– Что?
– У тебя на лице все написано.
Отпираться было бесполезно.
– Да. Думаю. Хочу убить их обоих так же, как они убили моего ребенка!
– Ты имеешь на это право. Только они уже убили себя.
– В смысле?
– Как люди. Как личности. Убивая невинного, человек сам себя превращает в чудовище. Думаю, именно это хотел сказать художник своими картинами. И именно поэтому я и привел тебя сначала в тот зал.
– Ты хочешь, чтобы я отказалась от мести?
Иван покачал головой:
– Нет. Я хочу, чтобы ты поняла: тот, кто очищает землю от чудовищ, не должен потом всю жизнь винить себя в том, что убил чудовище.
– Ты сейчас оправдываешь меня или себя?
Иван не ответил. Он шел, ища глазами на стенах то, что хотел найти.
И нашел.
– Мы пришли.
Он остановился рядом с двумя большими картинами, висящими рядом.
На обеих была изображена лежащая на кровати девушка. Только на одной картине она была одета в тесное белое платье с цветастыми рукавами, а на другой – полностью обнаженная. Именно вариант с этой голой девушкой был вырезан на памятнике художнику возле входа в музей…
– Один и тот же мастер создал те ужасные картины, что ты видела, и эти два наиболее известных его шедевра, – сказал Иван. – Для обеих картин ему позировала то ли герцогиня, то ли графиня, что для того времени само по себе факт удивительный. Но не в этом суть.
Иван внимательно посмотрел на меня.
– Мы только что видели темную сторону души гения. И вот перед нами ее светлая сторона. Концентрированная красота в двух вариантах, прикрытом и выставленным напоказ, все равно остается красотой. Поэтому если истинно красивый человек затягивает себя в тесные мысли о мести, отчаянье, смерти, мнении окружающих о нем и его поступках, то лишь от его желания зависит – носить эту тесную одежду или же просто сбросить ее с себя, наплевав на то, что подумают другие о его наготе.
– Это настолько же сложно… насколько потрясающе, – пораженная услышанным, медленно проговорила я. – У каждого человека несомненно свой взгляд на то, что хотел сказать художник, но мне очень нравится твоя интерпретация смысла двух таких одинаковых, но таких разных картин. Женщина, сбросившая оковы одежды, комплексов, зависимости от мнения окружающих, – что может быть прекраснее? Эти картины – настоящий символ внутренней свободы!
– Я бы сказал, призыв к освобождению от того, что мешает жить полной жизнью, – мягко поправил меня Иван. – Но я рад, что ты все поняла правильно.
Внезапно замечаю, как его заметно потеплевший взгляд вновь становится цепким и холодным. Куда он смотрит?
И тут я понимаю куда.
Вернее, на кого.
К картинам, возле которых мы стоим, направляются две девушки. Длинные волосы, целеустремленные взгляды. Слишком целеустремленные для обычных посетителей музея.
У одной в руках появляются небольшая баночка и кисть…
До меня слишком медленно доходит то, что сейчас произойдет.
Это экоактивистки.
Из тех, кто портит шедевры по всему миру, обливая их супом или краской, чтобы привлечь внимание к проблемам климата. И сейчас ради их целей должны пострадать великолепные картины, которые только что раскрыли мне глаза на мою жизнь…
Но тут происходит неожиданное.
Иван делает шаг, берет девушку с краской за руку и на хорошем английском произносит:
– Я вижу твое желание. Но пойми – ради великой цели нельзя портить прекрасное.
Глаза девушки расширяются. Она говорит быстро и сбивчиво, пересиливая страх:
– Мы – организация! Не мы, так другие все равно это сделают! ООН заявила о невозможности оставаться ниже установленного Парижским соглашением предела повышения средней температуры планеты на полтора градуса по сравнению с доиндустриальным уровнем, и мы хотим написать об этом на картинах! Может, тогда…
– Не трогайте полотна, – спокойно говорит Иван. – Для того, чтобы вас заметили, достаточно ограничиться рамами – их легко отреставрировать. Нельзя сделать мир лучше, уничтожая красоту.
Пламя решительности в глазах девушки становится осмысленным.
– Хорошо. Мы ограничимся рамами. Обещаю.
Иван отпускает ее руку, мы отходим в сторону.
Девушки подходят к картинам. Одна из них достает из кармана тюбик с клеем, и приклеивает себя к раме картины с одетой дамой. Другая пишет краской на стене «+1,5°», после чего приклеивает свою ладонь к раме второй картины.
– По-моему, это бессмысленно, – говорю я. – Никто из людей большого бизнеса не остановит заводы и не откажется от прибыли.
– Как знать, – задумчиво отвечает Иван. – Любая борьба за что-то важное и нужное заслуживает уважения. Главное, чтобы в результате этой борьбы не уничтожалось прекрасное. Пойдем, нам нужно успеть на поезд.
– Куда мы едем?
– В другое государство. К счастью, это не очень долго и безопаснее для нас, нежели лететь на самолете. Мы будем на месте меньше чем через сутки, а оттуда уже гарантированно без проблем вылетим в конечную точку нашего путешествия.
Глава 25. Зои
Макс уже очень серьезно меня пугает.
Сегодня заперся в ванной и не выходил почти час. Я делала вид, что спала, а сама слушала.
Там было тихо.
Вообще ни звука.
Что он там делал? Что пил – понятно, взял с собой бутылку. Но почему в ванной, а не в комнате?
Когда вышел – лег рядом со мной, но не спал, это было понятно по дыханию. Просто лежал как бревно, не шевелясь. Пару раз хихикнул еле слышно. От этого хихиканья у меня мороз по коже пошел. Похоже, он точно тронулся от переживаний.
И что теперь делать? Жить с сумасшедшим, который занимается с тобой любовью, а сам при этом смеется как ненормальный? Такое уже было недавно. Я было подумала, что это от нервов или просто от хорошего настроения, мало ли. Понятное дело, успокаивала себя. Но сейчас уже как-то сложно было придумать обоснование его, мягко говоря, странного поведения.
А потом он просто встал с кровати и ушел. Куда? Не знаю и знать не хочу. Потому что боюсь его возвращения.
Встаю с кровати, иду в ванную.
Пустая бутылка в корзине для мусора – это понятно. Все разговоры алкоголика о завязке – это на девяносто девять процентов прелюдия до развязки. Говорят, некоторые вылечиваются от этой болезни.
Возможно.
Но я таких не знаю.
Впрочем, меня устроил бы и Макс с вредными привычками. Такого его легче контролировать. А когда, наконец, заказ будет завершен, женить его на себе – ну а после помочь ему убить алкоголем сердце и печень. Наследников у него нет, так что план вполне себе ничего…
Если только он не слетел с катушек. Тогда план может быть весьма опасен для моего здоровья – кто ж знает, чего ожидать от психа?
Осматриваю ванную. Что ж тебя так здесь веселило, любимый мой?
Заглядываю в шкафчик возле раковины.
Ничего интересного.
Вряд ли Макса забавляли зубные щетки и шапочки для волос – хотя, если и правда они, пожалуй, пора собирать чемодан и сваливать отсюда куда глаза глядят.
Заглядываю под раковину…
И вновь в моей голове возникают мысли о чемодане.
Там, под раковиной, уютно так устроился пистолет.
Неужто настоящий?
Достаю его с опаской, двумя пальцами, словно спящую крысу, способную проснуться и укусить. Рассматриваю…
Да, похоже, настоящий. В кино видела, как откидывается барабан…
Пробую. Получилось.
Внутри – шесть патронов в шести гнездах. Полный…
Сажусь на край биде, хватаюсь за голову, в которой бушует торнадо из мыслей.
Справа на висок надавливает холодный металл. Ну да, у меня ж в руке пистолет. Вернее, револьвер – если с барабаном, то оно вроде так правильно называется.
Макс, сволочь, во что ты ввязался?
И что теперь делать мне?
Впрочем, через несколько минут сидения на холодном фаянсе мысли приходят в относительный порядок.
А что, собственно, изменилось?
То, что Макс тряпка, я знала и раньше. Теперь он тряпка с револьвером, которым вряд ли умеет пользоваться. А что, если повернуть все так: нехороший бизнесмен заказал неким убийцам свою жену, потом после ее смерти экстренно женился на несчастной девушке, которая ничего не знала, но нечистая совесть не давала ему покоя, и он, не выдержав мук совести, застрелился? И тогда не надо ждать несколько лет, пока алкоголь сожрет его печень…
Улыбаюсь своим мыслям. После чего тщательно вытираю полотенцем рукоять револьвера и аккуратно кладу его на место под раковину.
– Ты, конечно, опасный друг, – шепчу ему напоследок, – но что друг – это однозначно. Ты же поможешь мне красиво закончить эту партию, правда?
Револьвер молчит. Ему и не надо ничего отвечать пока что. Друзья его породы говорят редко, но метко – если, конечно, их направляет решительная рука.
Я же выхожу из ванной, ложусь на кровать, беру с тумбочки телефон и набираю в командной строке запрос «как правильно обращаться с револьвером»…
Макс возвращается примерно через полчаса.
В глазах – нездоровый огонь. Но это уже неважно. Сейчас, когда я знаю, с чего у него едет крыша, мне будет проще ее контролировать. Конечно, это опасная игра, гораздо опаснее, чем раньше, но от осознания этой опасности у меня просыпается дикое желание… И плевать, кто его удовлетворит. За неимением лучшего сойдет и эта ходячая тряпка, накидавшаяся дешевым пойлом где-то на улице.
– Милый, как прогулялся?
Он смотрит на меня безумным взглядом, который меня теперь не пугает. Я же знаю, чего ты боишься. Не столько своего будущего, эфемерного, порожденного твоим больным воображением, сколько своего нового друга, который ждет тебя под раковиной, не так ли? И осознание его мощи тебя будоражит так же, как и меня?
Похоже, мы с Максом оба психи, но – наплевать. Мне тоже как-то нужно гасить стресс этих дней, и секс – лучшее средство для того, чтобы затушить огонь, сжигающий меня изнутри.
Вижу, что Макс пытается что-то сказать, но перебиваю его так и не начавшийся монолог, одним движением сбрасывая с себя халат.