Они перебросились несколькими незначительными фразами и опорожнили по тяжелой кружке. Никто за ними больше не наблюдал.
Вышли. В сквере недалеко от бара, в тенистой аллее, они могли наконец поговорить о главном.
Оскар спросил, как Рихард устроился в отеле. Рихард рассказал о всех событиях вчерашнего дня, о том, как он не удержался и пошел в Веддинг. Оскар посуровел:
— Ты не имел права туда ходить.
Он посмотрел на Рихарда отчужденно. «Усомнился, можно ли вообще доверять мне такую ответственную операцию, — догадался Рихард. — Он прав, я не должен был ходить. Старик, когда узнает, тоже рассердится. Но я не мог не пойти». И тут же вспомнил и по–новому понял значение последних слов Берзина: «На первом месте у тебя всегда должна быть Родина, а уже потом — твои чувства». Да, и Оскар и Старик правы: он не имел права рисковать. Но эта слабость в последний раз.
— Не повторится, — положил он руку на руку Оскара.
— Не сомневаюсь, — ответил Оскар. — Учти: положение чрезвычайно серьезное. Компартия поставлена вне закона. Только за одну ночь схвачено десять тысяч коммунистов и других антифашистов. Разгромлены центральные органы партии, арестованными забиты все тюрьмы и казармы. Самым излюбленным методом нацистов стали убийства «при попытке к бегству». Министр внутренних дел Геринг назначил особого комиссара для координации действий полиции и гитлеровской партии против коммунистов.
Оскар говорил о бесчисленных опасностях. Однако сам он держался так свободно, так спокойны были его глаза и голос, что даже Зорге удивился: «Вот это выдержка!»
Оскар достал из папки письмо.
— Мы раздобыли тебе отличную рекомендацию во «Франкфуртер цайтунг». Пожалуй, эта газета подходит больше всего. Во–первых, одна из крупнейших и влиятельных германских газет и имеет обширный круг читателей за границей. Во–вторых, хоть она подверглась общей нацистской унификации и тесно связана с концерном «И.Г. Фарбениндустри», резко враждебна к коммунизму, все же слывет оплотом либералов, не так криклива и вульгарна, как другие издания. Это избавит тебя от необходимости славословить гитлеровский режим. Есть предположения, что Геббельс сохранит ее как парадную газету для влияния на интеллигенцию. В–третьих, она никогда не имела своих постоянных корреспондентов в Москве, значит, меньше шансов, что кто–то из ее журналистов видел тебя в Советском Союзе. И, в–четвертых, во «Франкфуртер Цайтунг» тебя уже знают по шанхайским статьям. Поэтому основную ставку будем делать на нее, хотя позаботимся и о других газетах, чтобы ты имел громкое представительство.
Потом они отсудили, стоит ли Рихарду попытаться вступить в национал–социалистскую партию.
— Старик рекомендовал, — сказал Рихард.
— Но даже сейчас нацисты принимают в партию осторожно, — возразил Оскар. — К тому же нам стало известно, что нацисты прибрали к рукам все досье активистов компартии, заведенные полицией Зеверинга. Там, конечно, есть и твое «дело». Они могут копнуть… Я думаю, целесообразнее тебе получить здесь только аккредитацию газет, а в нацистскую партию вступить уже в Токио. Это будет менее опасно.
Уже прощаясь, Оскар сказал:
— Больше мы с тобой видеться не сможем. Связь с Центром будешь держать через Инге. Она тебе сегодня снова позвонит. Итак, неделю в Берлине на акклиматизацию, а потом — во Франкфурт.
7
Перед отъездом из Берлина, 9 июня, Рихард передал в Центр:
«Положение для меня здесь не очень привлекательно, и я буду рад, когда смогу отсюда исчезнуть. Рамзай».
8
В редакции «Франкфуртер цайтунг» все было добротное и солидное: и само многоэтажное здание, и кабинеты редакторов, и мебель. В обшитых темным дубом помещениях, среди мерцающей кожи кресел и багета картин словно бы витал дух основателя газеты банкира «Леопольда Зоннемана. Но сотрудники ее, хотя были отутюжены, сверкали белоснежными манишками, золотыми пенсне и розовыми лысинами, производили впечатление перепуганных мышей. Рихард, прежде чем идти к редактору, побродил по комнатам репортеров и коридорам, потолкался в кафе, расположенном тут же, на первом этаже. И везде видел шушукающихся по углам, испуганно озирающихся людей.
До него долетали обрывки разговоров:
— …только подумайте, тридцать концлагерей! В Дахау, в Шлезвиге, в Заксенхаузене. В них тридцать тысяч заключенных! У каждого полка СС свой лагерь!..
— …готовится поголовный врачебный осмотр…
— …прочитал «Михаила», роман Иозефа Геббельса. Ну, я вам скажу! Одни афоризмы…
— Тшш! Тшш!.. Сочинения министра пропаганды позволительно только восхвалять!..
Да, и эту газетную крепость, оплот буржуазного либерализма, трясло мелкой дрожью.
Рихард прошел в кабинет главного редактора.
Шеф, коренастый и толстый, казавшийся маленьким по сравнению с огромным столом и огромными шкафами своего кабинета, прочитал рекомендацию высокого сановника из Берлина и расплылся в улыбке:
— Весьма и весьма польщен, доктор Зорге!
Он шаром выкатился из–за стола, вяло пожал Рихарду руку своей пухлой и потной рукой, пригласил сесть в кресло и сам утонул в таком же кресле напротив.
— Мы всегда охотно печатали ваши корреспонденции, которые вы столь любезно посылали из Китая, — заворковал он. — И мы будем рады считать вас своим постоянным сотрудником. Мой высокий друг пишет, что вы хотели бы представлять нашу газету в Токио. Зачем искать счастья так далеко? Я мог бы предложить вам место в аппарате, здесь, во Франкфурте.
— Да нет, знаете ли, меня увлек Дальний Восток.
Редактор хитро посмотрел на него и подмигнул:
— Да, да, подальше от греха,. — И, понизив голос, доверительно сказал: — Вы слышали? Они арестовали Лаудингера, моего редактора биржевого отдела и председателя союза журналистов города. И за что? За то, что во время речи нациста — биржевого комиссара — он сделал презрительные замечания.
Рихард вскинул голову и холодно сказал:
— Господин редактор, я полагаю, что презрительные замечания по поводу речи комиссара правительства не делают чести сотруднику вашей газеты.
— Конечно, конечно! — закивал и заулыбался редактор. — Я сам думаю точно так же! Но коллектив нервничает, оперативность снижается. — Он поднялся с кресла: — Что касается меня, то я всецело одобряю вашу кандидатуру. Однако, — он развел пухлыми руками, — все вопросы, в том числе и штатные, я могу решить только с согласия партийного комиссара, прикрепленного к нашей газете. Разрешите проводить вас к нему?
Кабинет комиссара помещался рядом с кабинетом главного редактора. Он был таким же громадным, а сам комиссар — худым и молодым. Над столом комиссара висел огромный портрет фюрера и флаг со свастикой. Однако комиссар был не в черном и не в коричневом мундире, а в штатском костюме.
— Можете идти, — оборвал он словообильную речь редактора. — Я сам разберусь. С глазу на глаз.
И когда редактор осторожно прикрыл за собой дверь, приказал Рихарду:
— Садитесь. Рассказывайте. От ноля.
— Что?
— Как что? Биографию. Евреи в роду были?
Комиссар, мутноглазый и тщедушный, напомнил Рихарду одного из тех инквизиторов–студентов, которые на площади Оперы сжигали книги. «С такими надо держаться круто», — решил он и, нагнувшись к комиссару, тихо сказал:
— Милейший, когда ваша мамочка еще вытирала вам нос, я уже был соратником моего Адольфа. Хайль Адольф Гитлер!
Комиссар вскочил:
— Хайль! — недоверчиво посмотрел на Рихарда. — Вот как? Это другой разговор, герр…
— Доктор Зорге, — небрежно подсказал Рихард.
— Но все же моя обязанность — выяснять взгляды сотрудников этой паршивой газетенки, — продолжил комиссар. — Итак, что вы думаете о программе национал–социализма?
— Что социализм в этой программе — лишь клетка для того, чтобы поймать птичку.
— Да как вы смеете!
— Я удивлен, — ледяным тоном оборвал его Рихард. — Неужели вы не знаете этого всемирно знаменитого афоризма Иозефа Геббельса?
— Ах, да! — рассмеялся комиссар. — Я и забыл. Из замечательных афоризмов господина имперского министра мне особенно запомнились два. Первый: «Во всем можно нас обвинять, но только не в том, что мы скучны». Ха–ха! И второй: «Меня тошнит от любого печатного слова». Ха–ха–ха!..
— Вы, я вижу, любознательный парень, — покровительственно сказал Рихард. — Не продолжить ли нам беседу на берегу Майна, за бутылкой доброго рейнвейна? Приглашаю вас пообедать.
По тому, как дрогнул кадык на шее комиссара, Рихард понял, апломба у него много, а кошелек, видимо, пуст. Этот вывод имел немаловажное значение.
Они сидели на террасе дорогого ресторана на самой набережной. Широкий и неторопливый Майн, закованный в каменные берега, нес на себе бесчисленные пароходы и баржи. За рекой, на левом берегу, раскинулись дымные рабочие районы. Франкфурт, великий вольный город, и ты склонил свою гордую голову перед нацизмом?..
Рихард подливал и подливал густое вино в бокал комиссара и терпеливо слушал его разглагольствования. Комиссар все больше пьянел, благодарно моргал мутными глазами и бормотал, то ли наизусть цитируя Альфреда Розенберга и Иозефа Геббельса, то ли высказывал свои личные сокровенные мысли:
— Мы–мы вернемся назад, к крови и почвенности. Долой человеческую культуру! Ее нет так же, как нет мировой истории. Есть только история Г–германии. История вырастает из крови и почвы. М–мужчина должен воевать, а женщина — рожать. Мужчине п–перестать воевать — это то же, что женщине п–перестать рожать!..
Рихард слушал. Умение слушать, не проявляя своих чувств, — одно из обязательных качеств разведчика. Слушал и думал: «И вот такого заморыша боится сейчас газета, которая не боялась выступать против Бисмарка! И сам город, двухтысячелетний, в свое время бывший местом избраний германских королей и местом коронования императоров Священной Римской империи, вольный город и родина Гете, безропотно отдал себя во власть шайки таких же питекантропов!»
С Франкфуртом были связаны особенно дорогие и важные для Рихарда воспоминания. Собственно, и сама дорога, по которой он сейчас идет, началась именно здесь. В 1922 году он приехал сюда по заданию ЦК Компартии Германии, стал ассистентом социологического факультета Франкфуртского университета. Одновременно, будучи членом городского комитета партии, он отвечал за всю секретную переписку и архив организации, помогал выпускать коммунистическую газету. Он продолжал активную революционную работу и тогда, когда партия вынуждена была уйти в подполье. В двадцать четвертом коммунисты стали готовиться к выборам в рейхстаг. Рихарду была поручена пропагандистская работа среди пролетариев. В мае, в канун выборов, компартия вышла из подполья в явочном порядке. А для защиты рабочих демонстраций, партийных и профсоюзных собраний от нападения фашистских банд был образован Союз красных фронтовиков — организация рабочей самообороны. Ее эмблемой стал грозно сжатый кулак: «Рот фронт!» А еще раньше, в первых числах апреля, во Франкфурте состоялся IX партейтаг — съезд Компартии Германии, в котором Рихард принимал участие. Здесь–то, на съезде, он и познакомился с нелегально прибывшими на берег Майна советскими коммунистами. Они рассказывали Рихарду о его родине — Советской России, победно и трудно утверждавшей власть рабочих и крестьян, о Баку, городе, где он родился… Они пригласили его на работу в Москву. И следующей весной с согласия руководства КПГ он выехал в Москву… Он стал советским гражданином. А в марте 1925 года Хамовническим райкомом столицы был принят в партию большевиков…