гло приобрести «академический лоск». Так, например, известный немецкий археолог Генрих Гармянц на конференции 1939 года, которая проводилась по инициативе «Наследия» в Киле, рассуждал о важности переведения научных открытий в политическую плоскость: «Она [этнография. – А. В.] должна выступать в качестве науки, служащей государственным интересам».
В 1938–1939 годах, то есть в тот момент, когда Ганс Бауэр приступил к выполнению своего задания, отношения между «Наследием предков» и отдельными эсэсовскими структурами, не готовыми уступать свои культурно-исторические проекты, были весьма натянутыми. Эсэсовское руководство понимало, что все исследования должны были нести в себе идеологическую составляющую. Именно по этой причине после 1939 года сфера деятельности «Наследия предков» была в некоторой мере размыта, хотя на первый взгляд могло показаться, что расширена. С этого момента в «Аненэрбэ» стали заниматься не только сугубо научными изысканиями, но и попытками обоснования принципов «германского мировосприятия», «немецкого вероисповедания», теориями происхождения арийцев, поисками рационального зерна в сказках и мифах, разработками проектов «грядущего эсэсовского государства».
В своей статье «О ведьмомании» Ганс Бауэр специально выделял две научные дисциплины. С одной стороны, он говорил о германоведении, которое позволяет изучать «германскую религию», с другой – о теологии, как, релевантной основе для исследования заблуждений о ведьмах. Бауэр подчеркивал, что знания о германцах не являлись уделом антикваров, а должны были служить делу «познания немецкой сущности». Он видел суть своих исследований в том, чтобы использовать их как формирующую общественное мнение силу, так как «научные представления в конце концов определяют мнение широкой общественности, равно как и той ее части, что активно интересуется историей». Хотя бы по этой причине Бауэр полагал, что не должно было иметься «запретных тем». Даже если их исследования были связаны с риском столкнуться с «неудобными материалами», то их нельзя было отдавать на «откуп противникам». Он предполагал, что тезис о том, что «ведьмомания была самым страшным явлением на германской земле», вызовет немалые возражения.
Бауэр подчеркивал: «Как бы то ни было, но заблуждения о ведьмах как явлении немецкого прошлого связаны с историей немецкого человека». Он говорил о том, что не стоило предавать забвению «эту мрачную страницу истории», а нужно было осознать ее. Бауэр исходил из того, что имелась возможность преодолеть представления о «всеобщей суеверности народа во времена темного Средневековья». Однако он не был готов в отличие от сотрудников «Зондеркоманды Х» провозгласить исключительную вину церкви и христианства, предполагая, что отдельные элементы ведьмомании имелись и в «германской религии». В предпринимаемых попытках квалифицировать различные формы этого феномена как «типично негерманские явления» он видел опасность упустить из виду некоторые важные аспекты. «С одной стороны, это было больше, чем единичные проявления, которые определяли в целом то время и тех людей». Бауэр пытался обойти трудности, связанные с запутанной схемой разнообразных влияний, приведших к формированию образа ведьмы, сконцентрировавшись на общем восприятии той эпохи и времени, ей предшествующем. «Отдельные напластования в рамках заблуждения о ведьмах должны отделяться друг от друга. Нас в первую очередь должны интересовать: народная вера и характер народа». Чтобы справиться с поставленными задачами, Бауэр хотел уточнить понятия волшебства и чародейства, присущие германцам, а затем проследить их развитие вплоть до времени, когда началось преследование ведьм. Эпоху ведьмомании он ограничивал XV–XVIII веками, то есть фактически соотносил ее с так называемым «новым временем». Под «новым временем» Бауэр подразумевал эпоху, которая, наступив сразу же после Средневековья, породила множество конфликтов и противоречий. К негативным проявлениям «нового времени» он относил не только преследование ведьм, но и «братоубийственную Тридцатилетнюю войну», которая нанесла нации непоправимый ущерб. В это время сопротивление национального характера против «сил вырождения» стало ослабевать. Суть «германской веры» Бауэр видел в обычаях, освященных традициях и свещеннодействиях, которые соблюдались на протяжении многих поколений германцев. По его мнению, в центре германского культа находился ритуал разжигания огня. Когда наступало время самых длинных ночей, тогда солнце как бы спускалось «в могильный дом подземного мира, от власти которого оно намеревалось избавиться, и, бушуя, атаковало все порядки, представая в виде “дикой армии”[8], духов подземельного мира, свиты божества из числа погибших в праведной борьбе героев». В этот момент во всех очагах гасился огонь, который торжественно зажигался вновь только тогда, когда всходило солнце. Поскольку огонь зажигался сразу во всех жилищах, то он как бы образовывал большую общность. Бауэр полагал, что сила этого обряда состояла как раз в его массовости, в его коллективности. Именно ощущение сообщества, по его мнению, было сутью «германской веры».
При этом Бауэр противопоставлял «живую германскую религиозность» «сухому теоретическому учению католической церкви». Он выводил германскую магию из убеждения, что имелась связь между миром живущих людей и космосом. В данном случае сила магических действий основывалась на их коллективном и символическом характере. Именно это отличало магию погоды, присущей германцам, от заклинания погоды, которым занимались ведьмы. Если германцы жили в гармонии с природными циклами, то ведьмы пытались оказывать непосредственное влияние на погоду, причем во многих случаях в своих собственных, эгоистических интересах. То есть религиозность (или магия) германцев была коллективной, а чародейство ведьм – индивидуальным. Бауэр не отрицал того факта, что в германских источниках упоминалась чародеи и волшебники. Однако он подчеркивал, что в большинстве случаев это были инородцы (финны, лапландцы и т. д.), то есть люди, не входившие в «народное сообщество», находившиеся за его пределами. Отношение к ним было презрительным, если же они решались нанести вред «сообществу», то их могли в наказание сжечь. Этим Бауэр как бы подтверждает, что сожжение за чародейство было присуще германским традициям, однако он отрицал факт того, что германцы могли вступать в союз со Злом. В противоположность этому датский исследователь Вильгельм Грёнбех, на которого ссылался Ганс Бауэр в своей работе, в своей книге «Культура и религия германцев» указывал на то, что занимавшиеся чародейством и колдовством могли быть изгнаны из «сообщества», то есть не были изначально «иностранцами». По мнению Грёнбеха, волшебники и чародеи были изначально членами «германского сообщества», но лишь после изгнания провозглашались «иностранцами». Он писал по этому поводу: «Если же член сообщества за свои духовные устремления был исключен своими братьями, то его присутствие должно было парализовать волю и силу. Его деяния и его мысли являлись огромной опасностью для процветания всех жителей… Его присутствие в сообществе воспринималось как нарушение порядка в космосе… Чтобы вновь обрести мир, люди должны были уничтожить всех колдунов с их жилищами и домашней утварью… Они были ненавидимы, так как обращали свои способности к духам тьмы… Они были иностранцами, которые должны были находиться за оградой мира».
Сожжение колдуньи
Грёнбех подчеркивал, что для германцев чародейство и колдовство было равносильно злобным и бессмысленным действиям за пределами общины, а потому жалобы на причиненный волшебниками и чародеями ущерб весьма напоминали обвинения, выдвигаемые в адрес ведьм. Борьба германцев против чародеев, по мнению Грёнбеха, была не менее радикальной, нежели преследование ведьм христианскими судьями. «Люди пытались их сжечь дотла, утопить в каменной ступе или же выслать подальше от границ общины». Грёнбех не боялся сравнивать германскую веру в волшебство с ее отголосками, которые проявились в виде веры в ведьм и колдуний. «Подобное проявление злости является типично германским волнением. Может быть, его симптомы у немецких крестьян удалось сдерживать только к XVII–XVIII векам, когда они стали христианами». Однако Бауэр, использовавший для написания своей работы книгу Грёнбеха, предпочел не опираться на подобные выводы. Он воспринял от датчанина только лишь идею коллективных священнодействий как важнейшей черты германской культуры. Но он не отрицал того факта, что германцы убивали волшебников и чародеев, или же могли изгнать из общины – исключить из «сообщества». Но тем не менее Бауэр настаивал, что большинство волшебников были инородцами, то есть изначально не могли входить в общину.
После того как Бауэр изобразил применение коллективной магии германцами, он начал сравнение христианства и «германской религии». Христианство он упрекал в том, что оно апеллировало к отдельно взятому человеку, которого оно стремилось лишить земных связей. По мнению Бауэра, в христианстве утверждалось существование только одной общности – надеющихся попасть в царство небесное, в иной мир, однако каждый должен был проложить туда свой собственный путь через личные стремления. Бауэр противопоставлял теоретическому и метафизическому характеру христианства естественность «германской религии», которая была укорененной в действительности. По его мысли, в «германской реальности» мистика и жизненный опыт были взаимосвязаны друг с другом, так как «они основывались на ответственности индивидуума перед всем миром, а всего мира – перед отдельным человеком». «Германская действительность была определенным круговоротом жизни общины». Христианство не смогло понять этого, оно не придавало никакого смысла «сообществу» и приравняло «мифическую реальность» германцев к материальной жизни. По мнению Бауэра, христианство повело себя подобно «негерманским чародеям». У германцев исключалась любая возможность заключения союза с демонами, так как живой человек не мог заключать пакт с враждебными для жизни силами. Рассуждая об этом, Бауэр отсылал читателя к работам Отто Хёфлера, в которых указывалось, что германцы все-таки не отрицали «демонов», что было введено в культовые обычаи, которые должны были сохранить равновесие в мире.