Выйдя из вокзала, он по привычке направился к платформе «штадтбана» — городской наземной железной дороги, — но, вспомнив, остановил себя: «Теперь ты не скромный партийный пропагандист, а преуспевающий буржуазный журналист. И ездить тебе надлежит только в автомобиле». Он усмехнулся и пошел к стоянке такси.
Шофер старого, видавшего виды «даймлера» распахнул дверцу.
— Куда?
Лицо шофера было располосовано шрамом, и смотрел он на пассажира в дорогом костюме и с кожаными чемоданами недобро.
«Наверное, из наших», — подумал Рихард, но бросил холодно:
— Унтер–ден–Линден, отель «Адлон».
Шофер включил счетчик. «Адлон» был одним из самых шикарных отелей на самой шикарной улице Берлина.
Не успела машина тронуться с места, как перед капотом выросла фигура человека в коричневой рубахе, в коричневой фуражке. Он был затянут в портупею. На пряжке ремня красовалась все та же свастика.
— Стой! — крикнул он и, подбежав к дверце, рванул ее на себя.
«Что такое? Выследили?» — только и успел подумать Рихард.
— Вытряхивайся! — Человек в коричневой рубахе потянул его за плечо. — Ну!
— В чем дело? — пытаясь оттянуть время, спросил Рихард.
— Живо! Машина нужна мне!
— Вытряхивайтесь, — спокойно посоветовал таксист. — С штурмовиками лучше не связываться. Хотя и не платят они ни пфеннига.
«Только–то и всего! — рассмеялся про себя Рихард. — А я уж подумал… Нервы».
В «Адлоне» Рихард назвал портье свою фамилию.
— Герр доктор Зорге? Номер вам заказан, — любезно ответил тот и с извиняющейся улыбкой протянул бланк. — Заполните, пожалуйста. Новые порядки.
«Фамилия. Имя. Откуда. Куда. Зачем…» Рихард заполнял листок, а портье — грузный и лысый говорливый старик — жаловался:
— Не та клиентура пошла, ох–хо–хо, не та! Не вас, конечно, имею в виду, доктор Зорге. Вы, сразу видно, человек солидный, у меня глаз наметанный. А остальные — шушера, мелкота, вчера зеленщиками да мясниками были, а теперь нацепили на себя черепа и кости… А ведь еще недавно у нас только коронованные да титулованные особы останавливались. Ох–хо–хо!..
Рихард взял со стойки газеты — нацистский «Ангрифф», «Берлинер тагеблатт», «Дейче цейтунг» — и холодно заметил:
— Советую не обсуждать лиц, призванных нацией. Завтракаю я всегда в номере, в девять ноль–ноль. Газеты также подавать в номер.
Он взял у остолбеневшего портье ключ и вслед за боем, тащившим его вещи, направился к лифту.
В номере он распаковал чемодан. Настежь распахнул окно. Солнечный, прохладный и душистый воздух вливался в комнату. Сладковато пахла молодая листва лип и каштанов.
«Теперь принять душ. Побриться. И ждать…»
В ванной он достал бритвенный прибор и даже вздрогнул. Надо же! В английском футляре рядом со станочком той же фирмы «Жиллет» лежала пачка московских лезвий. Все было предусмотрено до последней нитки, до ярлыка на одежде и клочка бумаги в карманах. А тут на тебе: московские лезвия!.. Он вспомнил классический пример, когда отличный разведчик попался только потому, что не смог автоматически, не глядя, распечатать пачку сигарет. И улыбнулся. Катя… Бритвенный прибор собирала Катя. Откуда ей знать о всех этих сложных правилах конспирации? Когда теперь он снова увидит ее?..
Рихард с особым удовольствием побрился московским лезвием, потом собрал всю пачку, порвал этикетки, поломал лезвия и выбросил их в мусоропровод.
Зазвонил телефон. Он снял трубку. Кокетливый и молодой женский голос спросил:
— Клаус? Это я, Инге.
— Вы, детка, ошиблись.
— Не может быть! — Голос стал капризным. — Клаус так клялся! Еще вчера в полночь!
Женщина всхлипнула.
— Может быть, я смогу его заменить? — игриво, в тон сказал Рихард.
— Это надо обсудить. Я еще позвоню вам.
Рихард прислушался к частым гудкам. Медленно повесил трубку. «Значит, встреча состоится завтра, в двенадцать дня, в баре «Пивная пена» на Гедеманштрассе…» Адрес, пароль и отзыв были оговорены еще в Москве. Завтра в полдень… Как же ему убить целых полтора дня?
Он снова проверил все вещи: не дай бог, Катя сунула какой–нибудь амулет! — тщательно оделся и вышел на улицу.
Унтер–ден–Линден — «Улица под липами» — лежала в обе стороны от отеля. Она действительно была в четыре ряда обсажена пышными липами и каштанами, широкая, величественная, прямая, как стрела. Вдоль ее проезжей части, по которой в этот ранний час проносились лишь редкие сверкающие автомобили, была проложена дорожка для верховой езды. На тротуары глядели зеркальные толстые стекла дворцов, дорогих магазинов и кафе, строгих министерских и посольских зданий. На перекрестках чинно стояли полицейские. У пешеходных дорожек с высоких штанг глядели на четыре стороны циферблаты часов. Красивая и чопорная Унтер–ден–Линден вызывала у Рихарда враждебное чувство. Его тянуло с этой улицы на северо–запад, в рабочий район Веддинг, где так часто доводилось бывать ему прежде и где было у него столько друзей… Теперь именно поэтому он и не должен туда идти.
Неторопливо, словно бы принимая утренний моцион, он шел по улице, глядя только перед собой. Но цепко подмечал все новое. Вот промчались автомобили со свастиками, нарисованными прямо на капотах. Маскарад! В кузовах машин лежали почему–то сваленные как попало книги. Освобождают помещение библиотеки под казарму?.. Потом, громыхая сапогами, прошел отряд юнцов в коричневых рубахах. Они были без оружия, только с резиновыми дубинками у пояса. И лишь у их предводителя, отсчитывавшего «Айн, цвай, драй!..», болтался на поясе пистолет. «Не так уж и страшны», — снова подумал Рихард. На стенах густо налеплены объявления и приказы — все под эмблемой орла и свастики. Рихард мельком пробежал их. «Я, Гитлер, назначаю начальником специального внешнеполитического отдела национал–социалистской партии Альфреда Розенберга». «Я, Гитлер, распускаю: рабочий союз физкультурников, рабочий союз туристов, рабочий союз хорового пения, рабочий шахматный союз, союз жертв империалистической войны и труда, союз друзей СССР. Все имущество этих марксистских организаций конфискуется». «Я, Гитлер…» Вот как использует рейхсканцлер свои чрезвычайные полномочия!
Да, как он и рассчитывал, на мартовских выборах он одержал полную победу: террором и подлогами набрал семнадцать миллионов голосов. Правда, и компартия собрала почти пять миллионов. Но потом гитлеровцы арестовали депутатов–коммунистов, а их мандаты аннулировали, и 24 марта рейхстаг принял закон о наделении Адольфа Гитлера чрезвычайными полномочиями… С тех пор, за эти два месяца, он разгромил и ползавшую перед ним на коленях СДПГ и «желавшие сотрудничать» реформистские профсоюзы. А теперь, значит, взялся и за остальные массовые организации трудящихся…
Рихард остановился у кинотеатра «Уфа–Палас». Над входом развевались все те же огромные фашистские флаги, но рекламы обещали легкий, адюльтерный фильм «Маленькая обманщица». Утренние сеансы уже начались. Толстые мамаши вели в кинотеатр своих отпрысков, у кассы толпились улизнувшие с работы мелкие служащие. В холле почему–то оказалось много все тех же коричневорубашечников–штурмовиков.
Публика заполнила огромный зал фешенебельного «Паласа» почти до отказа. Свет погас. На экране замелькали кадры «Фильм–Вохе» — кинохроники национал–социалистов: открытие рейхстага, «день национального труда», марширующие колонны гитлеровцев. Выступает Гинденбург. Выступает Геббельс. Выступает Гитлер. В ответ раздаются крики: «Хайль! Хайль!»
Рихард оглянулся по сторонам. Оказывается, кричали не только с экрана. Стоило человеку с короткими усами и спадающей на лоб прядью появиться на полотне, как из рядов несся рев:
— Хайль Гитлер! Хайль Гитлер!
Но вот начался фильм. Как Рихард и ожидал, пошловатый, бездумный, с милыми песенками — обычный старый немецкий фильм. Вдруг в рядах затопали ногами, засвистели. Фильм оборвался на половине кадра. Вспыхнул свет. Рихард увидел, что в проходы высыпали штурмовики.
— Очередная облава, — сказал сосед по креслу и привычно полез за документом в карман. — Коммунистов ищут, наверное…
На сцене перед экраном появился человек в коричневой форме.
— Сеанс прекращается! — объявил он. — Этот фильм безнравствен! Не расходитесь! Сейчас вы увидите замечательную новую картину — «Черные рубашки», фильм об истории фашизма.
Он сбежал со сцены, а на его место поднялся целый оркестр. Но эти парни были одеты не в коричневые, а в черные мундиры с нашивками «череп и кости» на рукавах. «Шутцштаффельн, нацистская гвардия, — догадался Рихард. — Оказывается, они не только убивают, но и играют».
Над оркестром, подобно хоругвям, колыхались черные бархатные штандарты со свастикой. Ударил барабан, запели фанфары. Оркестр грянул песню о Хорсте Весселе. Зал подхватил. Толстые немки поднимали вверх своих детей.
«Что это? Что с тобой, Германия!» Рихард чувствовал, что его начинает мутить. Он хотел было выйти из зала. Но в проходах стояли штурмовики. Могут задержать. Он остался.
Наконец опять пустили фильм — сентиментальная история о крестьянской семье, которую фашисты вытаскивают из нищеты и помогают ей избежать козней коммунистов. В последних кадрах снова маршировали колонны нацистов, и зал содрогался от восторгов.
Рихард вышел на улицу. Болела голова. «Что стало с Германией?» Он понимал: конечно, это не те немцы, среди которых он столько лет работал. Это те самые, на кого делал ставку Гитлер, когда рвался к власти… А вдруг и те, его немцы, поддались нацистскому дурману? Он должен обязательно и немедленно получить ответ на этот вопрос. Это для него жизненно важно!
И уже пройдя Унтер–ден–Линден, миновав Дворцовую площадь и мост через канал Берлин–Шпандау, он понял, что ноги сами ведут его в Веддинг, район рабочих — машиностроителей, металлургов, электриков. Тех, на кого во все самые тяжкие времена делали ставку они, коммунисты. И, поняв это, он не повернул назад. Он обязан знать!
Он шел, не убыстряя шаг, по отражениям в витринах проверяя, не прицепился ли за ним «хвост».