Затем он видит себя в облике борца за мировую революцию, поднимающегося по ступеням в Кремль. Его сопровождают аплодисментами, бросают ему под ноги цветы. Торжественная мелодия «Интернационала» несет его как на волнах, а на последней ступени стоит Сталин, отец всех трудящихся. Вождь порывисто обнимает его и щекочет своими усами его лицо, в которое плюнула Германия.
Но что самое страшное: он, Рихард, все еще любит свою Германию.
Зорге опорожнил целый стакан виски, чтобы отогнать эту опасную мысль о Германии. Открыв глаза, посмотрел в зал. От табачного дыма, испарений и грязи бара ему чуть было не стало плохо. И тут он увидел бледное, выразительное лицо Кэйко.
Она была влюблена в него. Он казался ей полубогом — добрым, сильным и почти всегда пьяным. Она пожирала его глазами, сидя тихо и покорно рядом с ним, пока он пил. Она была готова сделать для него все, что бы он ни потребовал. Но он ничего от нее и не требовал, хорошо к ней относился, шутил и давал деньги, гладил ей бедра, когда она наливала в кружку принесенное пиво, или хлопал по заду, когда она отправлялась за новой бутылкой. И это было все. О большем она не осмеливалась даже думать.
— Ты меня любишь, Кэйко? — спросил Зорге.
Она тут же утвердительно кивнула, поняв сказанное по-немецки.
— Я очень тебя люблю, — произнесла она с трудом.
— Это твое личное невезение, — ответил Зорге, тяжело ворочая языком. — И в то же время счастье, что эта любовь никогда не станет любовью. Ты понимаешь это?
Она кивнула в ответ, хотя ничего не поняла.
— Ты не мой тип женщин, — продолжил Зорге. — Ты порядочная девушка, хотя иногда и промышляешь на панели, чтобы не голодать или когда тебе нужна новая пара обуви. Но это ерунда. Ты будешь меня любить, если я только захочу, как чудо, как восход солнца, как святыню. Но я этого не хочу, так как люблю потаскуху из высших слоев общества. Вот такой я идиот, дурак и болван. Разве не так?
— Я очень тебя люблю, — повторила Кэйко.
Вероятно, это было все, что она могла сказать по-немецки.
Зорге заказал еще виски и стал бросать пустые бутылки в стену. Студенты закричали «ура!». Любовная парочка исчезла, а матрос у стойки бара, казалось, ничего не заметил.
Но вот входная дверь скрипнула, и на пороге показался японец небольшого росточка. У него был такой вид, будто бы он просил у всех извинение за то, что он существует на свете. Осмотрев помещение, он вытащил из-под кимоно скрипку. Приложив ее к подбородку, хотел было достать смычок.
— Не собираешься ли ты, сын мой, что-то изобразить? — тяжело поднявшись, спросил Зорге.
— Немного музыки, — подхалимски ответил японец, — чтобы порадовать присутствующих.
— Парень, — громко рассмеялся Зорге, — твое глупое лицо кажется мне подозрительным. Ты ведь из полиции, судя по роже.
— Я хотел только немного помузицировать, — с недоумением произнес японец.
— Ты собирался здесь выслеживать, — отреагировал Зорге. — Мне знакомы такие типы. От тебя за три версты несет тайной полицией.
Японец попытался улыбнуться, но это ему не удалось. Получив отповедь, он опустил руки, и его скрипка глухо ударилась о стул.
На пособников полиции у Зорге выработалось тонкое чутье. Полицейских ищеек в городе было полно. Они стояли буквально на всех углах, шныряли по увеселительным заведениям, ездили в трамваях и автобусах. Страх Японии перед шпионами принял постепенно уродливые, даже комические формы.
— Послушай-ка ты, кандидат на виселицу, — рявкнул Зорге. — Я Зорге-сан из Берлина — газетчик, король уличных девок и пьяница. Запомни это. А теперь убирайся вместе со своей пиликалкой, иначе получишь по заднице, да так, что зубы вылетят.
Японец тут же исчез.
Зорге вернулся к выпивке.
— Что за жизнь, — произнес он. — Куда ни глянешь, повсюду дерьмо. Что же остается, Кэйко? Ты тоже не знаешь, потому что глупа и слишком порядочна. А ведь порядочные люди составляют соль земли, ту соль, которая идет на приправу преступникам, которые занимают государственные посты. Так что же остается, Кэйко? Две вещи: создать свой мир и жить собственной жизнью!
Зорге расплатился, потрепал Кэйко по щеке и вышел, пошатываясь. Он был сильно подшофе и едва не упал на мотоцикл. Несколько раз Рихард нажимал на стартер, пока двигатель не заработал. Он рванул в ночь, прохладный встречный ветер заставил его выпрямиться.
По длинной улице он направился домой. Высокая скорость захватила его, и он с закрытыми глазами помчался в никуда. Ему казалось, что он летит в безграничном пространстве. Тело его превратилось в снаряд. Только сейчас он почувствовал себя свободным, стал сам себе господином. Несмотря ни на что — навстречу цели!
Мотоцикл ударился о край тротуара, повернул на изгородь и проскочил в чей-то сад. Мотор заглох, а Зорге, упав на землю, остался лежать, хрипло дыша.
Шпионаж — не просто ремесло, он требует необычных способностей. Такие выдающиеся личности, как Зорге, делают его искусством; искусством владеть собой; искусством вводить других в заблуждение относительно своих истинных намерений; искусством затевать и вести интриги; искусством интуиции и импровизации.
Нужны, разумеется, и обычные знания, скажем, военного дела: знаки различия, организация войск, вооружение, а также умение разбираться в экономике и политике той или иной страны.
Зорге пошел значительно дальше элементарных требований. Он изучил историю Японии и попытался понять душу японцев, противоречивую и непонятную для иностранцев, и старался детально разобраться в пестрой палитре культурных течений. Он был шпионом и одновременно по-научно мыслящим исследователем. Даже его враги признавали, что среди европейцев он неоспоримо являлся лучшим знатоком Страны восходящего солнца.
К тому же Зорге никогда не пренебрегал основополагающими правилами разведки. По окончании нелегальной командировки он всегда старался письменно изложить основные требования к шпионажу самого различного вида.
Зорге ненавидел муравьиное усердие мелких шпионов, собирающих по крохам информацию. Он сам анализировал полученные материалы и оценивал их, докладывая затем в Центр не мозаичную картину, а цельное разведывательное полотно.
Женщины, считал Зорге, не годятся для использования в серьезных шпионских акциях. У них, говорил он, слишком большую роль играют чувства, полностью отсутствует хладнокровие. Они слишком узко мыслят. А нервы у них, словно стропы парашюта, могут в самый неподходящий момент перепутаться.
Деньги, по мнению Зорге, играли немаловажную роль в разведывательном ремесле, а наилучшим средством нелегальной связи он считал радио.
Как и все шпионы, токийский резидент рассчитывал на такой существенный фактор, как глупость своих противников. И этот расчет почти всегда оправдывался.
ГЛАВНЫЙ ИСТОЧНИК СОМНЕВАЕТСЯ
Зорге вошел в фойе гостиницы «Империал». На его левой щеке был наложен пластырь, а левая рука висела на перевязи. Он слегка прихрамывая.
После падения с мотоцикла он пролежал пять дней в больнице, после чего устроил себе неделю отдыха, который провел в своем домике, читая книги и слушая патефонные пластинки. Никого из посетителей не принимал. Даже Мияги не переступал его порога. Посланцев же любвеобильной Мартины Шварц он просто выгнал, не приняв трех ее писем.
Работу, однако, забросить не мог. До сих пор она была важным, теперь же стала решающим фактором в его жизни. Ее требовалось ускорить, еще более тщательнее просеивая поступающую информацию. В соответствии с указаниями Алекса он решил сконцентрировать свои усилия на трех проблемах, но для этого ему был нужен Одзаки.
Зорге позвонил своему главному источнику и назначил встречу в баре отеля «Империал». Здесь обычно устраивали рандеву все видные политики, журналисты, деловые люди. Послеобеденное время было наиболее благоприятным, так как посетителей становилось больше, но имелись еще свободные столики, за которыми можно было побеседовать без помех.
Войдя в бар, Зорге изобразил улыбку. Лицо бармена расплылось в ответ, и он сказал:
— Вам здорово досталось, господин доктор. Но самое страшное, видимо, позади.
— Важные части тела не пострадали, — ответил Рихард. — И главное — я снова могу выпить.
— Что вам подать, господин доктор?
— Стакан вермута.
Бармен посмотрел на него с участием. Если уж Зорге пил вермут, значит, дела у него были не слишком хороши.
Но Зорге заказал вермут сознательно, чтобы иметь ясную голову, беседуя с Одзаки. Тот не годился в собутыльники, но, по сути дела, был единственным человеком, которого Зорге уважал.
Посмотрев в висевшее на стене бара зеркало, Рихард заметил, что никого из близких знакомых еще не было. Немногие посетители разговаривали вполголоса. Кроме Зорге, у стойки находился коммерсант из Гамбурга, собиравшийся продать японцам стиральные машины. Он поближе подвинулся к Зорге и с любопытством спросил:
— Что это с вами?
— Выпал из чужой кровати, — ответил Зорге.
Гамбургскому торгашу, состоявшему с Рихардом в шапочном знакомстве, его ответ очень понравился. Что за отчаянный парень этот Зорге! И земляк предложил выпить за скорейшее выздоровление.
— К сожалению, не могу, — сказал Зорге. — Ожидаю супруга этой самой дамы.
Гамбуржец опять рассмеялся и поднял свой бокал. Рихард махнул здоровой рукой и взглянул в зеркало. Он увидел идущего между столиками Одзаки, погруженного в раздумья и не обращавшего внимания на присутствующих. Маленького роста, коренастый, похожий на бычка, японец с круглым бледным лицом шел опустив голову. Не дойдя до стойки, он заказал стакан сельтерской воды с коньяком. И только тогда заметил Рихарда.
— А, господин Зорге, — произнес он вежливо и слегка поклонился. — Видя вас в таком состоянии, можно подумать, что вы возвратились с войны в Польше.
— Я получаю свои ранения на других театрах военных действий, — парировал Зорге.