Петька застал пчеловода около пасечного домика под огромной ивой. Ивовые ветки, унизанные продолговатыми листьями, спадали почти до самой земли, образуя над скамейкой зеленый шатер.
Трифон Никитович разжигал дымарь. Редкие волосы, сквозь которые виднелась коричневатая от загара кожа, несколько озадачили Петьку. Действительно, старик… На пенсию скоро. Как-то боязно стало Петьке одному хозяйничать здесь…
Старик усадил юношу на скамейку, завел разговор: откуда, кто родители, где учился? Петька робел, но старался виду не показывать. Даже подбодрился.
«Что я, меньше его знаю? Вот возьму и задам парочку каверзных вопросов». И, закурив первый раз в жизни, деловито спросил:
— Какие энтомофильные растения у вас сеют?
Трифон Никитович приставил к уху ладонь в виде трубочки, удивленно приподнял лохматые брови, насторожился.
— А я, сынок, не дюже разбираюсь в таких мудреных словах. Не знаю, что такое энто… Как ты сказал?
«Клюет, — подумал Петя. — Еще неизвестно, кто кого проэкзаменует».
— Энтомофильные, — старательно громко повторил Петя, и в душе у него зашевелился хвастливый червячок. — Как же вы работаете, Трифон Никитович, если не знаете таких простых вещей? Энтомофильные — значит, насекомоопыляемые растения, их посещают пчелы, шмели и мухи разные, переносят пыльцу. Например, подсолнечник тоже энтомофильный…
— Да что ты говоришь! — лукаво удивился Трифон Никитович. — Я всю жизнь прожил рядом с этими подсолнечниками… Идешь по огороду, они тебе в лицо заглядывают. Бороду всю измажут желтой пыльцой. Но я не знал, что они энто… Как ты сказал?
Петька повторил.
— Ну, ну! Ладно, милый, понял.
Пасечник положил сморщенную, шершавую руку на колено собеседника и посмотрел ему в лицо. Петька не разобрал, какие глаза у Трифона Никитовича: не то серые, не то белесые, какие-то выцветшие.
— Вот ты спрашиваешь, как я работаю. А ведь не я работаю.
— Кто же? У вас есть помощник?
— Пчелы! И понимаешь, милый человек, пчелки тоже не знают твоего мудреного слова. А вот какие цветочки дают нектар и когда его брать надо, знают лучше нашего. Так-то!
Петька уже досадовал, что затеял этот разговор. К чему? Надо просто пойти осмотреть все ульи и сразу начать прием хозяйства. Там легко можно увидеть неполадки и, как бы между прочим, напомнить о них старику. А Трифон Никитович думал свое: «Передать такое дело в непроверенные руки — значит загубить тридцатилетний труд».
— Коли ты постиг ученость, то объясни мне, милый человек, чем отличается пчела от коровы?
— Вы что, папаша, смеетесь? Я ведь не шутить к вам пришел!
— И я окромя шуток, — нахмурился Трифон Никитович. — Чего вскобенился?
Наступило неловкое молчание.
— На такой вопрос, дедушка, ответит школьник.
— Вникни, — настаивал Трифон Никитович, — я всерьез с тобой.
— Ну, корова — травоядное животное, а пчела — насекомое. У пчелы есть хоботок, крылья… у коровы рога, хвост, вымя. Вот и все.
— Все?
— Да. А что еще?
— Так, так, — недовольно покачал головой Трифон Никитович. — Ответ доподлинно школьный. А ты подумай. Я тебя не тороплю.
Оба встали.
— Ну? — крякнул дед и, открыв дымарь, заложил в него новую порцию гнилушек. — Надумал? Не можешь, значит? А мудреными словами разбрасываешься! Теперь послушай меня. Корова или другая там скотина не добывает себе на зиму корм. А пчелы добывают, делают запасы. Человек это давненько заприметил и разумно пользуется излишками меда. Иначе пчелы и не интересовали бы нас. А ты говоришь: у одной крылья, у другой рога… Сути не постиг. Ну, ладно, побудь здесь минутку.
Пасечник бодрой походкой пошел к домику.
«Умный старик. Поработать бы с ним лето, — мелькнуло в Петькиной голове. — За свою жизнь, наверно, много перевидел и передумал. Перенять бы все это у него. Вот здорово!»
Трифон Никитович вернулся с белой эмалированной миской, наполненной янтарной густой душистой жидкостью.
— Отведай. Свеженький, только что накачал перед твоим приходом.
У Пети расширились ноздри от густого медового запаха. Он взял деревянную ложку с затейливыми цветками, зачерпнул.
— Не капай! — добродушно заметил пчеловод. — Не жалко, но надо ценить труд пчелок.
Петька покраснел.
— Нечаянно, извините…
— Поработаешь со мной, к порядку приноровишься. Мед-то с каких цветов пробуешь?
— С ивы.
— Верно. Нынче ива — просто диво. На редкость богатый взяток. И семьи сильные. Да. Так ты думаешь, в чем сила пчел?
— В крыльях.
— Опять не то. Ну, зачем торопишься? — Старик досадно сморщил лоб. — Молод, горяч больно. В коллективе их сила! Одна пчела не особенно интересна, живет недолго и силенок у ней маловато. А вот когда их тысячи и все трудятся одним скопищем, слаженно, вот они и показывают свою силищу. Эту силищу человек тоже сумел заприметить и оценить. Вот и нам с тобой с первого шага надо идти не врозь, а в согласии, спаренно. Тогда толк будет. Понял?
Трифон Никитович поднял голову и ласково взглянул на Петю. Из-под лохматых бровей смотрели голубые, как у ребенка, глаза.
Они пожали друг другу руки.
Допоздна Петька работал с Трифоном Никитовичем на пасеке, а перед сном думал о том, что завтра же напишет письмо Тане, расскажет ей о тете Дусе, о председателе, о старом пчеловоде и попросит ее приехать в выходной день к нему в деревню. Он угостит ее майским медом, он познакомит ее с Трифоном Никитовичем. «Старикан-то ничего… башковитый».
Я видел коренастый дуб, выросший среди чистого поля. Он все испытал на своем веку: солнечный зной, горячий суховей, лютую стужу. И когда налетали шальные ураганы, он подставлял им свою кудрявую голову и, казалось, смеялся: не сломить! Таков был и Трифон Никитович.
Кое-кто из жителей Светлого в шутку, а может быть, и всерьез называет его колдуном. Колдун — в том смысле, что он может предвидеть по каким-то особым признакам и безошибочно предугадать изменения погоды, новые события в деревенской жизни и по-особому глубоко понять душевное состояние человека. К нему идут в трудные минуты за советом. Он умеет помочь. С ним всегда хорошо и покойно, ему можно открыть душу, поведать тайну.
Я давно не встречался с Трифоном Никитовичем и однажды, проезжая через Светлое, решил навестить его. Он сидел на завалинке в валенках. Это в июле! Осунулся, поседел.
— Морозит. Кровь отказывается греть, — пожаловался старик. — Хана!
— А где же хозяйка — Татьяна Федоровна?
— Нету. Похоронил. Теперь внучка со мной. Зоя. Помнишь?
Да, я все помнил. Жалко было Татьяну Федоровну, добрую, милую старушку. Мы посидели, покурили, погоревали.
— Кто же на пасеке?
— Мой помощник. Новый паренек, Петя Ухалов.
И он рассказал о нем.
— Сходи познакомься. Может, потом и я приплетусь как-нибудь.
И я пошел прямо на силосную башню. Там за нею — пасека. Когда-то в районе было много силосных башен. Теперь, кажется, осталась только одна — в Светлом. Далеко ее видно, за десяток километров. Тот, кто ходит в лес за грибами, за вишней или клубникой, всегда, возвращаясь домой, отыскивает глазами башню. Она стоит на окраине деревни, поблескивая своей металлической обшивкой, как маяк в море.
Летом ближние пустыри зарастают крапивой, бурьяном и лебедой, и колхозники выкашивают эти сорняки и пропускают через силосорезку с высокой трубой из белой жести. По ней измельченная трава выбрасывается в емкую утробу башни.
Ежегодно на первую закладку силоса все (старики и молодежь) идут как на какое-то торжество. Трудятся с азартом, не скупясь на шутки и смех.
Проходя мимо башни, я остановился, чтобы посмотреть, как работают люди. Надрывно гудела силосорезка, мужчины с вилами в руках сбрасывали траву с грузовиков. Бойкая девушка Зоя, внучка Трифона Никитовича, с длинными русыми косами за спиной, укладывала траву на транспортер, а молодой тракторист, недавно окончивший школу механизации, заигрывая с ней, ходил, засунув руки в карманы, и кричал:
— Давай, давай, давай! Шевелись, ребята!
Он кричал с наслаждением. И люди смеялись.
Рядом со мной стоял паренек, длинный, худой и симпатичный своей неуклюжестью. Он приветливо кивнул мне и сказал:
— Хороша башня. Вместительная. А ведь у пчел тоже есть свои башенки — шестигранные ячейки. Из воска слеплены. Они заполняются медом и цветочной пыльцой. Интересно знать, силосуют пчелы эту пыльцу или консервируют? Как вы думаете? — спросил он наивно, по-детски.
Я промолчал.
— А Трифон Никитович, наверно, знает. А? Толковый старик. Не грамотный, а толковый.
Он был подкупающе откровенен, этот юноша.
— Вы Петр Ухалов?
— Да, — ответил он удивленно и спрятал улыбку. — Вы меня знаете?
— Со слов Трифона Никитовича.
— Горе у него. Слыхали? — И он помолчал. — Я каждый день бываю здесь. Мимоходом.
И посмотрел на Зою, вздохнул. Мне вдруг стали понятны его грустные глаза, бурная, бьющая через край жизнерадостность Зои и хвастливо-ухарский вид тракториста. Он выглядел чуть постарше Пети.
— Давай, давай! Шевелись, ребята!
Это как будто подбадривало, настраивало, придавало силы. Ритмично гудел трактор, подходили все новые и новые автомашины с травой. И все эти горы зелени пережевывала силосорезка, все шло в утробу башни.
К нам подошла Зоя. Запыхалась. Грудь высоко вздымалась. Руки, голые до плеч, загорели. Она поздоровалась со мной.
— Приехали навестить нас? Дедушка вас ждал. Ты что же, Петя, оглох? Кричу, кричу, а он и в ус не дует.
Петя не нашелся, что ответить. Она мило взглянула, засмеялась.
— Идем, идем.
— Так, так его, Зоя. Впряги в работу, — сказал тоном старшего рыжеволосый тракторист.
Зоя повернулась к нему спиной.
— Не правда ли, Петя, — у нас веселее, чем там? — она кивнула в сторону пасеки и поправила косы.
— Мне и там не скучно, — ответил Петя.
— Смотри, парень, заскучаешь, — опять вмешался тракторист.