— Тогда оставь меня сейчас в покое.
— Почему ты отталкиваешь меня? Почему ты не хочешь, чтобы я принимала участие в твоей жизни? — Мартина попыталась положить свою маленькую розовую ладонь на его предплечье.
Зорге отстранился и сказал:
— Участие в моей жизни! Что я слышу! А что ты, собственно, понимаешь под моей жизнью? Чаепитие у посла? Обмен пустыми фразами с партийными бонзами? Увеселение глупых торгашей-толстосумов? Чтение бездарных газетных статей? В этом заключается моя жизнь? Ты же ведь ничего обо мне не знаешь, совсем ничего! Тебе никогда не понять, что творится в моей голове.
— Если ты мне дашь возможность, то пойму.
Зорге видел Мартину как сквозь пелену. Он знал, что она представляла собой на самом деле. Поэтому Рихард избегал смотреть ей в лицо, знакомое ему до мельчайших подробностей. По утрам оно было усталым и дряблым, с морщинками под глазами и в уголках губ, свидетельствовавшими о начинающемся увядании. По вечерам же Мартина сияла красотой, была жизнерадостной, манящей.
Мартина, дикая, жизнелюбивая, охочая до развлечений Мартина начала понимать, что уже перевалила через пик своей красоты, что тело ее стало не таким упругим и что страсть поутихла. И вот тут-то она задумалась, пытаясь найти человека, который наполнил бы ее жизнь смыслом. И выбор Мартины пал на Зорге.
Зорге догадался об этом, и его охватывал ужас. Он до сих пор никого так не любил, как ее. Когда Рихард и Мартина лежали вместе, ему часто казалось, что у них много общего и что они в отчаянии цепляются друг за друга. Но у него было занятие, которое поглощало его полностью.
— Пошли! — сказал он решительно. — Ты должна получить свою частицу моей жизни.
Она послушно последовала за ним, и они смешались с густой, безликой толпой. Зорге ничего не говорил, шагая непослушными ногами. Когда она стала отставать, он взял ее за руку и потащил за собой.
Вывески заведений висели над ночной улицей, как флаги. Разноцветные лампочки пестро освещали округу и придавали лицу Мартины лик Мадонны. Шум волнами вырывался из окон и дверей вместе с тяжелым духом низменных развлечений.
— Мы пришли, — сказал Зорге и потянул ее к двери, над которой некрупными буквами светилось название «Летучая мышь» и какие-то не очень разборчивые японские иероглифы.
Хозяин оживленно поприветствовал Зорге и тут же освободил для него столик, согнав двух японцев, которые послушно направились к стойке. Официантка Кэйко радостно улыбнулась, увидя Зорге, однако ее личико вытянулось, когда она заметила Мартину. Японка с такой силой поставила находившийся в ее руках стакан на стойку, что тот разлетелся вдребезги.
— Ром! — воскликнул Зорге. — К нему горячей воды и много сахара.
Мартина беспомощно оглядела маленькое, тесное и грязное помещение. В ее глазах отразились удивление и отвращение. Она даже не стала садиться за столик.
Зорге распустил свой галстук и расстегнул ворот рубашки, а затем сказал:
— Если тебе здесь не нравится, Мартина, можешь спокойно уйти.
Хозяин поспешил к ним с когда-то белой скатертью в руках, протер столик, высыпал содержимое пепельницы на пол и стал вытирать стул для Мартины.
— Садись же! — шумно приказал Зорге. — Принимай участие в моей жизни!
Мартина неохотно присела. Ее волосы отсвечивали в тусклом свете прокуренного, зловонного кабака. Немногие посетители уставились на нее, пока Зорге угрожающим жестом не заставил их отвести в сторону свои взгляды.
Зорге похлопал по заднему месту Кэйко, принесшую бутылку рома и два стакана. Она обслуживала их медленнее обычного и демонстративно приняла как должное грубую нежность Зорге. На него она смотрела с преданностью, а Мартину не замечала.
— А это — Кэйко, — сказал Зорге, опорожнив одним духом полный стакан рома. — Она меня любит. Верно, Кэйко?
— Да, — серьезно ответила девушка. — Я люблю тебя.
— Это, пожалуй, единственная фраза, — объяснил Зорге, — которую Кэйко может сказать по-немецки. Но в ней заключена вся ее жизнь, и она произносит ее вполне серьезно. Я прав, Кэйко?
Кэйко согласно кивнула.
— Я люблю тебя, — произнесла она еще раз, не уходя и ожидая распоряжений.
— Посмотри на эту девушку, Мартина! Не особенно красивая, но очень хорошая. Если я ей скажу: «Пойдем ко мне. В моем доме, внизу, есть каморка, ты там ляжешь и будешь ждать, пока я тебя позову», — так она пойдет, ляжет и будет ждать.
— Что ты от меня хочешь? — растерянно спросила Мартина.
— Показать, чего в тебе нет! — воскликнул Зорге, в его голосе отразилось волнение. — Кто ты по сравнению с этой девушкой? Роскошное животное, находящееся на содержании человека, который может себе многое позволить. Выпей!
Мартина, как послушный робот, выпила. Она все еще никак не могла понять, что тут происходило. Белокурая красавица беспомощно и с ужасом смотрела на помещение, будто бы оно кишело паразитами. Она взглянула на осклабившуюся рожу хозяина, на прислушивавшихся к происходившему посетителей, на широкое лицо Кэйко, выражавшее покорность, схватила стакан и снова выпила.
— Вот это правильно! — крикнул Зорге. — Выпить — то немногое, что ты умеешь. Пить, приводить себя в порядок, любить, принимать участие в пустой болтовне, покупать дорогие вещи в роскошных магазинах — все это ты умеешь делать отлично! Существо, которое породили сладострастие, зависть и алчность! И она еще хочет принять участие в жизни человека, который порою от отчаяния вынужден пить, пить и пить, пока не свалится. Так давай — принимай участие!
Мартина с ужасом поднялась. Широко раскрытыми глазами она смотрела в перекошенное, страдальческое лицо, и ей казалось: она никогда прежде не встречала этого ужасного мужчину, сидевшего напротив нее. Мартина выбежала на улицу, а вслед ей несся демонический смех Зорге.
— Я люблю тебя, — с трудом выдавила Кэйко.
Зорге успокоился так же внезапно, как и начал скандал. Он вновь почувствовал боль в голове и едва не потерял сознание.
— Хорошо, Кэйко, — еле ворочая языком, сказал Рихард. — Хорошо. Ты любишь меня, а я тебя не люблю — ну и что из того? Да ничего! Ты жалкое создание, Кэйко. По сравнению с Мартиной ты выглядишь как ощипанный воробей. У тебя нет ни ее рта, ни ее бедер, ни груди. Ты совсем мало пользуешься дешевыми духами и не знаешь, что такое изощренная любовь. Но у тебя доброе сердце! И ты большая душа! Но душа не вызывает желания, а с сердцем спать не будешь. Как следует поступить в таком случае? Что делать такому человеку, как я, у которого уже нет времени любить сильно и нежно?
Зорге взял Кэйко за подбородок, затем провел рукой по ее щеке. Бросив деньги на стол, он вышел с опущенной головой.
Ночь Рихард провел беспокойно, ворочаясь на постели. В короткие минуты пробуждения от тяжелого сна он говорил себе: «Все людишки ничего не стоят, но у всех — своя цена, и каждый из них стремится получить лишь свою выгоду».
На следующее утро Зорге нашел у своей двери букет цветов и письмо. В нем каракулями сообщалось, что Кэйко приняла решение покончить с жизнью. На пароходе она уедет на остров Осима, где бросится в кратер вулкана.
Рихард чувствовал себя неважно, у него еще держалась высокая температура, бурная бессонная ночь отняла последние силы. С большим трудом он понял, что произошло, удивленно покачал головой и подумал: «А малышка-то, видимо, рехнулась».
Через короткое время Зорге все же пришел в себя, оделся и отправился в ближайшее кафе, откуда позвонил в «Летучую мышь». Когда хозяин заведения снял трубку, он спросил:
— А что делает Кэйко?
— Да вон она сидит, — ответил тот.
Зорге, успокоившись, повесил трубку и засмеялся над своей глупостью. Самоубийство, да еще из-за любви? Какой вздор! А потом заказал кофе. «Интересные создания эти бабы, — подумал он, прихлебывая горячий напиток, — самоубийство! Это ведь своеобразный шантаж: люби меня, не то я брошусь в воду или же в вулкан. Японцы могут позволить себе такой эффектный вид самоубийства. Да и вообще: что это за страна? Здесь повсюду пахнет кровью. В Японии самоубийство не считается чем-то необычным, а скорее делом чести. Японцы убивают себя, чтобы не пережить позор быть повешенным за убийство или измену родине, или же из-за неразделенной любви».
Зорге еще раз подошел к телефону. Снова ответил хозяин кабака.
— Что сейчас делает Кэйко? — поинтересовался Рихард.
— Она оделась и ушла, — ответил хозяин. — Она что-то сегодня дурит. Если бы она не была лучшей моей работницей, я бы послал ее ко всем чертям.
— Кэйко отправляется на Осиму, — сказал Зорге, — и собирается броситься там в кратер вулкана. Она сообщила мне об этом. Бегите за ней и возвратите назад. Обещайте ей повысить жалованье. Расходы беру на себя.
— Проклятие! — выругался хозяин. — Она сдуру так и сделает и нанесет ущерб престижу моего заведения.
Потом он спросил, по какому телефону сможет связаться с Зорге, и повесил трубку.
Не прошло и часа, как хозяин «Летучей мыши» позвонил и, едва отдышавшись, не без гордости сообщил, что все в наилучшем порядке. Ему пришлось силой снять Кэйко с парохода, перевозившего пассажиров на остров. Она попыталась царапаться и кусаться. Тогда ему пришлось пустить в ход все свое искусство убеждения, которое, однако, сработало не сразу, что подтвердило серьезность ее намерения. Когда же он пообещал ей увеличить жалованье на двадцать иен в месяц, она позволила увести себя на пристань. Если глубокоуважаемый доктор не сдержит своего обещания, эти дополнительные расходы его просто разорят.
— Ну вот видите! — ответил Зорге и повесил трубку.
Он ощутил, что голова его пылала жаром, а сердце громко стучало. Видно, температура снова поднялась.
Самоубийство, да еще из-за любви. Будто бы! Оказалось, что вопрос можно урегулировать, повысив жалованье. Что не имело цены в этом мире, опустошенном, отравленном и истерзанном мире диктаторов, полубогов и идиотов?
Презрительно усмехнувшись, он поторопился домой и бросился в постель.