Саша присел на кучу щебня, мрачно уставился в землю, словно пытался отыскать там что-то важное. Петька снял рубашку и устроился рядом с Сашей, выставив на солнце худую незагорелую спину.
— Мы с Верванной ходили в райотдел, — помолчав, сказал Саша, — а начальник говорит: «Как докажете? Факты, факты надо…» Мы ему про гречку, а он говорит: «Разобраться надо…»
— Разберутся, жди, — скептически заметил Петька.
— Не думаю… Начальник — дядька серьёзный, только долговато разбирается… Ладно, сегодня суббота, в понедельник мы ему ещё кое-что на стол выложим. Верванна правильный человек, недаром её Николай Иванович любит.
— Здорово! — Петька оживился. — Ну, держись теперь, Крага! Слышь, Сашка, айда завтра утром в степь? Бабатай говорит, там мазар[3] есть, лет двести стоит, если не больше! Интересно! Отпросимся у Верванны и пойдём, надоело всё время в четырёх стенах сидеть! А то потом экзамены начнутся, потом на всё лето в колхозы поедем… айда!
В переулке показалась Вера Ивановна, окружённая девчонками. Наташа шла рядом с воспитательницей, держа её за руку, и что-то оживлённо рассказывала. Светлые, отросшие за зиму кудри золотились на солнце. Позади всех, размахивая учебниками, шли Зорька, Галка и Рахия.
Саша проводил девочек глазами, потом сказал:
— Нет. Не могу…
Петька перехватил его взгляд, ехидно прищурился.
— Любо-о-овь, лю-ю-юбовь! — вполголоса пропел он.
Саша вспыхнул. Так, что даже шея покраснела.
— Брось.
— А что, — невинно переспросил Петька, — неправда, что ли? — и добавил с искренним удивлением: — И чего ты в ней нашёл? Лягушонок, и всё…
— Брось, — снова сказал Саша. На этот раз в голосе его прозвучали угрожающие нотки.
Петька замолчал, поглядывая на друга. Хмыкнул и тут же сказал примирительно:
— Да ладно тебе… Ну, хочешь её с собой возьмём?
Саша поднялся. Сунул учебники за ремень…
— Вот что… — начиная заикаться, глухим голосом сказал он, — р-раз и навсегда прошу. Если тебе дорога наша дружба… брось! Зорька мне как сестра, понятно?
— Сдаюсь! Сдаюсь! — заорал Петька, вскакивая. Он обнял Сашу за плечи, заглянул в хмурое лицо. — Честное слово, исправлюсь!
Петькино курносое лицо дышало таким искренним и полным раскаянием, что Саша невольно улыбнулся.
— Я завтра к Николаю Ивановичу пойду в больницу, — уже спокойно сказал он. — В прошлый раз врач не пустил, плохо ему было, может, завтра пустит… На этой неделе ему операцию должны делать.
— Я с тобой, — не раздумывая, сказал Петька. — На чём поедем?
— На попутных…
Во дворе детского дома, на утоптанной площадке перед крыльцом, окружённая ребятами, лихо отплясывала гопак Галка Ляхова. Шла подготовка к шефскому концерту в госпитале. Галка притопнула, подбоченилась и весело глянула на Веру Ивановну.
— Пойдёт? Я ещё и спеть могу!
Мгновенно лицо её стало глуповатым и спесивым. Она сделала многозначительную паузу, подмигнула и пропела:
Граббе-драппе, это буду я!
Я в Берлине научился,
А в Париже наловчился
И приехал в русские края!
Девчонки одобрительно зашумели, захлопали в ладоши.
— Очень хорошо, Галя, — сказала Вера Ивановна, — мы потом подберём с тобой ещё что-нибудь весёлое, а сейчас вам надо найти что-то более… — Она поискала слово, прищёлкнула пальцами.
— Военное, — подсказала Наташа.
Зорька вылезла вперёд.
— Не надо военное…
Вера Ивановна удивлённо посмотрела на Зорьку.
— Вечно ты, Будницкая, лезешь, — недовольно сказала Наташа, — они же раненые…
— Потому и не надо, что раненые, — заупрямилась Зорька. — Они сами не хотят военное.
— Откуда ты знаешь? — спросила Анка.
— Мне один раненый сказал… в санитарном вагоне. Я ему пела, а потом… потом он… — Зорька внезапно замолчала и опустила голову.
Стало тихо. Девчонки во все глаза уставились на Зорьку.
— А потом? — спросила Вера Ивановна.
Зорька не ответила. Воспитательница наклонилась к ней.
— Ты поэтому отказалась петь?
Зорька молча кивнула. По лицу воспитательницы прошла тень. Она выпрямилась. Молча положила руку на плечо Зорьки, притянула к себе. Другой рукой погладила её по щеке и предложила:
— Девочки, а если хором?
Девчонки снова оживились, зашумели. Начали наперебой предлагать песни. Вера Ивановна засмеялась, подняла руки:
— Девочки, ребята, успокойтесь! Давайте по порядку. Значит, так: хоровые песни, раз, — она загнула палец, — Галя танцует, два, Наташа и Анка читают стихи, три. Рахия, ты петь будешь? Очень хорошо. Кроме того, я предлагаю сделать инсценировку. Этот концерт мы покажем не только в госпитале. Скоро летние каникулы, мы все поедем в колхоз помогать на прополке и устроим концерт для колхозников.
— Ур-ра! — завопила Галка.
Во дворе показались Саша и Петька.
— Эй, Заяц! Сашка! Айда к нам! — Генька побежал навстречу ребятам. — Мы концерт придумываем для госпиталя!
Рано утром, вечерком,
В полдень, на рассвете,
Треплет Геббельс языком
У себя в газете… —
продекламировал Петька.
— Очень хорошо, Петя, — обрадовалась Вера Ивановна, — ты всё знаешь?
— Во! Это я тоже знаю! — крикнул Генька.
Узнаём о чудесах
Из фашистской сводки:
Немцы сбили в небесах
Три подводных лодки!
— Ну вот, ребята, — сказала Вера Ивановна, — ещё один номер готов. А ты, Саша?
Саша, улыбаясь, пожал плечами.
— Разве только на трубе…
Генька сбегал в пионерскую, принёс трубу.
— Бросьте! Да что вы, в самом деле! — Саша, смеясь, отталкивал от себя трубу. — Я же оглушу там всех!
— Сыграй, Саша, — попросила Зорька.
Саша взял трубу, приставил её к губам и заиграл марш.
Внезапно из директорской вышел озабоченный Кузьмин. Постоял на крыльце, слегка покачиваясь на расставленных ногах.
— Дмитриев! Заяц! Ко мне! — приказал он.
Саша перестал играть, нахмурился и неохотно пошёл к Кузьмину. Следом за Сашей медленно подошёл Петька и остановился, глядя исподлобья на старшего воспитателя.
— Молодец! Хорошо играешь! — одобрительно сказал Саше Кузьмин и тут же деловито добавил: — Возьмите возле кухни тачку и поезжайте к разрушенному зданию. Знаете куда?
Ребята кивнули.
— Так вот, чтоб к вечеру разобрали стену по кирпичику и привезли к дому Прасковьи Семёновны, ясно?
— Степан Фёдорович, можно вас на минутку? — сказала Вера Ивановна.
Они отошли в сторону. Вера Ивановна что-то быстро заговорила шёпотом, то и дело поправляя выбивающиеся из-за ушей пряди седых волос. Кузьмин внимательно слушал её, кивая головой, точно соглашался с каждым её словом.
— Всё? — громко спросил он, когда Вера Ивановна замолчала. — Что-то в последнее время вы стали обсуждать каждое моё распоряжение… Да, кирпич мне нужен в личных целях. Неэтично? Ну, знаете… а разве я, собственно говоря, не отдаю детям всё своё время? Вы просто устали, вам надо отдохнуть, уважаемая Вера Ивановна, подлечить нервы… Да, да, в вашем возрасте нелегко нести такую нагрузку. Я подумаю об этом, что?
Вера Ивановна растерянно сняла очки и подняла к Кузьмину бледное лицо с близорукими беспомощными глазами.
— Что вы, Степан Фёдорович, я… я совершенно здорова…
Не слушая больше воспитательницу, Кузьмин повернулся к Саше и Петьке и весело крикнул зычным басом:
— Ну, орлы, за работу!
…А через два часа в воротах детского дома показался Петька Заяц. Он шёл пятясь и тащил за собой тачку, на которой лежал без сознания Саша. Окровавленная распухшая рука его беспомощно свисала с узкой тачки.
Ребята оцепенело смотрели на Сашу, не двигаясь с места.
До самого вечера толпились детдомовцы у ограды госпиталя, куда срочно доставили Сашу. Девочки плакали, окружив оцепеневшую от горя Зорьку. Она сидела на земле, обняв колени, и смотрела на освещённое окно операционной сухими глазами. Как Зорька ни просила, в здание её не пустили.
— Ты поплачь, поплачь, легче будет, — уговаривали девчонки.
Зорьке всё время хотелось плакать, но слёз не было. А мальчишки хмуро слушали Петьку, который в сотый уже раз рассказывал, как всё произошло, и уверял, что Крага нарочно всё подстроил, хотел отомстить Саше за то, что он в милицию ходил.
Госпитальная Нюська сновала по двору и приносила ребятам известия:
— У воспитательницы первая группа крови, у Мари вторая…
— Воспитательницу уже в операционную повели…
— Ой, что было, что было! Ваша Маря как кинется с кулаками на Кузьмина, он аж затрясся весь, так побелел! Главврач говорит: «Уходите, не шумите», — а она не уходит. Говорит: «Я кого хошь на ноги подниму, сама буду за ним ухаживать!»
— Она такая… Маря! Ты про Сашку скажи, как он?
Нюська важно подобрала губы.
— Ни за что ручаться не могу. Живой. В себя очнулся. Я сама слышала, специально под дверью стояла. Говорит: «Доктор, руку спасите!» А ему маску на нос и усыпили.
— Как усыпили? Зачем?
— Операцию делать. Думаете просто, когда рука как есть вся раздавленная?
Из двери госпиталя вышел постаревший, осунувшийся Кузьмин. Ребята молча расступились; одни смотрели на него с откровенной ненавистью, другие прятали глаза.
— Дети, — тихим, необычным для него голосом сказал Кузьмин, — идите домой… На нас свалилось огромное несчастье… огромное. Саше уже сделали операцию…
Он пожевал губами, хотел что-то ещё сказать и не сказал. Начал быстрыми суетливыми движениями хлопать себя по карману гимнастёрки и галифе. Искал трубку. Не нашёл и, будто вспомнив о чём-то неотложном, неровными шагами не пошёл, а почти побежал к детскому дому.
Потом пришла Маря. С заплаканным, обиженным лицом.
— Идите домой, хлопцы, уж если меня выгнали, так вам здесь совсем делать нечего.