дотянись до неба
И с высоты разгляди,
отыщи зону счастья,
Место, где встретимся мы, место где бы
Я уберег тебя от ненастья.
А не найдешь – тогда
лети дальше,
Счастье в полете найди непременно.
А я подожду тебя,
как и раньше,
Всю жизнь прождал, я дождусь, я сумею…
Любовь уходит от него, а он просто молчит. Слова, красивые, как эта песня, звучат в его душе, но он понимает: даже если выскажет их, все равно это ничего не изменит. Решение принято, мосты сожжены, и так, как раньше, уже никогда не будет. Он любит ее, искренне, всей душой, но иногда любить – это просто дать уйти. Открыть клетку и с грустью смотреть, как частичка твоей души улетает вместе с той, кто тебе дороже жизни…
Но ты не вернешься в край,
где я не был,
Где мы друг друга не полюбили…
Каждая птица ищет
свое небо,
Каждое небо ждет свои крылья…
Его голос внезапно стал сильнее, в нем появился надрыв, словно песня вскрыла что-то в окаменевшем сердце этого человека, и оттуда освободившейся птицей вырвалось то, что он так тщательно скрывал от самого себя…
– Каждая птица ищет
чистое небо,
Каждое небо ждет свои крылья…
Песня закончилась.
Рука Ивана осторожно легла на струны, тихий звон которых смешался с грустной мелодией осеннего дождя, робко стучащегося в оконное стекло.
– Ты снова плачешь…
Я машинально провела пальцами по влажным щекам.
– Прости. Я не думала, что это будет так печально… И так лично… Это же твоя песня?
– Да. Сочинил однажды под настроение. Она часть моей жизни, которую не стоило доставать из прошлого.
– Это была твоя девушка, верно? Которую ты отпустил, чтобы она нашла свою зону счастья?
– Неважно.
Призрачный огонек, проглянувший было сквозь ледяные доспехи, исчез. Передо мной снова был человек из камня, с глазами спокойными и бездонными, словно омут лесного озера.
– Спи дальше, – сказал он, поднимаясь с кресла и вешая гитару обратно на стену. – Тебе нужно много спать. А я пойду приберусь в кухне.
И ушел, оставив на вешалке свою куртку. До этого он всегда носил ее с собой, даже укрывался ею, когда спал на диване. Но, видимо, песня из прошлого все же несколько вывела его из равновесия…
Сейчас мне было точно не до сна. Песня и меня растревожила, вытащила на поверхность мысль, что я теперь тоже как птица в клетке, которой слишком многое нельзя.
И следом пришло возмущение.
Да кто он такой, в самом деле, чтобы устанавливать правила моей жизни?! Еще немного, и я сойду с ума в этом скворечнике посреди леса!
Я тихонько встала с кровати, подошла к куртке Ивана, запустила руку в карман…
Телефон!
Вытащила…
Модель старая, минимум лет десять этому динозавру. Но – не заблокирован! Отлично!
Трудно описать, что чувствует девушка, круглосуточно живущая последние годы с телефоном в обнимку и вдруг лишившаяся его. Если повезет, первое время образовавшийся вакуум может заполниться новыми впечатлениями. Но потом та бездонная пустота вновь проявит себя, станет невыносимой, словно из тебя выдрали огромный кусок жизни, оставив рваную рану ныть без шанса на заживление. Пару раз я пыталась читать фантастические книги о девушках, попавших в прошлое, но очень быстро забрасывала. Ни один из авторов не описал тянущую, невыносимую тоску героини о гаджетах, дающих неповторимую связь со всем миром, а я не люблю тратить время на неправдоподобные сказки.
И вот в моих руках снова окно в волшебный мир связи и информации обо всем, что только душа пожелает. Ненадолго, конечно: Иван вот-вот вернется, но умирающему от жажды в пустыне и глоток воды за счастье…
Я понимала, что у меня минут десять, не больше.
Но как ими распорядиться?
Пока я думала, пальцы сами набрали номер Макса.
Зачем?
Не знаю…
Я не хотела с ним разговаривать, но осознание этого произошло лишь после того, как пошло соединение.
А потом из телефона раздалась громкая мелодия, какая-то мексиканская инструменталка, похоже, живая музыка. И следом растерянный голос Макса:
– Да, слушаю.
Но мне нечего было сказать этому человеку. Ругая себя, что позвонила, я прервала соединение, и при этом с удивлением отметила, что голос мужа не вызвал во мне никаких чувств. Все равно как если б я ошиблась номером и мне ответил совершенно чужой человек. Хотя…
Да, все так и есть.
Я и правда ошиблась номером.
И ответил мне тот, кто уже давно стал чужим, просто я боялась себе в этом признаться.
Внезапно мне в голову пришла мысль, что единственный человек на земле, кто мог бы обо мне по-настоящему беспокоиться, это моя подруга Зойка.
Искренняя и душевная, в больших глазах которой я часто видела заботу и внимание старшей сестры, которой у меня никогда не было.
Только она могла слушать меня молча и внимательно, склонив голову слегка набок и задумчиво накручивая на палец свой локон цвета воронова крыла. А потом несколькими словами расставить все на свои места, сделав жизненную проблему простой, понятной и решаемой.
Этого у нее не отнять.
Жизнь Зойка знала лучше меня и щедро делилась со мной этим знанием.
А еще она умела хранить тайны…
Ни одно из откровений, которые я на нее вываливала в минуты искренности, не ушло наружу. Я это точно знала. Нечасто судьба посылает кому-либо подругу, которой можно доверять как самой себе. И сейчас, именно сейчас Зойка может смотреть на свой телефон и думать о том, куда я пропала. В который раз набирать мой номер – и слышать в ответ «аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети…»
Пока я по памяти набирала номер Зойки, где-то в уголке моего сознания навязчивым пульсом бились слова Ивана: «Жить надоело?» И эхом в ответ стучало упрямое мое: «Так жить – да, надоело!»
Потому что я и правда не могу больше без мира, раскинувшегося за этим проклятым лесом.
Потому что я не могу без общения с этим миром и с подругой, которая мне по-настоящему дорога!
В телефоне вновь раздалась громкая музыка. Та же самая мексиканская инструменталка, которую я услышала, когда звонила Максу, на фоне которой до меня донесся встревоженный голос Зойки:
– Слушаю! Говорите!
Голос подруги дрожал, я никогда не слышала, чтобы он был таким. И я, еще не до конца сознавая, почему мое сердце вдруг так болезненно сжалось, ответила:
– Это я…
– Вика? Ты?! Где ты?! Что с тобой?!
В голосе подруги была все та же искренность – настоящая, неподдельная, дрожащая, как натянутая гитарная струна, по которой ударила рука музыканта. Но почему же так больно на сердце, словно в него вонзилось то самое шило убийцы, тогда не достигшее цели?
Я медленно протянула палец к кнопке отбоя, и попала в нее только с третьего раза, потому что у меня вдруг очень сильно задрожали руки. А потом положила телефон обратно в карман куртки Ивана и попыталась пойти к кровати – но, сделав два шага, без сил опустилась на пол, шепча вмиг пересохшими губами и с каждым произнесенным словом все больше не веря этим словам:
– Та музыка… Этого не может быть… Это ведь просто совпадение…
Глава 13. Макс
Текут дни.
Одинаковые.
Похожие друг на друга, как волны, набегающие на берег.
Я уже не знаю, четверг сегодня или суббота.
Да мне и неинтересно это.
Все равно.
Пару раз звонил управляющий, спрашивал, когда вернусь. Сказал – не знаю, рули фирмой сам, приеду – разгребу, что к чему.
И сам не поверил сказанному.
Потому что с каждым днем невидимое другим черное небо над головой становится все чернее.
И ниже.
Давит на макушку, на плечи непомерной тяжестью. Так сильно, что хочется упасть на колени и завыть от безысходности…
Потому что я убил человека.
Свою жену.
Пусть не собственными, пусть чужими руками, но это сделал я.
И никто другой.
Я согласился на то, о чем мечтал втайне от самого себя.
Я оплатил свою мечту, не подумав о последствиях.
И мне теперь отвечать за все, что я сделал…
Будь я дома, наверно, я бы уже ехал в полицейский участок: говорят, тем, кто пришел с чистосердечным признанием, дают меньший срок.
Но это уже неважно.
Все чаще думаю о том, что потолок тюремной камеры будет выше черного неба, уже физически ощутимо давящего на мозги, что он отодвинет от меня эти жуткие небеса, ведь я буду знать: мне не нужно больше бояться возмездия, которое свершилось…
Я уже сейчас готов расплачиваться за то, что сделал, самой дорогой в мире монетой: часами, днями, годами моей жизни. Я, конечно, очень боюсь тюремного заключения, но, если меня арестуют, мне больше не надо будет бояться сойти с ума от ноши, которую я сам на себя взвалил. Если она называется «совесть», то это поистине страшное наказание. Но почему-то мне кажется, что у черного неба иное название.
Страх.
Безумный, всепоглощающий страх неизвестности, жить под которым невыносимо. Другие, возможно, могут как-то с ним справляться.
Я – не могу…
– Ты бледный как смерть.
Зои прильнула ко мне. Чувствую через рубашку ее упругую, горячую грудь. Она вот-вот прожжет тончайшую ткань халата, который ничего не скрывает, а лишь подчеркивает волшебные изгибы тела девушки.
– У меня просто аристократическая кожа, – грубовато отбрехиваюсь я.
Ненависти к Зои уже нет.
Перегорела за эти дни.
Растворилась в черном небе, как раздражающий дым слишком крепко заправленного кальяна. Как нет и желания, улетевшего следом за этим дымом. У нас уже больше суток ничего с ней не было, и я чувствую, как Зои бесится, за показной нежностью скрывая желание разбить новую вазу, принесенную персоналом отеля, но теперь уже о мою голову. У нее бешеный темперамент кобылицы, готовой рвать зубами своего самца, если он не дает ей того, что она желает.