Это так нас всех удивило, что мы были ошеломлены. И
мы тогда поняли, что поражение белых под Черниговом нельзя рассматривать слишком просто. Враги, несмотря на свою дряблость, имели сильных и весьма мужественных людей. И было бы политической ошибкой думать, что там были только сор и мусор.
И вот, когда меня офицеры вели в штаб дивизии, я подумала об этом случае. И мне показалось, что было бы хорошо рассказать в штабе о какой-нибудь подобной любовной истории. И если мы поверили, то, может быть, и тут поверят.
И, когда я пришла к решению рассказать в штабе что-нибудь из любовных приключений, мне сразу стало на душе легко, и я уже не сомневалась в успехе.
В это время один из офицеров грубо схватил меня за плечо и велел остановиться. Мы стояли теперь у какого-то домика. Вероятно, тут был штаб дивизии.
Было еще темно, но небо начинало немного проясняться. Вероятно, было около пяти часов утра.
22. ПЕРВЫЙ ДОПРОС
Меня почему-то не стали тут допрашивать. Меня только тут обыскали в высшей степени грубо и нечутко. Но ничего не нашли.
А после обыска я полчаса сидела на ступеньках, а против меня стоял офицер с наганом и в упор меня разглядывал. А другой офицер куда-то ушел.
Наконец он явился и сказал:
– Генерал велел отвезти ее в Джанкой. Один из нас должен ехать. Если хотите, поручик, то поезжайте.
Мы прошли с этим поручиком несколько километров пешком и наконец сели в товарный состав, который и доставил нас в Джанкой.
Откровенно говоря, я была так утомлена ночной передрягой, что сразу, как камень, заснула на полу теплушки. И
когда проснулась, мы стояли уже в Джанкое.
В общем, минут через десять я была уже на допросе.
Меня допрашивал некто полковник Пирамидов, перед которым навытяжку стоял приехавший со мной офицер.
По-видимому, этот полковник был начальником контрразведки или что-нибудь вроде этого.
Узнав от офицера подробности, он отпустил его и, оставшись со мной в комнате, любезно начал беседовать.
Но его любезность меня не успокоила. Я увидела, что он даже не посмотрел на меня сколько-нибудь внимательно. И
это меня отчасти устрашило. Это была игра без козырей.
Наверно, после ночной передряги я выглядела ужасно. Я
чувствовала, какая я была грязная и растрепанная, как ведьма.
Полковник расспрашивал меня о том о сем, и я ему на все отвечала как находила нужным.
Я ему собиралась сказать что-нибудь правдивое, соответствующее моменту. Я хотела сказать, что я ищу офицера, которого люблю больше жизни, и благодаря этому перешла сюда. Но в последний момент, несколько растерявшись, не совсем так сказала. Я сказала, что я жена офицера, который тут, в Крыму.
Он спросил: «А как его фамилия?» И я отвечала: «Он носит фамилию Бунаков, Юрий Анатольевич».
– А какой он воинской части? – спросил меня полковник. – Что-то мне знакомая фамилия.
Я сказала:
– Он поручик лейб-гвардии конной артиллерии.
Полковник Пирамидов, засмеявшись, сказал:
– Вы это хорошо изучили. Только извините меня – быть того не может, чтоб вы были его жена.
И он посмотрел на мои мужицкие руки. Я сказала:
– Вернее, я его любовница. Он меня бросил. Но я его так люблю, что я решила его обязательно найти. Я с ним два года жила. И теперь так по нем тоскую, что места себе не на хожу.
Тут я увидела, что полковник Пирамидов мне не особенно верит. Он начал со мной шутить, задавать забавные вопросы и выспрашивать мое прошлое.
Потом он грубо сказал:
– Я тебя посажу в подвал. И ты подумай хорошенько, что именно тебе следует рассказать. А если ты, скотина, ответишь мне по-прежнему враньем, то это факт, что я тебя пошлю путешествовать на небо. Мне наконец надоела твоя наглая ложь. Уж за одно, что ты назвалась женой гвардейского офицера, тебе следует хорошенько всыпать.
Он позвал вестового. И тот отвел меня в соседний дом и там меня бросил в подвал.
А когда меня вели к подвалу, один какой-то белобрысый офицер с огромным любопытством посмотрел на меня.
И я видела, что он хотел даже подойти ко мне, но конвойный не разрешил ему это сделать. Мне было тогда не до того, и я не обратила на это особого внимания.
Подвал, куда меня сунули, был с крошечным оконцем, в которое едва могла пройти кошка.
Я была ошеломлена и растеряна. Я понимала, что дело со мной исключительно плохо и все, вероятно, кончится расстрелом. Я себя ругала за нетвердые и дурацкие ответы.
И за то, что не могла сочинить поскладнее любовную историю.
Однако надо было выпутываться. Я решила ни в коем случае не признаваться, так как тогда моя гибель была бы неизбежна. Я решила настаивать на любовной версии.
Я сидела в подвале на куче мусора и камней и обдумывала, как мне вести себя и что говорить при следующем допросе.
Вдруг я услышала музыку. Кто-то играл на баяне.
Я подошла к окну и увидела, что по двору гуляет сам полковник Пирамидов.
Он сентиментально гулял, заложив свои барские руки за спину. Он был очень такой, что ли, задумчивый и грустный.
Позади него шел солдат, который на ходу играл ему на баяне.
Солдат играл исключительно хорошо. Он играл народные песни.
Потом он заиграл такую песню, от которой я неожиданно заплакала. Я не знаю, что это за песня. Я ее раньше никогда не слышала. Она начиналась со слов: В голове моей мозг иссыхает,
Сердце кровью моей облилось…
И так далее, что-то в этом духе.
Это было совершенно не в моем характере – плакать.
Но у меня после допроса нервы были до того расшатаны, что я разрыдалась от этой песни. Очень уж она была какая-то особенная. И солдат пел таким тонким голосом, что у меня сердце переворачивалось.
Но, поплакав, я снова взяла себя в руки. Эта моя минутная слабость сыграла даже хорошую роль. Я дала себе слово не падать духом ни при каких обстоятельствах. Что из того, что я буду плакать и убиваться. Лучше я сохраню силы на предстоящую борьбу. Лучше я буду бороться до самой последней возможности. И подороже и с пользой продам свою жизнь, которая принадлежит не мне, а революции.
Эти мысли меня успокоили. Мне снова стало легко и просто.
Поздно вечером за мной зашел какой-то молодой офицер. Он был со мной до неприятности вежлив. Он сказал:
– Сударыня, вас приглашает полковник Пирамидов.
Идемте за мной.
23. ВТОРОЙ ДОПРОС
Полковник Пирамидов начал со мной говорить сначала весьма любезно. Он мне предложил сесть и велел подать чашку чаю.
И я начала пить чай и слушала, что полковник мне говорит. Он говорил мне о слишком ответственном моменте, когда поставлена на карту судьба всей России, и сказал, что если им придется покинуть Крым, то страна будет растерзана на части другими государствами.
Я ему хотела возразить, но сдержалась. На этом он меня бы поймал.
Когда я кончила пить чай, полковник Пирамидов ударил кулаком по столу. Он вскричал:
– Ты обманщица и негодяйка! Теперь мне совершенно ясно, что ты подослана к нам. Я непременно тебя сегодня расстреляю.
Я сказала:
– Вы, полковник, опрометчиво решаете.
– Я тебе дал чай, – закричал полковник, – с тем, чтобы тебя испытать. Это вранье, что ты была два года любовницей гвардейского офицера. Ты пила чай как мужичка. Я
велел тебе подать сахарный песок вместо рафинаду. И ты его брала ложкой, вместо того чтобы положить в чай. Ты никогда не сидела за одним столом с порядочным человеком. Я даже не могу допустить, чтоб штаб-ротмистр Бунаков два месяца с тобой жил. Давай прекрати это бесстыдное вранье и скажи так, как есть. Ты зачем перешла позицию?
Я была ошеломлена до последней степени, потому что выводы полковника были абсолютно неправильны. Я сахар не положила в чай не потому, что я не знала этих великосветских правил. На это я достаточно насмотрелась в бытность свою у баронессы. А я не положила сахарный песок в чай потому, что я привыкла его экономить. Тогда был голод, и у нас вообще ни у кого не было привычки пить внакладку.
Я ела сахар с ложечки и пила чай как бы вприкуску. И
то, что полковник построил свои выводы на чепухе, это меня почему-то в особенности оскорбило. Я была до того этим ошеломлена, что буквально не нашлась что-либо сказать.
И мое молчание меня отчасти погубило.
Полковник Пирамидов закричал:
– Я тебя спрашиваю, нахалка, зачем ты перешла позицию?
И хотя я была ошеломлена, но сказала твердо:
– Я перешла позицию, чтобы встретиться с человеком, которого я люблю больше жизни.
Полковник закричал на меня страшным голосом:
– Ты врешь, негодяйка! Твои мужицкие руки выдают тебя с головой. Ты этими грязными руками подбираешься схватить нас за горло. Ты такая некрещеная тварь, какой свет не видел… А то, что ты мне позволяешь так с собой говорить, еще раз убеждает меня в моем подозрении. Ты большевичка. На тебе даже, я уверен, креста нет.
И он с такой силой рванул мое платье, что разорвал его до живота. И сам он был такой страшный, что я подумала –
он меня убьет.
Но я сама почему-то была взбешена, когда он меня назвал некрещеною тварью, хотя мне это было, в сущности,
решительно все равно и на это было в высшей степени смешно обижаться. Но мне надо было на чем-нибудь сорвать свою злобу. И поэтому я ему сказала:
– Меня крестили, а тебя, я вижу, в помойную яму опустили.
Он рванул меня за плечо и другой рукой со всей силы ударил по лицу. Кровь брызнула у меня из носа и изо рта. И
я выплюнула два зуба.
– Боже мой! – закричал полковник.
Он упал в свое кресло и схватил свою голову руками.
Он сказал:
– Боже мой! Если бы пять лет назад кто-нибудь посмел сказать, что я ударю женщину, я бы застрелил такого негодяя… Слушай, ты… – сказал он мне. – Ты своим наглым упорством довела меня до сумасшествия… Я не должен был тебя бить таким образом, как бьют мужчину.
Вот за это я тебе никогда не прощу.
Я молчала.