— Все это вызывает жажду, — хрипло буркнул он, поднялся и направился в буфет.
Эльга поспешила за ним и произнесла озабоченно:
— Вам еще нельзя пить, Рихард.
— Мне нельзя, но я хочу. Стало быть, надо выпить.
Она осторожно отобрала у него стакан с виски, который он было взял со стойки, и сказала:
— Если вам так хочется выпить, Рихард, то только вина. Вино или совсем ничего.
— Хорошо, — недовольно ответил Зорге. — Тогда я выпью что-нибудь слабое.
Взяв налитый для него аперитив, он осушил бокал одним глотком и прислушался, как реагирует на это его организм. Даже небольшая порция спиртного подействовала почти немедленно. У него закружилась голова, кровь закипела, на лице выступил пот.
— Повторите, — потребовал он.
Но сразу пить не стал, а присел на ближайший стул. Тело его стало вялым и тяжелым. Он не сразу заметил, что рядом с ним присела Мартина, которая наклонилась к нему и шепнула:
— Я собиралась все время навестить тебя, но просто не было времени.
— Убирайся к черту! — с трудом проговорил он.
— Пожалуйста, не будь несправедливым. Пока ты был болен, я думала о тебе.
— Вот в это я могу поверить. Ты думала обо мне, а в мыслях было: хоть бы помер он, что ли. Но парень этот, то есть я, так легко не подыхает.
— Почему ты мучаешь меня постоянно? Почему мы должны терзаться?
Зорге медленно повернул голову в ее сторону и посмотрел на нее в упор. Его разбитое, все в рубцах лицо исказилось гримасой, и он тихо сказал:
— Ты вызываешь у меня отвращение! — и с жадностью выпил содержимое второго бокала, который поставил перед этим на спинку кресла, стоявшего рядом. Тело загудело, боль стала хватать его со всех сторон безжалостными острыми когтями.
Зорге чуть было не закричал, но медленно поднялся и, пошатываясь, вышел наружу. По дороге он бросил:
— Дерьмо. Все кругом дерьмо, за что только ни возьмись.
Из всех великих держав только Советский Союз располагал огромным шпионским аппаратом, чему немало завидовали иностранные эксперты.
Большинство великих держав работали с профессиональными агентами, своеобразными солдатами шпионажа, которых можно отнести к числу патриотов, а также с платными шпиками и предателями, идущими на это из-за страха или по соображениям конъюнктуры. В распоряжении Советов имелись еще и идеалисты.
Коммунистическая идеология являет собой более прочные узы, чем даже любовь к отечеству. Советы работали столь динамично, что и в области шпионажа, где никто не действует в замшевых перчатках, достигали удивительно высоких результатов.
Советский шпионаж не останавливался ни перед чем. Он был направлен не только против врагов, но и против союзников, что вообще-то являлось обычным делом во все времена.
Советские агенты рекрутировались в основном из людей самых различных сословий, дружественно настроенных к СССР, и совсем незначительно из членов коммунистических партий, хотя ошибочно считалось, что дело обстояло наоборот. Зорге, например, фактически не использовал никого, кто имел какое-либо отношение к Коммунистической партии Японии или связи с советским посольством.
Главный набор будущих агентов происходил из групп людей, изучавших Советский Союз, обществ друзей России и прочих организаций, симпатизировавших ей. Речь при этом шла о том, подходит ли кандидат на вербовку по своим качествам для агентурной деятельности или же сам был источником информации. После отбора кандидатов с ними начиналась планомерная работа.
Характерно, что Советы использовали системы тестирования, разработанные в различное время в Соединенных Штатах. Некоторый интерес представляли также списки и картотеки, присущие шпионской бюрократии.
Немаловажное значение имели финансовое положение кандидатов и их слабые и сильные стороны в плане мировоззренческого характера.
Как, однако, было установлено, главный упор все же делался на идейную основу. Но даже в таких случаях агентам время от времени делались подарки и преподносились некоторые денежные суммы на расходы, связанные с их деятельностью, что в случае необходимости можно было использовать для шантажа.
Наряду с целой армией инфантильных искателей приключений, непреклонно настроенных дилетантов и идеалистов-бессребреников использовались и так называемые легальные шпионы, имевшие превосходную подготовку и соответствовавшую экипировку — военные, военно-морские и военно-воздушные атташе при посольствах.
Но и здесь Советы занимали лидирующее положение, по крайней мере в количественном отношении. Самым примитивным методом доказательства этого утверждения является сравнение численности их персонала.
Так, например, египтяне имели в своем посольстве в Москве с десяток сотрудников. Советы же в Каире — около трехсот. Англичане в Москве насчитывали тридцать два человека, тогда как Советы в Лондоне — сто восемьдесят семь. Это что касается официально заявленных лиц, кроме которых британскую столицу «осчастливили» своим пребыванием еще около ста нелегальных советских агентов.
Небезынтересен и вопрос о «дипломатической почте». Когда-то она входила в один специальный мешок, так называемую вализу. Ныне это целый контейнер, использующийся для переправки ящиков с вином и икрой осетровых рыб, породистых собак и стильной мебели. А один из сотрудников британского посольства в Москве во время войны из-за нехватки мыла регулярно отправлял в Лондон свое грязное белье. Такое положение дел считалось вполне обычным.
Ничего удивительного, что «дипломатической почтой» в Германию отправлялись фотокопии, полученные от немецкого агента Тейлора Кента, а в Москву — расчеты советского «атомного шпиона», видного ученого Клауса Фукса. Более того, тем же путем доставлялись в разведывательные центры детали самолетов, пробы металла, снаряды, кипы печатной продукции и даже двигатели.
Рихард Зорге тоже использовал эти дипломатические порядки, неоднократно пряча свои документы и записи в сейфе экстерриториального немецкого посольства, где они были в абсолютной безопасности. А вот с советским посольством в Токио он не хотел иметь никаких дел. И тут он не допустил ни единой ошибки, ни единого действия, которые свидетельствовали бы о его связи с Советами.
ГЕСТАПОВЕЦ СТАНОВИТСЯ РУЧНЫМ
Рихард Зорге, казалось, был одним из немногих людей в Токио, которые были готовы помогать словом и делом новому полицейскому атташе Йозефу Майзингеру. Тот высоко ценил это и проникся к журналисту симпатией, стал дружить с ним, делиться своими планами, рассказывать о прошлом.
В частности, будучи оберрегирунгсратом[22], он решил по приезде в Токио именовать себя «полковником полиции». Однако за что бы он ни брался, всюду непременно наталкивался на скрытое сопротивление, для него неприятное. Во-первых, лично он был не очень симпатичен, а во-вторых, профессиональные дипломаты и их окружение усматривали в нем не только, как говорится, непрошеного гостя, но и правоверного нациста. А таких они не жаловали.
— Здешние людишки не имеют ни малейшего представления о том, что в действительности происходит, — убеждал Майзингер своего гостя.
— Это точно, — согласился с ним Зорге.
— А ведь наступает решающий момент!
— Абсолютно верно.
Майзингер, человек с бычьей внешностью, упрямыми чертами лица и весьма самонадеянный, поднял свой фужер. Оба выпили.
— Вы настоящий немец, — сказал он, глядя на Зорге. — Почти все другие не более чем лощеные обезьяны.
— Недостаток действия усыпляет, — проговорил Зорге, внимательно смотря на Майзингера, что тот воспринял как уважение. — Если я правильно проинформирован, вы прибыли сюда с фронта.
— Точно, — подтвердил тот.
Зорге, как всегда, располагал надежной информацией. Еще до приезда Майзингера в Токио он просмотрел его личное дело и пришел к выводу, что тот опытный и безжалостный чиновник.
— Я немного почистил Варшаву, это грязное осиное гнездо, — продолжил Майзингер с нескрываемой гордостью. — По всем правилам искусства, как говорится.
Зорге кивнул. То, что не было отражено в личном деле, присланном из Берлина, ему передали из Центра советской разведки через курьера: Майзингер служил в Варшаве начальником полиции безопасности и за свою кровавую деятельность получил прозвище Мясник. Он безжалостно искоренял любое подпольное движение в Варшаве. Его красочные доклады производили в штаб-квартире гестапо в Берлине огромное впечатление.
— Я им там задал жару! — сказал Майзингер, явно довольный результатами своей деятельности. — Но здесь это, по всей видимости, никому не импонирует.
— Мне-то очень! — воскликнул Зорге и осушил фужер.
— Вы понимаете, что к чему, господин доктор!
— Еще бы, — ответил Зорге, состроив гримасу.
Затем испытующе и бесцеремонно огляделся. Увидев в небольшой и узкой жилой комнате еще не раскрытые чемоданы, а в углу гору одежды, сказал:
— Не находите ли вы, господин полковник, что здесь все весьма примитивно?
— Да, я жил в лучших помещениях, — согласился Майзингер. — В Варшаве, например, у меня была целая вилла.
— А в Берлине?
— Тоже.
— И приличный кабинет?
— Конечно же. Я ведь был как-никак начальником отдела еще с тридцать четвертого года. В то время наш посол, будучи еще подполковником, ютился в меблированных комнатах, а я занимал целый этаж.
И в этой части Зорге был достаточно проинформирован. Майзингер относился к числу лиц так называемого «баварского нашествия», порожденного рейхсфюрером СС Гиммлером, и уже тогда занимал высокое положение. В гестапо он возглавлял реферат, контролировавший партийные организации и одновременно наблюдавший за гомосексуалистами и владельцами подпольных абортариев. Зорге находил, что Майзингер весьма подходил для этой дополнительной миссии.
— Знаете, господин доктор, ведь я участвовал в ликвидации путча Рема