Американец стоял, выпрямившись, по-солдатски, и как с судьи не спускал глаз с Вершинина.
Мужики сгрудились.
На американца запахло табаком и крепким мужицким хлебом.
От плотно сбившихся тел шла мутившая голову теплота и подымалась с ног до головы сухая, знобящая злость.
Мужики загалдели.
– Чего-то?
– Пристрелить его, стерву.
– Крой его!
– Кончать!.
– И никаких!
Американский солдат слегка сгорбился и боязливо втянул голову в плечи, и от этого движения еще сильнее захлестнула тело злоба.
– Жгут, сволочи!
– Распоряжаются!!
– Будто у себя!.
– Ишь забрались…
– Просили их!..
Кто-то пронзительно завизжал:
– Бе-ей!!.
В это время Пентефлий Знобов, работавший раньше на владивостокских доках, залез на телегу и, точно указывая на потерянное, закричал:
– Обо-ждь!..
И добавил:
– Товарищи!..
Партизаны посмотрели на его лохматые, как лисий хвост, усы, на растегнувшуюся прореху штанов, и замолчали:
– Убить завсегда можно. Очень просто. Дешевое дело убить. Вон их сколь на улице-то наваляли. А по-моему, товарищи, – распропагандировать его – и пустить. Пущай большецкую правду понюхат. А я так полагаю…
Вдруг мужики густо, как пшено из мешка, высыпали, хохот:
– Хо-хо-ха!.
– Хе-е-е!.
– Хо-о!.
– Прореху-то застегни, чорт!
– Валяй, Пентя, запузыривай…
– Втемяшь ему!
– Чать тоже человек!..
– На камне и то выдолбить можно.
– Лупи!.
Крепкотелая Авдотья Сещенкова, подобрав палевые юбки, наклонилась, толкнула американца плечом:
– Ты вникай, дурень, тебе же добра хочут!
Американский солдат оглядывал волосатые красно-бронзовые лица мужиков, расстегнутую прореху штанов Знобова, слушал непонятный говор и вежливо мял в улыбке бритое лицо.
Мужики возбужденно ходили вокруг него, передвигая его в толпе, как лист по воде; громко, как глухому, кричали, жали руки.
Американец, часто мигая, как от дыма, поднимал кверху голову, улыбался и ничего не понимал.
Окорок закричал американцу во весь голос:
– Ты им там разъясни подробно. Не хорошо, мол.
– Зачем нам мешать!
– Против свово брата заставляют итти!
Вершинин степенно сказал:
– Люди все хорошие, должны понять. Такие ж хрестьяне, как и мы, скажем, пашете и все такое. Японец – он што, рис жрет, для него по-другому говорить надо.
Знобов тяжело затоптался перед американцем и, приглаживая усы, сказал:
– Мы разбоем не занимамся, мы порядок наводим! У
вас, поди, этого не знают за морем-то; далеко; да и опять и душа-то у тебе чужой земли…
Голоса повышались, густели.
Американец беспомощно оглянулся и проговорил:
– I don’t understand15!
Мужики враз смолкли.
Васька Окорок сказал:
– Не вникат! По русски-то не знат, бедность.
Мужики медленно и, словно виновато, отошли от американца.
Вершинин почувствовал смущенье.
– Отправить его в обоз, что тут с ним чертомелиться? –
сказал он Знобову.
Знобов не соглашался, упорно твердя:
– Он поймет… тут только надо… он поймет!..
Знобов думал.
Американец, все припадая на ногу, слегка покачиваясь, 15 Не понимаю! ( англ.)
стоял и чуть заметно, как ветерок стога сена, ворошила его лицо тоска.
Син-Бин-У лег на землю подле американца; закрыв ладонью глаза, тянул пронзительную китайскую песню.
– Мука-мученическая, – сказал тоскливо Вершинин.
Васька Окорок нехотя предложил:
– Рази книжку каку?
Найденные книжки были все русские.
– Только на раскурку и годны, – сказал Знобов, – кабы с картинками.
Авдотья пошла вперед, к возам, стоявшим у поскотины, долго рылась в сундуках и, наконец принесла истрепанный с оборванными углами учебник закона божия для сельских школ.
– Може по закону? – спросила она.
Знобов открыл книжку и сказал недоумевающе:
– Картинки-то божественны. Нам его не перекрещивать. Не попы.
– А ты попробуй, – предложил Васька.
– Как его. Не поймет, поди?
– Может поймет. Валяй!
Знобов подозвал американца:
– Эй, товарищ, иди-ка сюда!
Американец подошел.
Мужики опять собрались, опять задышали хлебом, табаком.
– Ленин! – сказал громко и твердо Знобов как-то нечаянно, словно оступясь, улыбнулся.
Американец вздрогнул всем телом, блеснул глазами и радостно ответил:
– There's a chap16!
Знобов стукнул себя кулаком в грудь, и похлопывая ладонью мужиков по плечам и спинам, почему-то ломанным языком прокричал:
– Советска республика!
Американец протянул руки к мужикам, щеки у него запрыгали и он возбужденно закричал:
– That is pretty in deed17!
Мужики радостно захохотали.
– Понимат, стерва!
– Вот, сволочь, а?
– А Пентя-то, Пентя-то по-американски кроет!
– Ты ихних-то буржуев по матушке, Пентя!
Знобов торопливо раскинул учебник закона божия и тыча пальцем в картинку, где Авраам приносил в жертву
Исаака, а вверху на облаках висел бог, стал разъяснять:
– Этот с ножом-то – буржуй. Ишь, брюхо-то распустил, часы с цапочкой только. А здесь, на бревнах-то, пролетариат лежит, – понял? Про-ле-та-ри-ат.
Американец указал себе рукой на грудь и, протяжно и радостно заикаясь, гордо проговорил:
– Про-ле-та-ри-ат… We18!
Мужики обнимали американца, щупали его одежду и изо всей силы жали его руки, плечи.
Васька Окорок, схватив его за голову и заглядывая в глаза, восторженно орал:
– Парень, ты скажи та-ам. За морями-то!..
16 Это человек! ( англ.)
17 Это хорошее дело! ( англ.)
18 Мы! ( англ.)
– Будет тебе, ветрень, – говорил любовно Вершинин.
Знобов продолжал:
– Лежит он – пролетариат, на бревнах, а буржуй его режет. А на облаках-то – японец, американка, англичанка –
вся эта сволочь, империализма самая сидит.
Американец сорвал с головы фуражку и завопил:
– Империализм, awy19!
Знобов с ожесточением швырнул книжку оземь.
– Империализму с буржуями к чертям!
Син-Бин-У подскочил к американцу и, подтягивая спадающие штаны, торопливо проговорил:
– Русики ресыпубылика-а. Кытайси ресыпубылика-а.
Мериканысы ресыпубылика-а пухао. Нипонсы, пухао, надо, надо ресыпубылика-а. Кыра-а-сна ресыпубылика-а нада-нада20.
И, оглядевшись кругом, встал на цыпочки, и, медленно подымая большой палец руки кверху, проговорил:
– Шанго.
Вершинин приказал:
– Накормить его надо. А потом вывести на дорогу и пусти.
Старик конвоир спросил:
– Глаза-то завязать, как поведем. Не приведет сюда?
Мужики решили:
– Не надо. Не выдаст!
19 Прочь! ( англ.)
20 Россия – республика, Китай – республика, Америка – плохая республика, Японец – совсем плох, надо красную республику.
V
Партизаны с хохотом, свистом, вскинули ружья на плечи.
Окорок закрутил курчавой рыжей головой, вдруг тонким, как паутинка, голоском затянул:
Я рассею грусть-тоску по зеленому лужку.
Уродись моя тоска мелкой травкой-муравой, Ты не сохни, ты не блекни, цветами расцвети…
И какой-то быстрый и веселый голос ударил вслед за
Васькой:
Я рассеявши пошел, во зеленый сад вошел –
Много в саду вишенья, винограду, грушенья.
И тут сотня хриплых, порывистых, похожих на морской ветер, мужицких голосов рванула, подняла и понесла в тропы, в лес, в горы:
Я рассеявши пошел.
Во зеленый сад вошел.
– Э-э-эх…
– Сью-ю-ю!.
Партизаны, как на свадьбе, шли с ревом, гиканьем, свистом в сопки.
Шестой день увядал.
Томительно и радостно пахли вечерние деревья.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
I
Эта история длинная, как Син-Бин-У возненавидел японцев. У Син-Бин-У была жена из фамилии Е, крепкая манза21, в манзе крашеный теплый кан22 и за манзой желтые поля гаоляна и чумизы23.
А в один день, когда гуси улетели на юг, все исчезло.
Только щека оказалась проколота штыком.
Син-Бин-У читал Ши-цзинь24, плел цыновки в город, но бросил Ши-цзинь в колодец, забыл цыновки и ушел с русскими по дороге Хуан-ци-цзе25.
Син-Бин-У отдыхал на песке, у моря. Снизу тепло, сверху тепло, словно сквозь тело прожигает и калит песок солнце.
Ноги плещутся в море и когда теплая, как парное молоко, волна лезет под рубаху и штаны, Син-Бин-У задирает ноги и ругается.
– Цхау-неа!.
Син-Бин-У не слушал, что говорит густоусый и высоконосый русский. Син-Бин-У убил трех японцев и пока китайцу ничего не надо, он доволен.
От солнца, от влажного ветра бороды мужиков желтовато-зеленые, спутанные, как болотная тина, и пахнут мужики скотом и травами.
21 Хижина.
22 Деревянные нары, заменяющие кровать.
23 Гаолян – род китайского проса, употребляемого в пищу. Чумиза – фасоль.
24 Книга стихов, чтение которой указывает на хорошую грамотность.
25 Дорога Красного Знамени, восстаний.
У телег пулеметы со щитами, похожими на зеленые тарелки; пулеметные ленты, винтовки.
На телеге с низким передком, прикрытый рваным брезентом, метался раненый. Авдотья Сещенкова поила его из деревянной чашки и уговаривала:
– А ты не стони, пройдет!
Потная толпа плотно набилась между телег. И телеги, казалось, тоже вспотели, стиснутые бушующим человечьим мясом. Выросшие из бород мутно-красными полосками губы блестели на солнце слюной.
– О-о-о-у-у-у!.
Вершинин с болью во всем теле, точно его подкидывал на штыки этот бессловный рев, оглушая себя нутряным криком, орал:
– Не давай землю японсу-у!.. Все отымем! Не давай!..
И никак не мог закрыть глотку. Все ему казалось мало.
Иные слова не приходили:
– Не да-ва-й!..
Толпа тянула за ним:
– А-а-а!.
И вот, на мгновенье, стихла. Вздохнула.
Ветер отнес кислый запах пота.