Бранко родился в 1904 году в Сербии. Некоторое время был офицером, а затем занялся архитектурой, сосредоточив, впрочем, главное внимание на дизайне женского тела. В 1926 году он уехал в Париж, где изучал юриспруденцию. В 1932 году вступил в компартию и стал типичным представителем салонного большевизма — пролетарским жиголо, а проще любовником, находящимся на содержании у женщин. Но был надежным членом партии и отличным фотографом.
— Вопрос об Эдит, — сказал Зорге, — будет решен через одну-две недели.
— Огромное спасибо, Зорге! — крикнул Вукелич из лаборатории. — Я знал, что могу на тебя положиться.
Рихард только усмехнулся. Эта лощеная обезьяна, воспринявшая идеи всемирной революции, надушенный паркетный заговорщик жил беззаботно только сегодняшним днем. Ему нравились шикарные женщины и глупая диванная политика, болтливое общество и суперсексуальные мальчишники. Ему в голову не приходило, что он постоянно находится в опасности. Но в этом, наверно, и заключалась его сила.
— Я начинаю проявлять, — объявил Вукелич. — Не хочешь посмотреть?
Зорге отказался. Тогда Бранко закрыл дверь и стал вынимать пленку из фотоаппарата.
Зорге осмотрелся. Обстановка была не из дешевых — европейская, скорее всего французская. Много шелковых подушек и различной дорогой мелочи, рассчитанной на изысканный вкус: серебряные светильники, фарфоровые вазы и чаши, фундаментальная зажигалка на столе, лакированные шкатулки.
Рихард не одобрял не столько стиль жизни Вукелича, сколько хорошо заметное для постороннего глаза несоответствие между его доходами и жизненным уровнем. Бранко был лентяем и зарабатывал как корреспондент не слишком много, в отличие от деятельного, неутомимого и изобретательного Зорге. А это означало: Вукелич жил явно не по средствам, что представляло большую опасность, нежели его щегольство.
Сведения, которые он черпал в кругах, где вращался, особой ценности не представляли. Зато как фотограф и связник он был просто незаменим, вполне отрабатывая получаемые им доллары. Но в будущем, решил Зорге, за ним надо присматривать, чтобы он не наделал глупостей. То, что говорила Эдит о его легкомыслии, к сожалению, полностью подтверждается.
Зорге охватил ладонями лицо. Трудностей становилось все больше. Или же начали сдавать нервы, и он сейчас видел трудности там, где два-три года тому назад их не было и в помине. Налив стакан до краев, Рихард жадно его осушил.
Бранко тем временем проявил и закрепил пленку, принесенную Зорге. Прежде чем повесить для просушки, просмотрел ее сквозь матовое стекло. Зорге, подошедший к нему, написал на пачке от сигарет какие-то казавшиеся бессмысленными цифры и знаки.
— Хорошая работа, — похвалил его Вукелич. — Ты, оказывается, отличный фотограф, Зорге. Ты мог бы зарабатывать хорошие деньги как фотокорреспондент.
— Чепуха, — возразил Рихард. — Для кого я, немец, буду теперь делать снимки?
— Действительно жаль, — честно признал Бранко.
Бранко взял в руки пачку сигарет с написанными на ней Зорге цифрами и знаками, которые легко расшифровывались: кадры 1—4 — вырезать, кадры 5—12 — для связника, кадры 13 и 14 — увеличить и передать Мияги для перевода, кадры 15— 28 — личного характера, кадры 29—32 — для курьера.
Бранко кивнул и включил вентилятор на «тепло», чтобы побыстрее просушить мокрую пленку. Он не позволил себе сделать какие-либо замечания или задать вопросы по снятому материалу, не считая уместным критиковать его или хвалить.
Когда они уселись напротив друг друга, Зорге продолжил разговор с неожиданной для Бранко резкостью:
— Твои истории с бабами мне не нравятся.
Вукелич опешил. Его лицо вытянулось.
— Позволь, — повышенным тоном сказал он, — какое тебе дело до моих историй с бабами? Не тебе делать такие замечания! Разве я тебя когда-либо спрашивал, что ты себе позволяешь по этой части?
— Бранко, — продолжил Зорге все так же резко. — Тут есть кое-какая разница, которую ты, кажется, не видишь. В моей квартире нет ни рации, ни лаборатории. И кроме того, я не привожу никаких женщин в свое жилище. Вот в чем вопрос. Или ты думал, что я собираюсь читать тебе проповедь по вопросам морали?
— Это-то я как раз и подумал, — признался Бранко. По выражению его лица было видно, что он обиделся.
— Однажды здесь может появиться баба, которая врежет тебе по уху, Бранко.
— Мне?
— Ты как бы создан для этого, поскольку похож на павлина. Или ты думаешь, что женщины любят тебя исключительно за твою красоту?
— В большинстве случаев это так и есть, — самодовольно заявил коммунистический Казанова.
Зорге понял, что дальнейшая дискуссия с Вукеличем на эту тему бессмысленна. «Парень оказался более нестойким, чем я предполагал, — подумал Рихард. — Он представляет реальную опасность для нашей группы. Тут нужны жесткие меры».
— На дальнейшее приказываю: не приводить в свой дом ни одной женщины, — чеканя слова, сказал Зорге. — Навещай своих дам в их кроватях или же снимай номер в гостинице.
— Но...
— Эти девицы не слепые, Бранко, — прервал резидент. — Даже в том случае, если ты думаешь, что они в тебя влюблены. У них у всех глаза, и однажды кто-то из них увидит то, что не надо бы видеть, так как все бабы очень любопытны.
— Нет, не все, — попытался защититься Бранко. — Вот та, которая теперь у меня...
— Она знает свою цену! — возразил Зорге.
— Как ты можешь так утверждать?
— А я убедился в этом всего за пять минут. Ее любовь стоит пятьдесят долларов, и это наверняка завышенная ставка. Можешь сам в этом убедиться. Она сидит сейчас в «Эльдорадо» и дожидается меня. Я выдал ей уже двадцать долларов, во что и обойдется моя шутка.
— От этой дряни я подобного не ожидал, — промямлил Вукелич с жалким видом.
Мысль проверить утверждение Зорге даже не пришла ему в голову: он слишком хорошо его знал.
— Если любовь этой дамы имеет определенную цену, у нее можно купить и что-то другое. За сто долларов она продаст твою шкуру палачу, Бранко. Хочешь поспорим?
Бранко промолчал. Зорге холодно посмотрел на него и подумал: «Если за ним не проследить, он может, чего доброго, привести меня на виселицу».
Токийская организация НСДАП — Национал-социалистической немецкой рабочей партии — отмечала тридцатого января сорокового года «День прихода к власти». Празднество в соответствии с циркуляром партийной канцелярии, полученным из Берлина, должно было пройти скромно, но с достоинством. Партайгеноссе — товарищ по партии — доктор Рихард Зорге принимал участие в этом собрании.
Небольшой зал минут за десять до начала официальной части праздника был полон. Немецкая колония в Токио насчитывала около двух тысяч человек, четыреста из которых были членами партии.
Коммерсанты и инженеры, сотрудники посольства и немецкой торговой палаты, много женщин и несколько мужчин в военной форме, а также журналисты, полицейские и застрявшие из-за войны путешественники — все сидели или стояли группками, переговариваясь между собой. Их собрал не столько долг, сколько надежда приятно провести вечер.
Партайгеноссе Зорге появился через десять минут после назначенного времени с двумя самыми красивыми секретаршами посольства. По всей видимости, они уже немного выпили для храбрости. Зорге шутил, а они слушали и взвизгивали от удовольствия. Партийный секретарь, посчитав, что их появление внесло некий диссонанс в торжественное настроение собравшихся, поспешил им навстречу.
— Дорогой партайгеноссе Зорге! — воскликнул он умоляюще. — Пожалуйста, ведите себя более тактично.
— А в чем дело? — раздраженно спросил Рихард. — Разве официальная часть не закончена?
— Мы еще не начинали, — ответил партийный секретарь. — Ждем господина посла.
— Тогда вам придется ждать долго, — сказал Зорге. — Посол сожалеет, но он ждет важную радиограмму.
— Это досадно.
Партийный деятель был явно удручен, так как рассчитывал на присутствие посла, который всегда украшал своим присутствием каждое важное мероприятие. То, что Отт не придет, было для него само собой разумеющимся, если об этом сказал Зорге. Партийному функционеру в голову не могло прийти, что эту новость друг посла только что придумал.
— Тогда будем начинать, — сказал он громко, и присутствовавшие стали занимать места.
— Я бы на вашем месте, — тут же воскликнул Зорге, — позвонил бы для верности послу! Может быть, разговор уже состоялся и он находится на пути сюда.
— Тогда подождем еще немного! — крикнул партийный секретарь в зал.
Некоторые из собравшихся снова поднялись, образовали группки и продолжили разговоры.
Зорге протиснулся в кучку коммерсантов и воскликнул:
— Ну, как дела у наших толстосумов?
Коммерсанты, в основном генеральные представители крупнейших промышленных концернов, поставлявших в Японию химикалии, сталь, инструменты, резиновые изделия и машины, дружески заулыбались при появлении Зорге. Они не особенно его уважали и ценили, но охотно встречали, чтобы, не в последнюю очередь, посмеяться над его довольно грубоватыми шутками.
— Жалко, — сказал скупщик шелка Пфримель из Дюссельдорфа, — что вы не стали местным партийным руководителем, доктор. Тогда нам было бы над чем посмеяться.
— А это ничего бы не изменило, — ответил Зорге. — Для каждого члена партии когда-нибудь наступит час, когда ему будет не до смеха.
Это, как и все, что бы ни говорил Зорге, было воспринято как шутка. Торгаши от души посмеялись. Пфримель поспешил пояснить то, что уже было известно собравшимся, и сказал:
— Вполне серьезно, господа. Ведь Зорге должен был стать местным партсекретарем еще в тридцать седьмом году, если я не ошибаюсь.
— Это точно, — произнес Зорге. — Я тогда предложил проводить партийные собрания в «Летучей мыши», но начальство не согласилось.
Собравшиеся вокруг Зорге коммерсанты со смехом пожалели об этом.
— Ну так что, — крикнул Зорге через весь зал партийному секретарю, — начнем оперу или же я еще смогу не торопясь пропустить рюмочку-другую?