— Ну что, дремлешь? — кричит мне.
— Нет.
— Иди сюда, поговорим.
Я усаживаюсь на пенек. Фомич закуривает и поглядывает куда-то в густую, как деготь, темноту, как будто остерегается, что нам кто-то помешает.
— О Верке думаешь?
Молчу.
— Может, невыносимо стало, так утречком вернемся домой?
Он ядовито усмехается, старается дознаться, почему все же Верка в село вернулась. Не из-за дыма же! Не верит он в дым. Несерьезная причина.
Он снимает с шеста котелок с ухой, достает из сумки хлеб, пол-литра водки, огурцы. Выпили. Он оживился, стал поучать меня:
— Женитьба, скажу тебе, дело не шутейное. Тут глаз нужен точный, как у охотника, и прицелка аккуратная. Не промахнуться бы. Понял? Зачем друг другу жизнь калечить? Главное — не надо спешить. И ты вот возьми и испытай Веркин характер, чтоб сумления не было. Только где уж тебе! Ты духом слабоват. Сейчас хлипкая молодежь пошла.
— Ну, что вы говорите, Арсентий Фомич!
Он пододвинулся, взял меня за руку.
— У меня есть такая просьба… уважь старика: скажи ей, что она разонравилась тебе, и прочее. Отступись ты от нее. Прошу тебя. Может, она еще одумается насчет института…
— Да что вы, право! Ничего я говорить ей не буду. А Веру я действительно люблю.
— Я знаю. Она из-за тебя приехала.
— Вовсе нет.
— Ну, ладно. Поженитесь, и пусть она завтра же возвращается туда… Ведь она почти инженер. Инженер! Понимаешь?
— Я не могу вам помочь, Арсентий Фомич. Не могу.
— Так. — Он замолчал, насупился и, видно, в душе каялся, что зря унижался. Больше не заговаривал, всю ночь просидел у костра, курил. А рано утром вернулись в деревню.
Садились завтракать. Я вышел во двор, за мной — Вера. Она подала мыло, полотенце и, зачерпнув большую кружку воды, полила на руки.
— Как порыбачили? — спросила она тихо.
— Хорошо.
— Ты что-то хочешь сказать мне?
— Хочу. Видишь ли, может, вернешься в институт?
— Ты это серьезно?
— Да. Ну, кто ты сейчас? — начал я горячо. — У тебя нет ни законченного образования, ни специальности…
Она помолчала, вглядываясь куда-то вдаль.
— Я, по-твоему, никто? — спросила она сухо.
— Зачем так, право? Не понимаю тебя, Вера.
— А я тебя понимаю. Я простая колхозница. Вот и все.
— Разве я обидел тебя?
— Уйди сейчас же!
— Вера!
— Уйди! Видеть не хочу.
Завтракая, Арсентий Фомич спросил меня:
— Будешь повторно проверять пасеку или как? Тебе домой, поди, пора?
— Папа, как ты смеешь?! — остановила его Вера.
Я угрюмо бросил: «Всего хорошего», — и ушел на полустанок. Дома меня ждала телеграмма, чтоб немедленно явился в областную контору. Я был командирован в Костромскую область на лесокомбинат, где изготовляли ульи. Комбинат этот только начал осваивать ульи, и дело подвигалось медленно: заказ выполняли ученики-подростки, не хватало сухого материала, кроме того, нередко давали срочные новые задания, и директор просто махал рукой на меня. Жди, мол. Я ждал. Первая партия ульев оказалась недоброкачественной, и пришлось ждать, пока устраняли неполадки. Не будешь же принимать с браком! Я не знал отдыха и один только раз написал Верочке.
Минуло полтора месяца. Вернувшись в свою контору, получил разрешение отдохнуть и позвонил в Березовку, где жила Вера. Я знал, что она встретит меня. Но никто не встретил. Огромные тополя на полустанке шумели неприветливо, чуждо. В Березовке не застал ни Веру, ни отца. Они были на пасеке.
Арсентий Фомич встретился у дороги около гречишной полосы. Он, казалось, обрадовался, но смотрел куда-то мимо, через мое плечо.
Мы подошли к пасеке, и я увидел Верочку. Она склонилась над ульем, что-то делала.
— Вера, смотри, кого я привел! — крикнул Арсентий Фомич и ехидно усмехнулся в усы.
Вера приподняла голову, поправила сетку и отвернулась. Отец пожал плечами и удалился в домик. Дескать, не хочу мешать.
— Вера! — протянул я к ней руки.
— Что надо? — холодно и отчужденно спросила она. — Отец заведует пасекой.
Я вошел в домик. Арсентий Фомич сидел на верстаке, скручивая цигарку.
— Что с Верой?
— А шут ее знает! Капризные нынче девки, не поймешь, чего им надо. Сегодня жить без тебя не может, а завтра на другого молится.
— На другого?
Он отвел взгляд.
— Я писал сюда…
— Знаю, что писал. Почтальонша отдала мне… Я сунул конверт куда-то и забыл.
Он запустил руку в карман брюк и вытащил горсть бумажной трухи.
— Вот все… А мы решили, что тебя перевели в другое место, либо женился. Был такой слух в деревне.
— Был? Почему слухам поверили?
— Ну, а как же! Верка умеет себя держать, не расстраивается.
— Кто пустил этот слух?
Арсентий Фомич пожал плечами.
— Сходи в село, узнай…
Послышался стрекот мотоцикла. К домику лихо подкатил русоволосый парень в коричневом берете. Он заглушил мотор и, играя цепочкой ключа, поднялся на крылечко, поздоровался с Фомичом. На нем была хромовая куртка (хотя на улице стояла жара), на ногах — начищенные до блеска сапоги. Стройный, симпатичный. Глаза голубые и именно завлекательные.
— Милости просим, — сказал Арсентий Фомич с подобострастием в голосе, уступая ему место на верстаке.
— Я не сяду. А где Верочка?
— Там она была, — ответил Фомич и склонился над медогонкой, пряча от меня лицо.
— Я здесь, Олег! — послышался звонкий, подчеркнуто-задорный голос Веры.
Она впорхнула в домик, сбросила рабочий халат, поправила перед маленьким вмазанным в стену зеркальцем косы, повязала голову косынкой.
— Все. Я готова.
Такая милая, такая очаровательная и такая далекая!
Она выбежала, не взглянув на меня.
— А вы, Арсентий Фомич, поедете? — спросил парень, играя цепочкой.
Фомич замялся, посмотрел на меня.
— Дела тут есть…
Вера села на заднее сиденье, хотя можно было в люльку, и взялась за бока этого парня, а не за поручни, прильнула к нему. Мотоцикл скрылся за леском.
— Сын председателя колхоза. Инженер! — заносчиво сказал Арсентий Фомич. — Лихой парень! Обещал мне, что Верку до дела доведет, поможет ей заочно закончить институт.
В груди разрасталось такое неприятное чувство, о котором до тех пор не знал, не имел понятия. Это было чувство потери.
Не помню, как я добрался до полустанка…
Прошел месяц… Как-то почтальон принес телеграмму:
«Погиб от пчел Воронок. Срочно выезжайте для выявления виновных лиц. Орлов».
Орлов — председатель колхоза, а Воронок — отличная беговая лошадь.
Я тотчас сложил в чемодан дорожные вещи, купил билет и поехал.
А в Березовке случилась такая история. В огородах зацвел подсолнечник, кроме того, рядом была горчица. Арсентий Фомич ночью перевез пасеку к самой деревне и поставил за огородами у реки. Однако часть пчел вернулась на старый точок, который находился в двух километрах, и тучей летала вокруг в поисках ульев.
Олегу, видно, хотелось увидеть Верочку, он сел на рысака и прискакал на старое место. Он не знал, что ночью пасеку перевезли. Все вокруг было пусто, и удивленный Олег привязал Воронка и пошел через лес посмотреть, где же пасека. Пока он ходил, пчелы напали на рысака и зажалили.
Председатель колхоза Орлов обвинял во всем Арсентия Фомича. Он бегал вокруг стола и запальчиво кричал:
— Ты знал, что пчелы могут прилететь на старое место?
— Знал, — отвечал Арсентий Фомич. — Но вернулись не те пчелы, которых я перевез, а те, что ночевали в поле на цветах.
— Те! Те! Что, они у тебя меченые? Будешь платить за жеребца.
— С какой стати? — заерзал Арсентий Фомич. — Воронка привязывал твой сын. С него и спрашивай. Зачем он туда поехал?
— Об этом я у тебя должен спросить… Ты его в зятевья нарек, медком прикармливал. Люди-то видят…
— Я-то что? — Фомич хлопнул себя по бокам и выскочил на улицу. — Сила в твоих руках! — крикнул он за дверьми.
— Ну, кто же виноват? — спросил у меня Орлов. — Надо же разобраться!
— Обе стороны, ясное дело.
— Пожалуй, так, — согласился председатель. — Такую лошадь загубили! Доездился! Ну, погоди, — грозил он пальцем кому-то. — Ну, а ты что осунулся? — неожиданно спросил меня Орлов и внимательно посмотрел в глаза. Потом добавил:
— А главное — я знал, что ей, Верочке, Олег совсем не нужен. Да, да. Знал, но не хотел вмешиваться. Думал, что сам поймет, дуралей. — И, наклонившись ко мне через стол, подмигнул, сказал тихо: — Я знаю. Она была здесь… Не горюй, слышишь! А Воронка все-таки жалко. Очень. Такой жеребец!
Я сделал свое заключение и простился с Орловым. От подводы отказался. До полустанка рукой подать. На крыльце сидел Арсентий Фомич.
— Что, пошел уже?
— Да. До свидания, Арсентий Фомич.
— Что ж, кого обвинил?
— Я не прокурор.
— Знамо дело. Значит, уходишь и к нам даже заглянуть не желаешь?
Он вздохнул.
— С Веркой что-то неладно. Исхудала. Хочет ехать доучиваться. Мы со старухой отговариваем, знаем, что через силу едет.
— Это ваше дело.
Я сухо кивнул и пошел.
— Погоди, слышь!
— Что еще?
— Надо бы пасеку Верке передать.
— Она же надумала уезжать.
— И то верно, — нахмурился Арсентий Фомич.
Я вышел на знакомую проселочную дорогу и направился к полустанку. У первого березового колка меня окликнул робкий голос:
— Сережа!
Я обернулся. Стояла Вера. В руках косынка. С плеч сползала тугая черная коса. Голубенькое платье. На руках, на лице крепкий загар. Похудела чуточку. В больших глазах просьба о прощении, робость.
— Можно с тобой поговорить?
Я шагнул к ней. Она кинулась ко мне и заплакала.
Молодой человек замолчал. Мы подъехали к полустанку с огромными тополями. Мой спутник открыл окно, выглянул и обрадованно замахал рукой.
— Она здесь, — шепнул он и побежал к выходу.
ЧУДАК
На окраине села, на высоком бугре, стоит старый бревенчатый дом лесообъездчика Михаила Никандровича Бархатова. Хорошо накатанная дорога, выбегая из села, огибает усадьбу, обнесенную березовым тыном, и сразу же теряется в лесу.