– Прости за все, – прошептала я, протягивая к нему руки. – Прости и иди ко мне. Я так соскучилась по тебе, милый…
Я знала, что сейчас выгляжу невероятно сексуально. И когда его взгляд, полный настоящей, искренней ненависти, соскользнул с моего лица на грудь, я поняла, что победила в этой нелегкой и очень рискованной схватке.
А потом он сдирал с себя одежду, как линяющая ящерица отмершую кожу, стремясь быстрее освободиться от ткани и мыслей, стесняющих тело и душу.
Я для него была сейчас единственным средством для того, чтобы скрыться от самого себя хоть ненадолго.
Нет, сию минуту не меня он хотел столь страстно.
Он бежал от себя, надеясь укрыться во мне, закопаться в мое тело как можно глубже – так мелкий, трусливый зверек пытается зарыться в землю, скрываясь от стремительного хищника.
И я не препятствовала этому.
Наоборот, раскрыла объятия и, словно лоза, оплела его тело, дрожащее от возбуждения и ужаса.
Я целовала его потное лицо, мяла руками горячие мышцы, представляя себя гениальным скульптором, который размягчает гордого самца, словно глину, готовясь вылепить из него то, что ему нужно.
И не тело Макса, пытающееся спрятаться во мне, возбудило меня.
Конечно же нет.
Сладкую истому внизу живота вызвало осознание полной власти над мужчиной, способности управлять им, заставить выполнить любое свое желание.
Это тоже талант, которой дается не каждой. Чувствовать струны, клавиши, точки, на которые необходимо сильно, до боли надавить – а может, нежно погладить, едва касаясь пальцами, губами или нежным шепотом. Нажмешь не туда, не вовремя или не так, как следовало – и испорчена симфония, сломана машина исполнения желаний, и никто не виноват в этом кроме тебя самой.
Но если тебе дано от природы играть эту музыку, то у твоих ног будут ползать самоуверенные властители мира, прося принять их дары взамен твоего презрения, мастерски закамуфлированного под нежную улыбку…
Эти мысли возбуждали меня все сильнее.
И мое тело отвечало, двигаясь навстречу движениям Макса, хотя мне сейчас было абсолютно все равно – Макс это или кто-то другой. Безликий силуэт, символ всех мужчин этого мира, бился сейчас надо мной, точно муха, попавшая в паутину, а я страстно оплетала его своими конечностями, представляя, как сладко будет высасывать жизнь из этой жалкой, трясущейся тушки…
Но любое наваждение рано или поздно заканчивается.
Для нас оно кончилось одновременно, сотрясая наши тела в экстазе. Мое – от сияющего, всепоглощающего осознания своей победы.
И Макса тоже.
Но при этом мне было совершенно все равно, от чего сокращается побежденная жертва – то ли от вернувшихся к нему страхов, то ли от очередного банального оргазма.
– Я люблю тебя, – прошептал он, падая рядом со мной.
– Я тоже тебя люблю, – отозвалась я, незаметно чуть отодвигаясь от липкого тела любовника, мешающего мне насладиться последними мгновениями пьянящего восторга. Так, наверно, труп врага на гладиаторской арене подбешивал победителя: только что это был достойный противник, а сейчас – просто кусок мертвого мяса, скорчившийся в нелепой и некрасивой позе, раздражающей взгляд.
Глава 19. Виктория
Он пах лесом, мокрым после дождя.
И свежей землей.
Я не слышала, как он вошел.
Запах почувствовала, который осторожно вкрался в мой сон и начал рисовать смутные контуры кладбища, пахнувшего так же.
Я не захотела ждать, пока картинка станет отчетливой, и сбежала из сна, открыв глаза.
Он собирался лечь спать на своем диване.
Осторожно, чтобы не разбудить меня, стянул свитер, оставшись в футболке без рукавов. Сел, принялся расшнуровывать ботинки с высоким верхом. Такие же по фасону, как и те, что были надеты на безжизненные ноги в лесу, над которыми склонился Иван, держа в руке окровавленный нож…
Свет луны, прокравшийся в окно, упал на его плечи, выделил резкий рельеф сильных рук, словно отлитых из темного металла, – и подчеркнул шрамы на этих руках. Две серебристые полосы – на плече и немного выше локтя. И звездообразная отметина на другом плече, словно крохотная комета пробила его, оставив на коже свой автограф.
«Пуля, – догадалась я. – Разорвала кожу, пробила плоть… Как же это больно, наверно!»
Я поймала себя на мысли, что хочу дотронуться до этих шрамов.
До этих рук, перевитых сухими мышцами, словно канатами.
До лица, похожего на каменную маску, за которой – я знаю, я видела, когда он пел свою песню! – скрывается совсем другой, живой облик человека, способного на настоящие, искренние чувства.
И он почувствовал мой взгляд.
Замер на мгновение, поднял голову.
Наши взгляды встретились…
Я читала, что бывает такое, когда между людьми проскакивает невидимая искра – и их начинает неотвратимо тянуть друг к другу, и нет больше сил сдерживаться, словно их тела превращаются в два магнита, стремящихся слиться в единое целое…
Я поняла, что и он почувствовал это притяжение и даже потянулся, попытался встать, шагнуть ко мне…
Но пересилил себя.
Отвел взгляд, потянулся за пледом, наброшенным на спинку дивана…
– Иди ко мне, – прошептала я еле слышно. Даже сама не поняла, сказала ли я это или только подумала…
– Не надо, – тихо произнесла ночь его голосом. – Утром мы оба пожалеем об этом порыве. Завтра нам нужно быть сильными, и мне, и тебе…
Он лег на диван, отвернулся, привычно подложив ладонь под голову и забыв накрыться пледом. Лунный свет мягко облил его фигуру своим серебристым сиянием, превратив ее в статую спящего мифического героя.
Моего героя.
Слишком благородного для того, чтобы воспользоваться моим желанием, которое может быть просто минутной прихотью…
Уплываю следом за лунным светом, в серебристую даль сновидения…
Знаю, что утром пойму: слов не было.
Я себе их придумала.
Я могла сказать то, что, вероятно, хотела произнести… а он мог ответить по-разному.
Это и пугало, и будоражило…
И успокаивало.
Ведь когда черта не пересечена, беспокоиться не о чем.
Не уверена, что он вообще видит во мне женщину. Возможно, это просто такой человек, которому нужно кого-то защищать. Неважно кого – меня, котенка, щенка… Того, кто в нем нуждается. И если я права, значит, пока я в опасности, он меня не оставит.
Думать об этом приятно… Лунный свет ласково играет с моими ресницами, и я улыбаюсь, медленно растворяясь в его прохладной, но искренней нежности…
Глава 20. Иван
Никогда не нуждался в будильнике. Всегда просыпался раньше него на пять-десять минут. Так какой смысл вообще с ним связываться?
Правильно, никакого.
Солнце едва высунуло свою макушку из-за леса, пытаясь заглянуть в окно, а я был уже на ногах. Разбудил Вику, собрался быстро, благо собирать было особенно нечего.
Молодец девочка, кстати. Связала волосы в пучок, плеснула водой в лицо – готова. Куда идем, зачем – не спрашивает.
Доверяет.
Спасибо ей за это. Ответы на вопросы мешают думать, а сейчас было о чем поразмышлять.
Ключи от домика, приютившего нас, я сунул под крыльцо, как просил хозяин. Отправил ему, как было договорено, СМС с цифрой «1» и восклицательным знаком. Это значило, что дом свободен, у нас все в порядке, но приходить в него желательно через один день. Хорошо, что в письменности много цифр и знаков препинания, можно подобрать свой символ практически под любые жизненные ситуации.
Сейчас, когда я знал, кто заказчики и где они находятся, главным было запутать следы. Чтобы наемники не нашли нас раньше, чем я решу проблему.
Прямой путь в точку назначения был равносилен самоубийству – они знали, где мы, наверняка догадывались, что я узнал о заказчиках, и сейчас все рейсы из точки А в точку В были под их усиленным наблюдением.
Но в городе с несколькими аэропортами держать под контролем все рейсы было просто нереально даже для могущественной группировки наемников. Потому я выбрал длинный извилисто-замысловатый путь, ибо далеко не всегда самая короткая дорога приводит к цели быстрее других.
Велосипед был хорош для меня одного: незаметно и не спеша въехал в город и так же выехал из него. Но сейчас – я был уверен в этом – к лесному домику уже выдвинулся отряд наемников, в количестве более значительном, чем вчера. И чтобы нас не догнали в такой ситуации, я заранее припас средство передвижения пошустрее, чем старый велосипед.
– Впечатляет, – сказала Вика, когда я свернул с тропинки и откинул еловые ветви, прикрывавшие не новый, но вполне бодрый мотоцикл. – А то я боялась, что не дойду до города.
– Все-таки по лесу лучше бегать в тапочках, чем босиком, – заметил я.
Она улыбнулась.
– Вчера я думала не про тапочки.
– Я знаю, – сказал я, глядя на нее.
У нее была очень красивая улыбка.
Странно, что я раньше не замечал этого.
Я видел много улыбок: хищных, подлых, злых, неискренних. Людям свойственно прятать за растянутыми губами самые разные эмоции, начиная от страха и неуверенности в себе и заканчивая лютой ненавистью…
И очень редко бывает, что человек улыбается словно приоткрывая собственное сердце, так, что ты можешь увидеть, насколько чиста его душа. Что в ней, как в идеальном бриллианте, нет грязи и пятен, что она сияет так ярко просто потому, что солнечному свету приятно купаться в ее идеальных гранях.
– Я не помню, сказала ли я тебе спасибо за вчерашнее, – сказала она, смущенно отведя взгляд от моих глаз – наверно, я слишком навязчиво любовался ее улыбкой.
– А я не помню, сказал ли я тебе спасибо за то, что ты осталась в живых, – проговорил я.
– Тебе так важно, чтобы я жила? Почему?
Настало время мне отвести взгляд.
С некоторых пор меня пугают красота, чистота и искренность. Я боюсь, что это ловушка, капкан, в который положили соблазнительную приманку. Слишком часто в свое время я протягивал руки к этой сияющей чистоте – и в результате стальные заточенные челюсти слишком больно били по живому…