- Учить воевать?
- Нет, обороняться.
- И что, выйдя из твоей школы, они не будут ни на кого нападать?
Кэмпбел скривил губы в усмешке.
- Нападение - лучшая форма обороны.
- В стране, где воюют, обстоятельства могут вынудить стрелять даже инструктора.
Разве не так? Ты хоть задумывался, что можешь остаться там навсегда? В чужой стране, в далеком от нас мире. И ради чего?
- Я связан словом, - произнес Кэмпбел. - Там сегодня идет борьба, и потребовались люди моей квалификации. Интересы Запада...
Кэтрин прервала его, не дав возможности договорить:
- Ах, перестань. Рой! Какие интересы?
Какого Эспада? Не думай, что встретил дурочку, которая верит всему, что ей говорят. Война в Боснии ничем не угрожает Британии. Ничем.
Жертва в той борьбе не наш строй, не королевский режим. А вот вы станете жертвами. Это точно. Да оставьте сербов в покое! Вдумайся и увидишь - наши политики делают все, чтобы огонь в Югославии не угасал. И там - пожар.
Ты надеешься в нем уцелеть?
"А что, если я не вернусь?" - подумал Кэмпбел впервые, и его вдруг захлестнула волна противного липкого страха. Подобных ощущений он до сих пор не испытывал. И вовсе не потому, что боялся смерти. Оказывается, появилось нечто большее, что ему никак не хотелось терять. Сама мысль о том, что после него в жизни Кэтрин обязательно появится кто-то другой, заставляла его страдать. Может быть, это случится в тот самый день, когда его не станет.
Сразу за этим. Впрочем, что изменится, если это произойдет чуть позже? Важно другое - в ее жизни появится мужчина. Другой мужчина.
Не он...
Неожиданно у него задрожали руки. Потерять Кэтрин, которую только что приобрел?
О, Господи, это невозможно! Это безжалостно, бесчеловечно.
- Откажись от всего. Рой. - Кэтрин говорила твердо, требовательно. - Ты хочешь быть вместе со мной? Тогда откажись.
- Исключено. Я сказал - у меня договор.
Они ушли из ресторана после полуночи.
Кэмпбел проводил Кэтрин до дверей ее квартиры.
Впервые он растерялся. Хотелось притянуть ее к себе, обнять, но он не знал, как она это воспримет. И все же не сдержался. Взяв ее руку, приподнял на уровень своих губ и поцеловал.
Кэтрин не шелохнулась. И тогда он притянул ее к себе.
Кэтрин поддалась ему без сопротивления, охотно и нежно.
Он уткнулся лицом в ее шею, коснулся губами мягкой нежной ложбинки и вдруг ощутил удивительно тонкий запах ее волос. Запах нежный и пряный. Так пахнет душистый табак в теплые безлунные ночи. Память услужливо подсказала ему это, выкопав невесть из каких глубин цветочные воспоминания...
Он вернулся к себе поздно ночью и сразу беспробудно уснул. Так же быстро проснулся.
Его переполняло ощущение неясной, но в то же время приятной заботы. Что-то надо было сделать сегодня, очень важное и желанное. Он открыл глаза, не совсем придя в себя, вдруг вспомнил все, что было, и с минуту лежал оглушенный.
Часы показывали половину седьмого. Он пружинисто вскочил с постели, сделал десятка два упражнений зарядки. Ощущая живую силу мускулов, принял душ. Постоял под холодной струёй. До красноты растерся мохнатым полотенцем.
Думая о Кэтрин, Кэмпбел вдруг понял, что его жизнь, особенно будущая, немыслима без этой женщины. До сей поры, оберегая свою независимость, он делал все возможное, чтобы не зацепиться за чью-то юбку. Встречался с женщинами, но едва ощущал рождение привязанности, рвал связи решительно и бесповоротно. Сейчас одна мысль о том, что у них с Кэтрин может быть общий дом, наполняла его спокойным теплым чувством. Правда, омрачала мысль о том, что он должен расстаться с Кэтрин и пуститься в ненужную, как теперь оказалось, авантюру.
В полдень Кэмпбел встретился с полковником Макквином. Полковник передал ему кожаную сумочку-визитку с документами и деньгами.
- Вылет завтра в полдень. Летишь до Чилипи. Это аэродром, рядом с Дубровником. Там тебя встретит их человек. Доставит по назначению. В пути вступать в беседы не рекомендую.
- Да, сэр, - ответил Кэмпбел.
- У тебя хорошие документы, - еще раз предупредил полковник. - Но даже с ними придется забыть о своей, такой полезной для общества, профессии. Ты просто Смит, журналист-фотограф. Готовишь материалы в книгу о Боснии...
Вечером последнего дня, проведенного в Лондоне, Кэмпбел снова встретился с Кэтрин.
Отношения, которые связывали их в юношеские годы, восстановились без особых трудностей, не потребовав ни с одной стороны особых усилий. Но это, как понимал Кэмпбел, была уже иная ступень отношений и взаимного интереса. Он испытывал к Кэтрин не безотчетное влечение и мог без затруднений перечислить все то новое, что пробудило в нем старые нежные чувства.
Кэтрин была удивительно привлекательна.
У нее красивое, спортивно сложенное тело, легкая походка, согревающая добрая улыбка.
Пристрастие к обильной и жирной пище не коснулось Кэтрин, и уже это говорило не столько о высоких вкусах женщины, сколько о ее воле и умении стоять на своем. Кэмпбел знал, что обжорами не рождаются. Любовь к перееданию - качество наживное.
В последний вечер вроде бы шутливо, но вместе с тем предельно жестко Кэтрин еще раз отчитала его. Она не пыталась скрывать того, что относится к людям его профессии без особого уважения. А почему, собственно, она должна была говорить иначе,? У любого нормального человека признание собеседника в том, что он всего лишь наемник, должно было вызывать однотипную реакцию. Он ведь и в самом деле убивал людей. Более того, убивал по обязанности, не испытывая к тем, против кого шел, ни ненависти, ни дружеских чувств.
Они в его представлении были всего лишь целями, ни больше ни меньше. Ненависть и злость в нем пробуждались только после того, как в ответ на его выстрелы начинали стрелять в него самого.
Они сидели в ресторане против друг друга.
Неяркий успокаивающий свет не раздражал глаз. Лилась тихая, под стать освещению, музыка. Это\был плавный, голубоватый в оттенках блюз. Труба вела мелодию, словно вытягивала звонкую хрустальную нить. Трубач, мужчина с видом премьер-министра великой державы, держался подчеркнуто гордо и прямо. Играл он легко и самозабвенно. Вдруг ритм музыки изменился, пошел в гору, как бегун по ступенькам, стремившийся к олимпийской чаше огня.
Кэмпбел неожиданно подумал, что этот вечер совсем не похож на другие, так тяготившие его своим одиночеством и неодолимой тоской.
Кэтрин пришла к Кэмпбелу, когда тот укладывал вещи. Она села у журнального столика, не произнося ни слова. Кэмпбел действовал быстро, с привычной сноровкой, открыл шкаф и стал затискивать вещи в большую спортивную сумку с надписью "Адидас". Две рубашки с несвежими воротничками он снял с плечиков, смял и швырнул в ванную комнату.
Домашние тапочки с помятыми задниками пинком отбросил к двери на видное место. Теперь они уже не были ему нужны. Отправляясь на промысел, Кэмпбел не брал с собой ничего, кроме самого необходимого. И это для него обусловливалось не столько целесообразностью, сколько скрытым суеверием, в котором он не хотел признаваться даже себе. Ему казалось, что стремление перенести в другую жизнь обычные предметы и привычки обязательно приводит к несчастью. И он, уезжая в неизвестное будущее, намеренно порывал все связи с прошлым.
На Кэтрин произвело впечатление, с какой небрежностью Кэмпбел готовился к отъезду.
Сама она, при всей своей деловитости, собираясь куда-то даже ненадолго, предварительно составляла список вещей и укладывала их в чемодан, постоянно сверяясь с перечнем. Часто в чемодане не хватало места, поскольку она старалась набрать как можно больше мелочей и привычных безделушек, которые почти всегда оказывались ненужными. Но привязанность к мелочам заставляла ее раз за разом набирать их в поездки.
- Ты не боишься летать? - Она прервала молчание первой.
- Нет.
- Совсем нисколько?
- Да, совсем и нисколько. Уверен, что ходить и ездить столь же опасно, как летать.
- А я боюсь, - сказала она. - Ходить и ездить - нет. А вот летать - да. Едва сажусь в самолет, застываю от страха. Ничего не вижу, ничего не слышу. А когда прилетаю, то прихожу в себя только часа через два-три. Словно оттаиваю. Понемногу, не сразу.
- Каждый раз?
- Да, каждый.
- А я нет. Может быть, сегодня будет не по себе. Но это от расставания с тобой.
Они попрощались неустроенно, торопливо, будто тяготились друг другом.
- Когда ты вернешься?
- Через два месяца.
- Позвонишь сразу?
- Да.
Кэмпбел улетел с неспокойным сердцем, полный дурных предчувствий.
Дональд МОРЕЛЛИ - ДОН БЕН-БЕЦАЛЕЛ.
Офицер израильской разведки Моссад.
Штатный кидон - специалист
по исполнению терактов
Дон бен-Бецалел родился в маленьком городке Гадот на севере Израиля и был саброй- коренным израильтянином в третьем поколении.
На иврите "сабра" означает кактус - растение колючее и жизнестойкое.
Дон увидел свет раньше назначенного природой срока: его мать Енте находилась на сносях, когда на улице неподалеку от дома рванула арабская бомба. Потрясение было столь сильным, что взрыв лишь на мгновение опередил первый крик младенца.
С той поры главной определяющей линией в жизни Дона стала война со всеми ее атрибутами - с оружием, взрывами, кровью.
Женщины в судьбе Дона бен-Бецалела не занимали никакого места. Часто они шли с ним рядом по улицам, двигались навстречу, обгоняли его, бросали безразличные, любопытные, а то и зовущие взгляды, но ничто в них никогда не вызывало у Дона природных влечений.
Внешне Дон с детства был красавчиком, смазливым и стеснительным. Нежная кожа смуглого лица, аккуратный ровный нос, выразительные глаза смолистого цвета, слегка припухлые губы не несли в себе ничего типично еврейского: его в равной мере можно было признать за испанца, итальянца, француза и даже араба.