Рахия ахнула, зажала рот рукой.
Среди местных послышались гневные крики. Несколько смуглых рук вцепились в Ташена и вытолкнули его вперёд. Высокий плечистый мальчишка в военной гимнастёрке с завёрнутыми рукавами, стоявший впереди всех, что-то презрительно и быстро сказал Ташену, плюнул и добавил по-русски:
— Ишак!
Ташен оскорблённо выпрямился, прикусил губу и завертел головой из стороны в сторону. Но в это время другой мальчишка, русоволосый и тонкий, подскочил к нему:
— Ты не казах! Правильно Бабатай сказал — ишак ты!
— Сам Арсен ишак! — закричал Ташен, замахиваясь на русоволосого мальчишку рукой с зажатой в кулаке тюбетейкой. — Свою овцу от чужой не отличаешь, да?
— Ташен! — глухим от сдерживаемого гнева голосом сказал Николай Иванович. — Для казахского народа нет своей и чужой земли. Есть одна земля — наша Родина! И поэтому борются сейчас с фашистами на Украине, откуда мы приехали, тысячи казахов. — Он помолчал и раздельно, как будто ставил после каждого слова точку, приказал: — Уходи отсюда!
В тёмных глазах Ташена блеснули слёзы. Трясущимися руками он надел тюбетейку, потом снял её, снова надел и зашагал прочь.
Николай Иванович хмуро смотрел ему вслед. Рахия подошла, подёргала его за рукав телогрейки.
— Таксыр, — словно извиняясь, сказала она, — не надо…
Их окружили ребята. Они поглядывали на местных с чувством превосходства.
— А здорово вы его! — весело сказала Галка.
Николай Иванович посмотрел на неё печальными глазами.
Наташа и Генька притащили лозунг. Зорька ткнула в буквы пальцем.
— Написали, а сами! Тоже нашлись какие хозяева! Пусть теперь только полезут, мы им всем покажем!
— Э-э! — вдруг сердито сказала Рахия. — Пустую голову глупые глаза украшают, глупые уста пустыми словами сыплют!
— Ты чего? — опешила Зорька, растерянно мигая.
Но Рахия, не отвечая, повернулась и пошла к воротам.
Следом за нею потянулись местные, кидая на детдомовцев неприязненные взгляды.
— Рахия! — позвал Николай Иванович.
Рахия остановилась, постояла минуту, словно раздумывая, потом повернулась к Николаю Ивановичу. За её спиной независимо, сунув руки в карманы, стояли Арсен и Бабатай.
— Иди к нам, Рахия, — снова позвал Николай Иванович.
У Зорьки даже в носу защемило от зависти и обиды.
— Подумаешь, — пробормотала она, ревниво поджимая губы, — тоже нашлась принцесса на горошине… То одно, то другое…
Рахия шагнула вперёд.
— Если один баранчук больной, зачем всю отару резать? Глаза есть? Смотреть надо! Справедливо надо!
Николай Иванович кашлянул в кулак и сердито посмотрел на своих ребят.
— Ну что, друзья хорошие, получили? Стыдно? Мне на вашем месте тоже было бы стыдно… Будницкая, ты что-то сказала, или мне послышалось? Говори громче, не стесняйся, здесь все свои.
Зорька опустила голову. Она считала, что ничего плохого не сделала, и в то же время почему-то чувствовала себя виноватой.
— Что же ты молчишь, Зорька? Или ты считаешь правильным отвечать на «добро пожаловать» кулаком в зубы?
— Мы не хотели, оно само получилось… — сказала Зорька, не поднимая головы.
— Точно! — поддержала её Галка. — Мы что, Николай Иванович, мы такие: нас не трогай — и мы не тронем!
— Да ну?! — удивился Николай Иванович. — А то я вас не знаю, невинные овечки…
Ребята смущённо засмеялись. На лицах местных тоже замелькали улыбки.
— Ээ-э, что говорить, таксыр, все хорошее пополам, — сказала Рахия. Она подошла к Зорьке и протянула руку. — У нас говорят: «Чем сто человек знать в лицо, лучше одного по имени». Тебя зовут Зорька, меня Рахия, давай теперь знакомиться будем. Эй, Бабатай, Арсен идите сюда, вы у нас тоже… невинные овечки!
Глава 16. Боевое задание
Послеобеденная половина дня прошла в хозяйственных хлопотах. Пока Саша и Петька растапливали громадный котёл в мазанке на задворках дома и наспех приспосабливали мазанку для бани. Вера Ивановна с девочками затеяли генеральную уборку.
Из района привезли на двух грузовиках узкие железные кровати, похожую на громадный шкаф дезинфекционную камеру, или, попросту, «вошебойку», и фанерные, крашенные серой масляной краской тумбочки.
Дезкамеру установили за мазанкой. Здесь командовала Анка Чистова. Мальчишки тащили сюда одеяла, белье, матрацы, подушки, одежду. Анка хозяйственно пересчитывала вещи, записывала в тетрадь и направляла в «вошебойку».
Девочки мыли окна. До желтизны, с кирпичом драили деревянные некрашеные полы. Расставляли в спальнях смазанные керосином кровати и тумбочки.
Ударная бригада Галки Ляховой приводила в порядок двор. Вера Ивановна, Зорька, Рахия и Наташа украшали столовую. Рахия притащила из дому пышный фикус с широкими, точно вырезанными из блестящей зелёной кожи листьями и маленький горшочек герани. Фикус поставили на табуретку в углу столовой, герань — на окно. В простенках между окнами повесили лозунги. Длинные деревянные столы вместо скатертей накрыли белоснежными простынями.
Из раздаточного окна, соединяющего кухню со столовой, слышалась весёлая украинская песня. Вкусно пахло варёной картошкой. Маря готовила торжественный ужин.
Зорька выкрутила тряпку, встряхнула и постелила на пороге.
— Пусть ноги как следует вытирают!
В окно заглянула растрёпанная весёлая Галка.
— Эй, мадамы, баня готова, пожалуйте мыться!
Возле мазанки уже стрекотал машинкой поселковый парикмахер.
Вечером, остриженные наголо, вымытые, в чистой одежде, собрались детдомовцы в столовой на торжественный ужин.
На дворе дул холодный ветер. Небо было тёмное и низкое. А в столовой гудела пламенем круглая железная печь, было шумно и весело.
Галка уселась на скамейку вполоборота к печке, подпёрла подбородок кулаком и уставилась на огонь. Свет не зажигали, привыкли за дорогу к вагонной коптилке, а от печки свет был даже ярче. В полутьме столовой празднично белели марлевые косынки на головах девочек.
Зорька втиснулась между Галкой и Анкой. Стриженая голова с непривычки мёрзла. Зорька поёжилась, подняла воротник байкового платья и прижалась плечом к Анке. Напротив Зорьки рядом с Ниной сидела удручённая Рахия. Никак не могла успокоиться, зачем девочек остригли.
Девочки сидели вдоль стола, как маленькие старушки, в надвинутых на лоб платках, сложив руки на коленях, и смотрели на раздаточное окно. За окном в кухне колдовала возле весов Вера Ивановна. Взвешивала пайки хлеба, укладывала их на деревянный поднос. К каждой пайке аккуратно щепочкой прикалывала довесок. Воспитательнице помогала важная, раскрасневшаяся Наташа в белом, расшитом цветными узорами Марином фартуке.
За столом мальчишек Арсен вполголоса рассказывал что-то весёлое. Молчаливый, степенный Бабатай с насмешливой гордостью поглядывал на друга и тоже улыбался, прикрывая рот тюбетейкой.
После утреннего происшествия друзья так и не ушли домой. Таскали вещи в дезкамеру, помогали девочкам расставлять в спальнях кровати и тумбочки, носили в вёдрах воду из колодца для мытья полов и окон. К концу дня ребята обращались с ними так, словно Арсен и Бабатай тоже были детдомовцами.
— Вста-ать! Смирно! — внезапно у входа в столовую пропел Кузьмин.
Под потолком вспыхнули две лампочки. Смех оборвался мгновенно. Ребята вскочили, вытянулись вдоль столов.
Кузьмин довольно оглядел нарядную столовую и, легко опираясь на палку, прошёл через всю комнату. Высокий, молодцеватый, весь перекрещенный ремнями. Следом за ним, чуть ссутулясь и заложив по привычке руки за спину, шёл Николай Иванович, в чёрном мешковатом, словно с чужого плеча, костюме. И только сейчас при ярком беспощадном свете электрических лампочек стало видно, как осунулся за дорогу Николай Иванович.
В дверях показался Саша Дмитриев с трубой в руке. Он встал у двери, чуть закинул голову назад, приложил к губам мундштук и заиграл песню испанских республиканцев «Красное знамя».
Петька Заяц, неузнаваемо торжественный, в белой рубашке, по-военному печатая шаг, внёс в столовую развёрнутое знамя.
Николай Иванович шагнул к знамени, но его опередил Саша. Он перестал играть, поднял над головой руку с сжатым кулаком, словно давал клятву и срывающимся голосом запел:
Ты, знамя красное…
И тотчас же песню подхватили все. Зорька почувствовала, как у неё от волнения захолодило спину и на глазах выступили слёзы.
Свети, как пламя,
Свободы знамя,
Свободы знамя…
— Под красным знаменем сражались с фашизмом испанские республиканцы. Под красным знаменем сражается сейчас с фашизмом наш народ за свободу и счастье всех людей на земле, — негромко заговорил Николай Иванович, когда песня смолкла и ребята сели. — Сегодня двадцать второе октября тысяча девятьсот сорок первого года. Четыре месяца, точнее — сто двадцать два дня, каждый советский человек отдаёт все свои силы, все свои знания и умение фронту. Я прочту вам переданное по радио обращение группы участников строительства оборонительных рубежей вокруг Москвы. «Враг не пройдёт!» — так называется это обращение. «Грозные, суровые дни переживает наша Родина, — голос Николая Ивановича обрёл полную силу. — Над Москвой, великой столицей Советского государства, нависла суровая опасность. Гитлер бросил на Москву свои бронированные дивизии, занёс над нами кровавую лапу…»
«Наверно, папа тоже там, и мама, и дядя Лёня, и Толястик», — думала Зорька, слушая обращение, и в душе её рождалась обида. Почему, почему она не успела вырасти? Взять бы убежать на фронт, пробраться домой к Гитлеру и бросить ему бомбу прямо в кровать… Не очень-то фашисты без своего Гитлера потом навоюют!
Зорька повернулась к Галке, с которой сдружилась после того, как Дашу увезли в больницу. Ей захотелось тут же, не дожидаясь конца собрания, поделиться с подругой своей идеей, но Галка сердито мотнула головой: не мешай слушать.
«Тысячи нас, москвичей, — читал Николай Иванович, — вышли на оборонительные работы. Тяжёлого труда мы не боимся, не пожалеем ни сил, ни здоровья. Будем работать от зари до зари. Холод, дождь, грязь нас не испугают. Не должно быть среди нас ни одного человека, который бы в эти суровые дни лодырничал. Презирать и клеймить позором будем таких людей!