Все мы давно и хорошо научились прикрываться щитом красивых слов. Убийцу в обществе теперь элегантно именуют английским словом "киллер". Человек, по долгу службы приводящий в исполнение смертные приговоры, у нас давно не называется словом "палач".
Он - исполнитель.
Военные, обязанные в полной мере владеть искусством убивать, об этом мало задумываются. Генералы Генерального штаба, обводящие синими овалами города в странах вероятного противника, которые предназначены для сожжения ядерным огнем, думают только о том, как наиболее полно использовать силу оружия, но никогда не говорят: "Вот этот удар убьет сто тысяч людей". Когда политики публично заявляют, что их страна готова к применению "адекватных мер", они избегают всяческих уточнений. Между тем "адекватные" меры - это приказ политического руководства страны руководству военному внести в реестр ядерных объектов новые цели.
Когда президент приказывает начать войну внутри России, против своих сограждан, или атаковать парламент, он считает, что это не санкция на убийство, а "наведение конституционного порядка" в обществе.
Право быть честным перед самим собой и без стеснения называть свои дела убийством есть только у офицеров низшего звена. У тех, которые отдают приказ "Огонь!", заставляют тем самым солдат стрелять и сами стреляют.
Мишина шокировала грубая прямота Духова. "Я военный. Я офицер" - это звучит солидно. Разве хватит духа у человека, который носит военную форму, сказать о себе: "Я убийца именем своего государства"? И как такое заявление будет воспринято окружающими?
Куда внушительней и благородней кажутся слова: "Я защитник родины". И все же, если честно, какие они к черту защитники родины здесь, в Афганистане, и что вообще защищают? Может ли быть справедливой война, которую правительство скрывает от своего народа?
Мысли Мишина текли враскоряку. Рассуждения Духова внесли в его душу массу сомнений, и он не знал, как ему поступить, что ответить.
Духов прекрасно понимал, сколь колючи словесные ёжики, которые он подбросил лейтенанту, но он был командир, а не политработник и засирать мозги подчиненным казенной ложью и всякого рода лозунгами не собирался.
- Хорошо, Мишин, я вижу, тебе не хочется знать о нас и о себе правду. Неуютная она, верно? И все же давай определимся до конца.
Скажи, ты ехал к нам, чтобы храбро пасть в бою?
- Нет.
Ответ был искренним. И в самом деле, кто хочет, чтобы его хлопнули, пусть даже в звании героя?
- Верно мыслишь, Мишин. Верно. Тогда ты должен понимать несколько маленьких истин. Когда идет бой, для его участников возможны три исхода. Первый - ты побеждаешь.
Второй - ты отступаешь. Третий - ты сдался в плен. Случается и четвертый вариант - тебя убивают, но мы его уже отбросили, верно?
Мишин слушал Духова настороженно. Тот говорил простые вещи, но понять, куда он гнет, все же непросто. А угадывать и отвечать так, чтобы это понравилось командиру, Мишин не собирался. Угодничество в себе он не развил и каким упрямцем пришел в училище, таким оттуда и вышел. Единственное, чего, безусловно, добились командиры, - это обтесали и отполировали наиболее острые углы характера, научили курсанта смирять желания и подчинять их приказу. Однако попадать впросак и показаться Духову дураком Мишину тоже не хотелось. Поэтому надо было хорошо понять, в какой угол его загоняет майор.
- Так, и что дальше?
- Дальше, Мишин, нож. Стрелять, насколько я понял, ты умеешь.
- При чем нож?
- При том, Мишин, что это оружие. Потому владеть им надо не, на уровне крутого Мусы с Бухарского базара, который считает, будто нож состоит из лезвия и рукоятки...
- Разве не так?
- Хорошо, что такое лезвие?
- Лезвие? Это боевая часть ножа. Во всяком случае, я так считаю.
- Боевая часть ножа, Мишин, - это клинок. Поражающие части клинка лезвие и острие. Ту часть, которую держит рука, именуют черенком. В черенке можно выделить перекрестье, пятку и хвостовик. Вся длина ножа от пятки до острия именуется полосой...
- Хорошо, признаюсь, этого я не знал. Но разве в названиях дело?
- В них тоже. Нож нужно подбирать так, чтобы в нем все оказалось по руке. И пока ты не научишься им владеть, бойцом тебя считать рано. Впрочем, для начала ни стрелять, ни резать тебе не придется. Раз ты остаешься, то уже сегодня вечером пойдешь на дело. И без всякого оружия. Чтобы не было соблазна к нему потянуться.
- Да, но...
- Именно. И ты сейчас поймешь, почему обойдемся без "но". У нас в отряде обнаружилась течь. Кто-то из группы связан с афганцами, и, как говорят, наши тайны - кап-кап...
Я примерно знаю, где происходят встречи нашего человека со связником душманов. Ты там и сядешь. Решено устроить засаду. Поскольку о твоем приезде никто не знает, лучше всего пойти на дело свежему человеку.
- Да, но без оружия...
- Так надо. Этих людей нельзя трогать. Их стоит выследить. И только потом прижать.
- А если они... Как мне без оружия?
- Мишин, ты волнуешься, что тебя обнаружат? Можешь отказаться. Найду тех, кто пойдет без оружия. И сочтет за честь.
- Понял. Пойду, раз надо.
- Мишин!
Лейтенента уже начало раздражать, что Духов называет его только по фамилии. Мог бы по званию или по имени, как он называл других, кто во время их беседы заглядывал в командирскую палатку. До Мишина еще не доходило, что обращение по имени у командира ему предстояло заслужить. В момент их разговора фамилия "Мишин" была лишь символом человека, который существует, но которого еще рано причислять к своим товарищам, тем более к товарищам боевым.
- Мишин, заруби на носу...
- Не буду. Он у меня и без того не маленький...
Лейтенант огрызнулся, однако Духов впервые улыбнулся. Майор любил огрызающихся.
Волк должен скалить зубы. Стоять, понурив голову, помахивать хвостом и ронять на землю зеленые лепешки - дело телячье. Сделать из телка бойца почти невозможно. Потому Духову импонировали волчата.
- Хорошо, нос не трогай. Просто запомни: командиру не отвечают "понял", а говорят "есть!".
Мишин тяжело вздохнул: Духов так замотал его, что он утратил осторожность и глупо пролетел, показав, что может забывать устав.
Для офицера это предосудительно.
- Есть, товарищ майор.
- Вот так, - удовлетворенно сказал Духов, - сейчас и на будущее. Помолчал. Задумчиво посмотрел на часы. - Отдыхай. Пока. Скоро двинемся. Сидеть в секрете будешь до утра. Пожевать я тебе захвачу...
Мишин прекрасно понимал, какому риску ему придется подвергнуться, оказавшись безоружным в секрете. Но выглядеть трусом (ох, скольких мужиков, не готовых к серьезным испытаниям, сгубила необдуманная лихость!)
он не хотел.
Духов протянул руку, открытой ладонью вверх. Мишин шлепнул по ней двумя пальцами, скрепляя мужской договор.
К вечеру, когда сумерки начали сгущаться, Духов увел лейтенанта из расположения отряда. Минут двадцать они царапались вверх по крутому склону горы, которая днем выглядела ржаво-рыжей- Добравшись до широкой террасы, на которой громоздились завалы камней, Духов остановился.
- Видишь полость?
Он указал на бесформенную груду глыб, скатившихся в кои-то времена сверху по крутому склону.
Мишин пригляделся. И в самом деле несколько плит, наваленных одна на другую, образовали на террасе нечто похожее на нору с низко нависавшей крышей.
- Лезть туда? - Мишин задал вопрос, надеясь, что этого не потребуется. Если забраться в узкую щель, из которой выползти можно только задним ходом, он окажется в глухой ловушке и, уж коли его там обнаружат, можно считать - пришел конец. Снова мелькнула мысль: не лучше ли плюнуть на гордость и отказаться? Пусть завтра, но вернуться к своим саперам и продолжать заниматься разминированием?
- Угадал. Именно туда.
- Вперед головой или ногами?
Отает Духова прозвучал насмешливо.
- Это тот случай, Мишин, когда лучше ногами вперед.
- Понял.
Мишин опустился на колени, лег на живот и, как червяк, стал втягивать тело в укрытие.
Пещерка оказалась глубокой, и он забрался так далеко, что от выходного отверстия его отделяло не менее чем два метра.
Духов нагнулся к укрытию.
- Все, Мишин, оставайся. Я пошел. Мне тут отсвечивать ни к чему.
Мишин услыхал, как захрустели камни под ногами уходившего майора. Несколько минут спустя вокруг стало тихо.
Очень быстро Мишин понял, что лежать в узкой щели не очень приятно. Острые камни давили на живот, впивались в бока. Мишин, стараясь не шуметь, начал осторожно выбирать из-под себя наиболее неудобные обломки.
Он выгребал и убирал один камень, но тут же выяснялось, что тело начинал мучить другой.
Скоро стало настолько темно, что Мишин перестал видеть вход в свою берлогу. Неподалеку заскрипели, зашуршали камни. Судя по всему, подошедших было двое. И сразу они заговорили.
- Не нравится мне это. - Голос, произнесший фразу, звучал без акцента, чисто по-русски.
- Чера? - спросил второй, несомненно афганец. - Почему?
- Здесь легко подслушать. Много камней, нетрудно спрятаться.
- На. - Афганец говорил уверенно. - Нет. Инджа хуб - здесь хорошо.
- Инджа, инджа, - недовольно пробурчал русский. - Ты уйдешь, а меня возьмут за задницу и к ногтю.
- На, на, не боись.
Мишин лежал, затаив дыхание: пугало, не станут ли его искать. Если собеседники знают о существовании норы, достаточно осветить ее нутро фонариком, обнаружить опасного свидетеля и аккуратно пристукнуть его. От напряжения как-то само собой прекратилось ощущение неудобства от лежания на острых камнях.
Через некоторое время собеседники отошли в сторону, сели на камни и о чем-то долго беседовали вполголоса. Курили. Мишин их не видел, но запах табачного дыма до него долетал.
Час спустя встретившиеся распрощались, и звук их шагов удалился в разные стороны. Однако это не давало Мишину уверенности, что можно покинуть укрытие. Он оставался в нем до рассвета. С первыми лучами солнца появился Духов.