– Иногда такое отношение людей бесит больше, чем открытая вражда, – заметил мой спаситель. – Но, как бы там ни было, наемники не успокоятся, пока не выполнят заказ. Это для них дело чести.
– Тем более! – топнула я ногой. – Я не хочу подыхать, как корова, которую привели на бойню! А еще я хочу найти тех, кто меня заказал, и отомстить за смерть своего ребенка!
На этот раз в его взгляде появилось нечто вроде уважения.
– Хорошо, – сказал он. – Держи.
И протянул мне пистолет.
– Это итальянская «Беретта-92» с глушителем. Для женщины пистолет тяжелый, но ты вроде не из неженок. Ноги расставь вот так, руки держи перед собой, дыши спокойно.
Он обнял меня сзади, взял мои руки в свои, помогая прицелиться. Но мой взгляд зацепился не за мушку, о которой он говорил мне на ухо, а за его руки. Перевитые венами, настоящие, мужские, в которых мои утонули, словно устрица в раковине.
И вдруг я осознала: именно сейчас, когда он обнимает меня с, так сказать, педагогической целью, я ощущаю себя в полной безопасности. Словно эти грубые и сильные мужские руки отгородили меня от всех ужасов внешнего мира и полностью задушили боль, затаившуюся во мне. Как физическую, так и душевную…
– Я даже не знаю, как тебя зовут, – тихо проговорила я.
Но он услышал.
– Иваном зовут, Виктория Андреевна. Я твои документы просмотрел, пока ты была без сознания. Не отвлекайся, если действительно хочешь научиться. Плавно тяни за спусковой крючок, одновременно выдыхая. Нужно чтобы выстрел произошел на середине выдоха, тогда пуля с высокой вероятностью попадет в цель.
Разумеется, я промазала. Да еще вдобавок от неожиданности чуть не выронила пистолет, когда он дернулся у меня в руках, словно рассерженный хищник.
– Ничего страшного, – проговорил Иван. – Оружие – как своенравный породистый конь. Его нужно приручить, договориться с ним, полюбить его – и тогда оно ответит взаимностью. Ощути его продолжением своей руки, будто хочешь ткнуть пальцем в монету – и все получится.
И правда, получилось.
Но не с двадцати метров, как у него, а с пяти – для этого дважды пришлось сократить расстояние.
Ивану явно нравилось учить меня. В нем однозначно пропал талант педагога. Когда я отчаянно тупила, он мягко поправлял, не давя своим авторитетом отличного стрелка, а просто подсказывая, как лучше.
Если б он прикрикнул на меня, я бы, скорее всего, бросила пистолет, разрыдалась, забилась в истерике под грузом случившегося со мной – мне буквально одного окрика не хватало до этого. Но удивительно: его спокойный негромкий голос, его большие теплые руки, в которых мои просто утонули, действовали на меня гипнотически-успокаивающе. Клянусь, мне ни с кем и никогда не было так спокойно…
– А теперь попробуй сама, – сказал он, когда я с его помощью героически расстреляла четыре монеты. – При этом представь, что стреляешь в пуговицу на груди живого человека. Не в него. Именно в пуговицу, в воротник рубашки, в галстук, в нагрудный карман. Так будет легче в первый раз. Честно представь, не обманывай себя. Это важно.
И я представила.
Того убийцу, что хотел воткнуть в меня длинное шило возле здания аэропорта.
У меня хорошее воображение, и хоть в памяти очень смутно остались черты его лица, я живо дорисовала себе портрет – резко очерченные скулы, прищуренные бесцветные глаза, безгубый рот, похожий на щель, прорезанную под хрящеватым носом…
Он подходит ко мне, замахивается своим шилом, вот-вот ударит…
– Не могу… – Руки падают вниз под весом пистолета. – Не смогу в живого человека… Прости, что зря отняла твое время…
– Понимаю, – кивнул он, забирая у меня оружие. – Убийство себе подобного – непростое дело. Подавляющее большинство жителей этой планеты скорее подставят под нож свою шею, чем перережут горло тому, кто собирается их прикончить. Это не плохо и не хорошо, это факт. И, возможно, благодаря этому факту люди пока еще не перебили друг друга и не исчезли как вид с лица земли.
– Иногда я думаю, что лучше бы исчезли, – сказала я. – Остались бы только животные и растения. Никакой бессмысленной жестокости. Только чистая, девственная природа, которая живет и развивается по своим законам.
Иван пожал плечами:
– В природе постоянно кто-то кого-то жрет. Хищники едят травоядных, травоядные кушают траву, более сильные растения душат более слабые. Природа – это круговорот смерти во имя эволюции, а человек – вершина пищевой цепочки, которая может позволить себе восхищаться природой, старательно не замечая, что она представляет собой всего лишь нескончаемый цикл пищеварения.
– Это грубо, – поморщилась я. – И примитивно.
– Не возвышенно, признаю́, – кивнул Иван. – Но согласись, что в круговороте смерти есть и своя прелесть. Посмотри вокруг. Осень – пора увядания. Деревья сбрасывают с себя мертвые листья для того, чтобы обновиться и весной вновь одеться в красивую зелень. А погибшая листва сгниет в земле и даст новую пищу корням. Смерть – это всегда перерождение. Умирая, мы не превращаемся в ничто – мы дарим жизнь кому-то.
– Могильным червям? – невесело усмехнулась я.
– А вот теперь ты высказалась довольно примитивно, один-один, – хмыкнул он. – И не надо так презрительно о червях. Они тоже живые существа, ничуть не хуже людей. Причем зачастую чище и прямолинейнее в своих поступках. И подкормить их, укокошив какую-нибудь отпетую сволочь, на мой взгляд, благодеяние. Примерно как прихлопнуть навозную муху, переносящую холеру, тиф и дизентерию.
– Красиво ты подвел красоты осени под оправдание убийства, – заметила я. – У тебя талант подменять понятия.
– Ты мне льстишь, – покачал головой Иван. – У меня как раз неважно с талантами. Потому я сейчас здесь, в лесу, убиваю время, тренируясь в стрельбе по карманной мелочи.
– Тебя тяготит то, что ты сначала спас меня, а теперь охраняешь?
Он внимательно посмотрел мне в глаза.
– Меня тяготит то, что я не знаю, что делать дальше, – сказал он. – И это, по крайней мере, честно. Сейчас мы просто оттягиваем неизбежное. Наемники всегда выполняют оплаченный заказ, рано или поздно, понимаешь? Даже если я убью десятерых из них, придут одиннадцатый, двенадцатый, двадцатый и рано или поздно завершат начатое. А мы даже не знаем, кто их нанял.
– Не понимаю, как это знание может нам помочь.
Иван вогнал в рукоять пистолета новую обойму, а может, магазин – вроде так правильнее называется этот блестящий кусок металла, набитый смертью.
– Заказчик может отменить заказ, но при этом он потеряет все деньги, которые за него заплатил. Это единственная возможность все остановить.
– Откуда ты об этом знаешь? – удивилась я.
– Лучше не спрашивай, – покачал головой Иван. – Меньше знаешь – дольше проживешь.
Но я спросила:
– Ты был наемником?
Он не ответил.
Помрачнел.
Губы сжались в жесткую линию. Руки заработали очень быстро: скрутил глушитель, пистолет сунул под мышку, где под курткой обнаружилась кобура. Потом повернулся, ушел в дом.
А я осталась размышлять о том, что, хоть и считаю себя умной, порой все-таки дура. Сказали же не лезть с расспросами – полезла. И задела какие-то запретные струны воспоминаний. Судя по его реакции, похоже, не просто задела. Сорвала корку с раны, которая пусть и затянулась, но до сих пор болит…
Ох, как же неудобно… Человек жизнью ради меня дважды рисковал, потратился на мое лечение, на дом этот, а я…
Нет, так нельзя. Если виновата – пойди и извинись, не переломишься.
Типа, а как же гордость?
Ничего, переживешь. Если путать гордость с глупостью, так дурой и будешь, только еще большей, чем до этого.
Я толкнула деревянную дверь, переступила порог – и увидела, что он куда-то собирается, рюкзак проверяет.
– Прости, – тихо попросила я.
Он не ответил.
– Ты уходишь? Насовсем?
Он недовольно вздохнул:
– В доме еды почти нет. Нужно съездить в город, сделать запасы.
– А деньги у тебя есть?
Вырвалось то, о чем подумалось в первую очередь, – и я испуганно захлопнула рот. Вдруг он опять обидится? У мужчин не принято спрашивать, есть ли у них деньги, – многие обижаются. Мол, как ты могла подумать? Я что, похож на нищего?
Но Иван не обиделся. Сказал, глядя в пустоту перед собой:
– Есть. Но уже осталось мало. Можно сказать, в обрез.
– Так я могу…
– Знаю, что можешь, – перебил меня он. – Погуглил, кто ты. Но сейчас от твоих капиталов толку немного. Если я в городе попытаюсь снять деньги в банкомате с твоей карты или расплатиться ею, нас моментально вычислят. Так что этот вариант отпадает.
– Моя сумочка сохранилась?
– Конечно.
Он подошел к прикроватной тумбочке, достал мою спасительницу с крохотным отверстием посредине. Протянул мне.
Внутри все осталось как было. Простреленный насквозь телефон, визитница, смятая пулей. Целыми остались лишь банковские карты и документы – хоть здесь повезло.
Но сейчас меня интересовали не они.
Моя сумочка была довольно пухленькой для своего фасона.
И это не случайно.
Как только купила ее, заказала в ателье лайфхак. Девушка восточной внешности ловко вспорола подкладку, вытащила наполнитель, сшила специальные чехлы под нужный размер и, ловко вставив их в сумочку с обеих сторон, вшила две секретные молнии. Если не знать, никогда не догадаешься, что по бокам сумочки фактически находятся два объемистых кошелька для наличности.
Я протянула Ивану пачку крупных банкнот и не отказала себе в удовольствии отметить, как одна его бровь удивленно приподнялась вверх.
– Сама придумала?
– Ага, – кивнула я, неожиданно для себя довольная, что смогла удивить этот живой камень. – В любой стране мира лучше всегда иметь под рукой наличные. На всякий случай.
– Согласен, – кивнул он, забирая деньги. – Ладно, я поехал.
– А… на чем?
– На электровелосипеде, – пожал он плечами. – Удобная штука. Купить легко, отследить почти нереально, бросить не жалко, скорость для города вполне приличная. Все, жди. Скоро буду.