Ты, знамя красное,
Свети, как пламя!
Свободы знамя,
Свободы знамя…
«…Не так уж и много с той поры прошло лет, — подумал Саша, — всего четыре года…» И снова его путь лежит не на войну с фашистами, а в тыл. Обидно.
Вдали показался глиняный домик с плоской крышей. Возле дома стояло одинокое дерево с толстым стволом и тонкими голыми ветвями. К дереву был привязан верблюд.
— Ребята, верблюд! — закричал Саша.
Мальчишки сгрудились возле двери.
— Корабль пустыни, — важно сказал Генька, — ишь стоит себе лупоглазый, вроде и войны никакой нет… Ребята, а верно — Крага в ногу раненный, или врёт?
— Геннадий!
Генька оглянулся.
Вера Ивановна сыпала чайной ложкой сахар на сухари, которые раскладывал кучками на разостланной по полу простыне Петька Заяц.
— А чего? Я просто… — забормотал Генька.
Вера Ивановна покачала головой, короткие волосы выбились из-за уха, упали на лицо. Она отвела прядь и сказала сдержанно:
— Стыдно. Ты просто взял и сказал за спиной человека. Гадость… Это… не по-мужски, если хочешь.
Генька отвернулся. Засопел обиженно.
Воспитательница окинула молчавших ребят долгим грустным взглядом.
— Я вижу, ребята, вы… как бы это сказать? Недолюбливаете старшего воспитателя. Я не хочу навязывать вам своё мнение, но… человек должен быть справедливым. Степан Фёдорович строг и требователен. На его плечах сейчас весь детский дом. Вы же знаете, что Николай Иванович уехал…
— А скоро мы приедем? — спросил Генька. Обиды не задерживались в Генькином сердце.
— Вероятно, ночью, — Вера Ивановна вздохнула и зачерпнула ложкой сахар в наволочке.
Мимо вагона замелькали дома. Пробежали и медленно проплыли вдоль горизонта полосы вспаханной земли, разрезанные на квадраты мокрыми узкими канавами.
На остановке к вагону подошёл Кузьмин.
— Здрасте, дети! — бодро пробасил он, прикладывая прямую ладонь к военной фуражке. — Все здоровы? — И, не дождавшись ответа, распорядился: — Воспитателя ко мне!
Саша нехотя поднялся.
— Вера Ивановна, вас!
Воспитательница сунула ложку и наволочку с сахаром Геньке и спрыгнула на насыпь.
Кузьмин отступил от двери и сказал значительно, глядя сверху вниз на воспитательницу, точно призывая её к ответу:
— Доверили, собственно говоря, детей безграмотной девушке, а там бог знает что творится!
— Что такое? — встревожилась воспитательница.
— Идёмте. Узнаете. Позор!
И Кузьмин быстро пошёл вперёд, попирая палкой землю.
«Наверное, лягушонок что-то натворила, — подумал Саша. — Вот бедовая девчонка! А может, её за драку чистить будут?»
Он вспомнил, как дрожали у Зорьки губы, когда она просила Геньку: «Мне скорее надо… мне цветов надо…» И свой смех.
«Вот дурак, — с запоздалым раскаянием подумал Саша. — Может, человек цветы любит?»
Саша посмотрел на станцию. Деревянный дом под железной высокой крышей. Площадка перед домом глиняная, утоптанная. Вокруг площадки такой же глиняный забор.
А за забором цветы…
Саша потрогал царапину на виске и спрыгнул на насыпь.
Глава 13. Суд да дело…
Маря уселась на полу возле открытой двери. Вытащила из-под нар узел с рваными платьями, рубашками, брюками, связкой разноцветных лоскутков. Достала из чемодана бобину чёрных ниток, своё самое главное богатство. Пришив очередную латку, Маря некоторое время любовалась ею, склоняя голову то на один бок, то на другой, разглаживая латочку рукой на колене, и довольно щурилась. Потом вздыхала, складывала починенное платье или рубашку в аккуратную стопку и бралась за другое, что-то озабоченно бормоча себе под нос.
Крупный дождь хлынул из одинокой рыхлой тучи неожиданно и сильно. Казалось, кто-то громадный собрал дождевые струи в пучок, как веник, и начал хлестать по крыше и стенам вагона. Свежий ветер заполнил теплушку.
Девчонки слезли с нар. Уселись кружком возле Мари.
— А шо, дивчатки, заспиваемо? — предложила Маря, любуясь очередной заплаткой, и, не дожидаясь ответа, повела высоко и грустно:
Сто-о-о-и-ить гора-а вы-со-о-о-ка-ая,
A-а пи-ид горо-ою га-а-й…
Анка Чистова перестала вытирать кружки. Так и застыла, прижимая к груди кусок влажной марли.
Зэ-эленый гай, гу-усте-е-сенький,
Нэначе справжний ра-ай, —
подхватила она низом.
Течёт в том гаю речка с блестящей, как стекло, водой. Отражаются в речке облака и бегут, бегут вместе с водой через широкую долину, через леса. Далеко, далеко… А у берега в затишье склонились к воде три вербы. Полощут тонкие ветви в воде и грустят. Пройдёт весна, пролетит жаркое лето, слетятся осенью к реке холодные ветры и сдуют с тонких ветвей листья. И унесёт вода листья далеко, далеко…
Марин голос взлетал к облакам и звенел там, в вышине, на одной светлой печальной ноте.
Девчонки притихли, нахохлились, заворожённые песней. Маря оборвала песню, закрыла лицо руками и всхлипнула.
— Украина моя… увижу ли я тебя снова?
Аня присела рядом с нею, обняла, припала головой к Мариному плечу. Кто-то из девчонок тоненько всхлипнул. У Зорьки защемило в носу. Она обняла Дашу и тоже заплакала.
Галка подняла голову, посмотрела на ревущих девчонок, перевернулась на живот, ударила кулаком по краю настила.
— Гитлерюка проклятый! — крикнула она. — Поймать бы его, паразита!
— А я бы, — Зорька всхлипнула, вытерла подолом платья нос, — я бы его в клетку посадила — и в зоопарк. Правда, Даша?
— Думает, ему так всё и пройдёт, — сказала Даша тихо. — Если бы я могла… — Она вытянула вперёд тонкие руки и с неожиданной силой сжала кулаки. — Если бы я могла, — задыхаясь, повторила она, — я бы пошла на фронт и своими руками застрелила…
Девчонки внизу уже не ревели, а, перебивая друг друга, придумывали Гитлеру страшные кары.
— А правда, он детями питается? — пищала Нинка.
— Конечно! По радио же говорили, что он людоед. Немецких детей всех слопал и на нас полез! — сказала Зорька.
— Ой, девочки, вдруг фашисты хоть ненадолго победят? — испуганно спросила Нинка, тараща глаза и шмыгая носом.
— Дулю с маком! — сердито отрезала Анка.
— Верно! Не на тех напали! Я сама слышала, как по радио сказали: «Враг будет разбит, победа будет за нами!» — сказала Галка.
— И я слышала! — подхватила Зорька.
— И я. Один дядька на станции рассказывал — на днях наши фашистов так шарахнули, что только держись! — сказала Анка.
Девчонки радостно завизжали.
— Правда?!
— Ой, может, теперь война кончится и мы домой поедем, правда, Маря?!
— Может, да, а может, и нет, — Маря вздохнула. — Вот приедем до большого города, все новости узнаем.
— Большой город мы вчера ночью проезжали, — сказала Наташа. — Коля-Ваня там на скорый поезд пересел.
В вагоне сразу стало тихо. Все лица повернулись к двери, где, обняв колени руками, сидела Наташа.
— Чтоб раньше нас приехать и всё приготовить. А Степан Фёдорович за директора остался.
— Значит, мы скоро приедем? — обрадовалась Зорька и затормошила Дашу: — Слышала?!
— Ур-ра! — закричала Галка. — Маря, дай гитару!
Она слетела вниз и встала перед Марей, нетерпеливо поводя плечами. Маря вытащила из косы круглую гребёнку.
Девчонки образовали круг.
— Давай, Лях!
— Эй, Галчонок, оторви цыганочку!
Галка поднесла гребёнку к губам и заиграла. Отросшая за дорогу чёлка рассыпалась, чёрные насмешливые глаза заблестели. Вначале она шла медленно, наигрывая цыганочку, потом остановилась, топнула ногой и полетела по кругу. Лицо Галки раскраснелось, губы растянулись в улыбке.
Вагон качался, дребезжал на стыках, но Галка ничего этого не чувствовала, лихо отбивая чечётку.
Зорька с завистью смотрела на Галку. Вот бы ей так научиться. А рядом с Галкой уже плыла лебёдушкой Анка. Взмахнула над головой марлей, тряхнула косичками-крендельками и властно изменила мелодию.
Маря давно отбросила шитьё. Казалось, ещё немного — и она сама пустится в пляс. Только Наташа стояла у открытой двери вагона, заложив руки за спину, и снисходительно наблюдала за отчаянно веселившимися девчонками.
…Мимо вагона мелькали дома, глиняные заборы. Вдали зачернели полосы вспаханной земли. Поезд замедлил ход, дёрнулся и остановился.
Девчонки повалились друг на друга. Поднялась весёлая возня.
— Айда на станцию! — вскакивая, крикнула Галка.
— Добре, новости с фронта узнаем и кипяточку про запас наберём.
Маря поправила растрепавшуюся косу и сняла с гвоздя ведро. Все начали спешно отряхиваться, приводить себя в порядок.
— Никто никуда не пойдёт, — спокойно сказала Наташа, — сейчас будет собрание.
Девчонки сначала опешили, потом недовольно заворчали. Дорожная жизнь и так не баловала развлечениями.
— Какое ещё собрание?!
— А что, мальчишки тоже придут?
— Степан Фёдорович придёт, — сказала Наташа.
При последних словах Наташи Нинку точно подбросило на месте. Она быстро вскарабкалась на нары и уселась рядом с Зорькой, свесив ноги в рваных парусиновых тапочках. Острое личико её побледнело.
— Зоренька, — прошептала она встревоженно, — это про меня собрание.
— Про тебя? — удивилась Зорька. — Откуда ты знаешь?
— Чую.
В открытые двери теплушки, тяжело дыша, влезла Вера Ивановна. Одёрнула халат, поправила очки и приветливо улыбнулась. Вслед за нею рывком внёс своё сильное, сухое тело Кузьмин Степан Фёдорович. Старший воспитатель.
— Степан Фёдорович! Верванна! — произнесла Наташа тонким голубым голоском. — Здравствуйте!
Она смотрела на старшего воспитателя с таким безграничным уважением, что Кузьмин невольно смутился.
— Здравствуй, здравствуй, Наташенька. — Он ласково потрепал старосту по щеке, затем окинул начальственным взглядом вагон и приложил выпрямленную ладонь к фуражке. — Здравствуйте, дети!