- Вера, ты прости... Я грешен. Баб не любил. Считал, что они во всем виноваты... Все зло от них... А оно от нас... От мужиков... сволочи мы...
Он запнулся, не зная, как еще объяснить свой грех. Пробормотал нечто невнятное.
- Ты говори, Сережа, будет легче.
- Легче не будет. Меня, Вера, убили...
- Зачем ты так? - Она сжала его вялые пальцы. - Все обойдется.
- Не надо, я не боюсь. Сам убивал. Меня убили. Добро дошао... до пекао...
Верочка не сразу поняла, в чем дело, и подумала - он бредит. Потом вдруг вспомнила фанерку с кроваво-красной надписью, поздравлявшей с пришествием в ад - в зону зла.
Спазм жалости сжал горло. Она не плакала, когда хоронила мужа и сына. Она просто умерла вместе с ними - вся, без остатка. Сейчас вместе с Сергеем умирала еще какая-то часть ее души, отогревшаяся и оттаявшая в общении с Лукиным.
- Вера, - голос Мишина был просящим. - Сволочь я. Сам знаю... но ты за меня пошла бы? Скажи...
Она сжала его руку сильнее.
- Конечно, Сережа.
- Спасибо, Вера... Ты теперь иди заЛукина...
Она хотела что-то сказать, но он закрыл глаза. Рука его слабо дернулась и застыла...
Крюков стоял над телом Мишина, опустив ствол автомата к земле. Он молчал, строго поджав губы. Он не знал, что переживают остальные члены группы, собравшиеся рядом с убитым товарищем, но никогда и никому не признался бы, что не испытывал при этом никаких особых чувств.
Крюков был безразличен к случившемуся, принимал его как неизбежное зло, которое в одинаковой мере могло коснуться любого из них, в том числе и его самого. Конечно, Крюков сожалел, что произошло несчастье. Оно не только снижало боевую силу и без того небольшого подразделения, ко всему создавало неудобства, связанные с необходимостью хоронить товарища. Иных чувств полковник себе позволить не мог и не позволял. Он знал, что слова "Добро пожаловать в пекло", которые они совершенно случайно обнаружили в начале пути, очень точно отражали истину, правящую на любом полигоне смерти, именуемом полем боя.
Сказать, что Крюков был жесток к своим людям, - неверно.
У военных особый склад ума и характера.
Для них жизнь и смерть - явления довольно абстрактные, описываемые не в эмоциональных образах, а цифрами. Планируя боевую операцию, командиры заранее предполагают, сколько человек должны поразить бомбы, сколько снаряды, и выбирают условия, чтобы жертв было как можно больше. Они не жестокив таком поиске. Они -рациональны. Ведь в то же самое время они подсчитывают, сколько потребуется укрытий для своих, чьи жизни необходимо сохранить и сколько надо подготовить врачей и коек в госпиталях для тех, что окажутся ранеными.
Что поделаешь, люди, чьей профессией стала война, живут не чувствами, а рассудком, холодным, безжалостным. Командир не может позволить себе привязываться к подчиненным, поскольку такая привязанность делает его слабым. А проявлять слабость Крюков не имел права: операция еще не окончена, под его рукой остались люди, которых необходимо вывести в безопасную зону, которым он не должен позволить расслабиться.
- Все! Собрались! Уходим!
Подталкивая Галеба стволом автомата в спину, Лукин подвел его к Крюкову:
- Вот еще один. Что с ним делать?
Крюков взглянул на Кэмпбела.
- Кто этот человек?
- Коллега. - Кэмпбел тяжело вздохнул. - Салах эт Дин.
- Говорит по-английски?
- Да, говорит.
Это ответил сам Салах эт Дин. Крюков посмотрел на него.
- Тем лучше. Нам будет проще договориться.
- Я не намерен ни с кем договариваться. - Салах эт Дин демонстрировал строптивость и дерзость.
- Поначалу выслушайте. - Крюков говорил спокойно. - Нам от вас ничего не нужно.
Просто вам самим предстоит выбрать жизнь или смерть. Мы сейчас уходим. Единственное условие - вы дадите слово не стрелять нам вослед.
- Мистер Салах, я уже дал им такое согласие. - Кэмпбел говорил с усталой обреченностью. - Мы проиграли, это надо признать.
- Согласен. - Салах эт Дин мрачно кивнул Крюкову. - Ваша взяла.
Крюков повернулся к Кэмпбелу. Приложил два пальца к шлему.
- Мои лучшие пожелания вашей невесте.
- Спасибо.
Верочка мельком взглянула на англичанина, но не узнала в нем щеголя, который все время сопровождал генерала Хейга, и они часто встречались в Брюсселе.
Кэмпбел, в свою очередь, не узнал в моложавом мужчине женщину, на которую не раз обращал внимание...
Демин тем временем прихватил канистру и облил стены домика комсостава бензином.
Поджег бумажку, швырнул к окну. Пламя занялось сразу, с подвыванием и хрустом стало пожирать барак.
Кэмпбел стоял, прикрыв глаза ладонью, как козырьком, и смотрел на огонь. Трудно сказать, что он думал в ту минуту, но проигрыш явно не подарил ему радости.
- Удачи, майор. - Крюков сел в машину. - Встретите Эшли, передайте привет от Питера Райта. Не забудете?
- Такое не забывают... полковник Иванов.
Крюков повернулся к Верочке.
- Тронулись!
Вспыхнули фары дальнего света. Их лучи заметались по дороге, бросаясь то влево, то вправо, высвечивая ее крутые изгибы. Когда джип подъезжал к воротам базы, Крюков тронул Лукина за плечо.
- Давай отходную, Алексей!
Оранжевый клуб огня вспух над ангаром.
Дымный гриб, кучерявясь и разрастаясь в размерах, поднялся к небу.
Они уже спускались в долину Тузлава, а над плато все еще бушевало пламя пожара.
Оно бешено металось по сторонам, бросая отсветы на низкие брюхатые тучи. Пласты смолистой сажи взлетали над огромным кострищем и кружились над ним, будто стая голодного воронья.
При выезде в долину Кривудава, преграждая машине путь, стояли два солдата в касках и бронежилетах - один справа от проезжей части, другой слева от нее.
Дорога шла на подъем, и позиционное преимущество охраны было неоспоримым. Однако ничто не действует на солдат так разлагающе, как чувство пребывания в глубоком тылу.
Открой охранники огонь, хотя бы предупредительный, прорваться через заслон без потерь, тем более сохранить машину, у группы Крюкова шансов не было. Но солдаты жили в иной системе координат. Они скорее всего ощущали себя сторожами хозяйского амбара на горном выпасе, чем людьми, которые в любом проезжающем обязаны видеть противника.
Крюков тронул ладонь Верочки, лежавшую на баранке руля, и предупредил:
- С первым выстрелом - полный газ.
Сам перевалился через дверцу и крикнул:
- На Горосечу проедем?
Дурацкие вопросы всегда сбивают с толку.
Солдаты на миг замерли в нерешительности. И это их погубило.
Так уж устроена жизнь, что автомобилисты-лихачи и солдаты, оплошавшие на посту, не имеют возможностей осознать свои ошибки и тем более их исправить.
Демин и Лукин выстрелили одновременно...
Акт десятый
Они рвались к конечной точке маршрута - на побережье Адриатики к Сплиту.
Уже от Чабульи они могли выбраться на приличную дорогу и погнать с ветерком, но Крюкова не устраивали возможные встречи с патрулями, будь они от войск христиан или мусульман. Когда дело сделано и остались только финансовые расчеты, разумней не рисковать жизнью и заработком. Поэтому Крюков выбирал пути, на которых встреча с посторонними была как можно менее вероятной.
"Джиэмси" то подпрыгивал на выбоинах дорог, еще недавно имевших твердое покрытие, то пылил по колеям, усыпанным галькой и припорошенным толстым слоем пыли. А вокруг, подпирая синеву чистых небес, тянулись поросшие лесом хребты.
Демин с детства мечтал о путешествиях, и на его долю их выпало немало. И вот сейчас, когда они проезжали места неописуемой красоты, он остро переживал невозможность остановиться, пожить здесь немного, побродить пешком, только без автомата в руках, посмотреть на восходы, посумерничать, провожая закаты, попробовать на вкус звучные названия чужих мест. А они здесь и в самом деле полны удивительной танственности и романтики:
горы Великий Вран, Виторог, Зимомор, хребты Радуша, Любуша, Высочица, села и городишки Мокроноге, Горица, Прилука...
Но остановиться нельзя. И они все едут и поглядывают по сторонам, наблюдая красоты природы через прорези прицелов.
Что поделаешь, такое у этого края настоящее, таким было прошлое, и кто знает, каким окажется будущее.
Трудно представить, сколько крови лилось, какие страсти бушевали из-за того, кому включить адриатическую жемчужину - Далмацию в корону того или иного властителя. Не многие земли могут похвастаться тем, сколько раз они переходили из одних чужих рук в другие.
В девятом веке Далмация входила в состав Хорватского государства. В двенадцатом - вошла в Венгрию. Почти на три века затем эти земли подмяла под себя могучая Венеция.
Шестнадцатый век для далматинцев ознаменовался владычеством Турции. Позже эти земли вошли в Австро-Венгерскую империю Габсбургов. Владычество Австрии продолжалось почти сотню лет, исключая время, когда Наполеон Бонапарт прибрал Далмацию к своим рукам. После 1918 года страна вошла в состав Италии. И, наконец, Югославия. Сразу после распада этой федерации Далмация вновь оказалась в руках Хорватии.
Череда исторических событий, смешение языков оставили неизгладимые следы в обычаях, нравах, в архитектуре и языке народа, в его умении общаться с иностранцами, торговать с ними.
Главной индустрией далматинского побережья стал туризм. Теплые воды, пляжи, экзотика маленьких древних городов-крепостей, оригинальная местная кухня, отличные вина, казино - все это привлекало сюда отдыхающих со всей Европы. И с каждым здесь говорили на его родном языке: с англичанами - на английском, с немцами - на немецком, с русскими - на русском.
Междуусобная война разрушила, разметала все.
Туризм, который долгие годы позволял пополнять казну государства валютой, сошел на нет. Прекрасное побережье ласкового теплого моря, пляжи, отели, кафаны - местные трактиры и кабачки, опустели, перестали приносить доходы. Гостеприимство, которым славились далматинцы, почти исчезло. Его место заняли обостренная подозрительность и настороженность. Все проблемы в обществе стали решать силой оружия. Автомат и пистолет сделались главными аргументами правоты и силы.