И тогда я спокойно подняла револьвер и направила его на прапорщика. Я ему сказала:
– А ну, моментально ступай в порт и уезжай к чертовой матери в Константинополь. Или я тебя сейчас сама отправлю туда, но уже небесным маршрутом.
Комаров понял, что это далеко не шутка, мои слова. Он встал и как-то по-ребячески сказал:
– Пароход же, Аннушка, ушел. Куда же я пойду?.
Я сказала:
– Ты пойди в порт и посмотри – может быть, там еще что-нибудь будет. И тогда ты поезжай с богом.
Он сказал:
– Хорошо, я пойду посмотрю. Но если ничего не будет, то я вернусь и останусь тут с тобой. А если будет, то я уеду.
Пусть за меня решит судьба.
И он как ненормальный побежал в порт, а я осталась сидеть взволнованная происшествием.
Я не знаю в точности, что именно случилось в порту.
Мне только потом сказали, что Комаров, идя по трапу на рыбачью шхуну, вдруг покачнулся и упал в воду. Причем, падая, ударился головой о камни. И его, сильно раненного, внесли на судно и увезли как будто бы в Феодосию.
Но что с ним было дальше, я так никогда и не узнала.
Возможно, что его отправили в Константинополь, если он почему-либо не умер.
Мне не было жалко этого человека, потому что он и без меня был уже потерянный и погибший. И не мое дело было восстанавливать его на путь истины.
32. ЭПИЛОГ
Мы ожидали, что Красная Армия войдет в Ялту в тот же день. Но этого не случилось. Первые красноармейцы вошли в город только через три дня.
Это был радостный и торжественный момент. Это был день торжества народа, освободившегося от рабства.
Мне, правда, омрачили этот день тем, что на меня кто-то донес, будто я жена белогвардейца, шпионка и контрразведчица. Конечно, это почти сразу было рассеяно, и все выяснилось. Но мне было неприятно, что я была на целые два часа арестована.
Меня привели в дом эмира бухарского, где происходил допрос арестованных, и там один из товарищей сгоряча наорал на меня, и он хотел даже пристрелить меня как врага. И был момент, когда я ужаснулась, что погибну от своей же пули. Но потом пришел один наш ялтинский товарищ, и все сразу разъяснилось.
И тогда все, узнав обо мне, приходили меня поздравлять, жали мне руки и с нежностью меня целовали и поздравляли с великой победой.
* * *
Что же касается моей дальнейшей жизни, то вкратце я могу вот что сказать. В том же году я вышла замуж за моего однофамильца, товарища Касьянова, с которым я познакомилась в Екатеринославе. И мы с ним очень счастливо и задушевно жили вплоть до его смерти.
Мне было очень жаль потерять этого чудного человека
– прекрасной души товарища. И я, кажется, так же сильно горевала, как и тогда, когда на фронте потеряла моего первого мужа.
Да, я действительно многих прекрасных людей потеряла в жизни за время революции. Но зато я нашла то, что каждый день составляет мое счастье и гордость.
Ах, как трудно и как оскорбительно представить себе иную жизнь, чем ту, что у нас сейчас строится. Как ужасно представить иных людей и иные, буржуазные отношения –
те, которые были у нас до революции. Как невыносимо было бы вдруг увидеть купцов, шикарных барынь, сиятельных князей, помещиков и бедный, нищий народ, угнетенный в своем достоинстве.
И меня нередко охватывает восторг, что мой народ сумел совершить великую народную революцию и сумел создать новую жизнь, которая с каждым годом будет все лучше и лучше.
И вот что я нашла вместо всех моих потерь.
А какой далекой и забытой страницей кажется сейчас прошлая жизнь. Вот, например, четыре года назад я случайно от одного знакомого, долго жившего за границей, узнала некоторые подробности о бежавшей эмигрантке баронессе Нине Викторовне. Она, оказывается, в Париже открыла «Ателье мод», сильно разбогатела и стала там чем-то вроде модной портнихи. Со своим генералом она там разошлась. И он, несмотря на дряхлость, служит метрдотелем в одном заграничном кабачке.
Юрий же Анатольевич Бунаков застрелился, когда они еще были в Югославии. Он был действительно слабый и неприспособленный к жизни, как тепличный, искусственный цветочек, неизвестно для чего выращенный в садах буржуазной жизни.
Что же касается ротмистра Глеба Цветаева, то он в
Париже долгое время служил шофером, но потом женился на одной богатой семидесятилетней американке.
Заканчивая этим свой рассказ, А. Л. Касьянова сказала:
– Канула в вечность эта барская и купеческая Россия. И
я была свидетельницей этой страницы истории. Вот почему я позволила себе рассказать о своей жизни несколько, может быть, больше, чем вы предполагали.
ПАВЕЛ ЛУКНИЦКИЙ
ПОГРАНИЧНИКИ АЛАЯ
В этой повести нет вымысла. Изменены только фамилии. Жизнь иной раз так сюжетно сплетает факты, что все дело писателя – не забыть в них даже мелочей, если они характерны. Здесь автор лишь записал все то, что случилось с ним и чему он был свидетелем.
Дорогие мои!
Вечер. Сижу в палатке, пишу при тусклом свете «летучей
мыши». Температура минус 4°С. Мой чай в пиале замерз, но
мне в свитере, в одеяле – тепло. А воздух – замечательный.
Завтра на рассвете отправляем киргиза со служебным паке-
том на заставу. Дальше пакет пойдет с почтовой оказией.
Пользуюсь случаем – пишу. Мы находимся на линии снега. Вы-
соту переношу отлично. Перевалы еще закрыты. Без вьюков, без груза можно бы попытаться пройти, но мы ведь связаны
экспедиционным имуществом. Живем пока здесь. Низко над
нами летают орлы, кругом, бродят широкорогие яки. Каждую
ночь кричат улары (дикие индюки) и голгочут косули. В чащах
арчи по ущельям есть кабаны, мы их не видали еще, но, может
быть, соберемся поохотиться. Здесь еще скверный корм, по-
этому мы отправили до первого июня нашего старшего ко-
нюха и рабочего Егора Петровича со всеми лошадьми на
пастбище, к озеру Капланкуль – назад, за четыре перехода
отсюда, а сами остались здесь вчетвером: Юдин, Бойе, Осман
и я. Осман сторожит наш лагерь, а мы работаем в окружа-
ющих горах: здесь много неисследованных хребтов – высоких и
снежных. Я веду альтиметрические наблюдения27 и занима-
юсь с Юдиным геологией. Бойе практикуется в топографиче-
ской съемке. Осман – превосходный повар, а продовольствия у
нас на полгода. Едим пловы, шурпу (суп из баранины) и кавар-
даки (варево из мяса и овощей). К нам приезжают киргизы, привозят кумыс, угощаются и зовут в гости. Превосходно
живем: тихо, сытно, дружно и весело. Загорели, окрепли, полные энергии. Читаю дневники прошлых памирских экспе-
диций, они есть у Юдина. Превосходные дневники! Забавно: стоим у самых снегов, вплотную, а воды нет, ближайший снег
не тает еще. Осман ходит на реку – километра за два отсюда.
Ходит он и в арчовый лес – за дровами.
Желаю Вам всего наилучшего. Больше почтовых оказий не
будет. Следующее письмо получите с Поста Памирского –
месяца через три. Не беспокойтесь, мы очень счастливы.
Странно вспоминать Ленинград. Каким шумным кажется он
отсюда!
Ваш.. » (моя подпись)
ГЛАВА ПЕРВАЯ
ТРЕВОГА
1
Из-под одеяла – в морозный воздух палатки... Но
Юдина вызывает какой-то киргиз. Стуча зубами от холода, Юдин торопливо сует ноги в сапоги, руки – в рукава аль-
27 Альтиметр – прибор, который служит для определения высоты местности над уровнем моря.
пийской куртки. Выходит. Я еще в полусне. Полог палатки откидывается, и Юдин спокойно, тихо и удивительно неожиданно:
– Никакой паники... Гульча разгромлена басмачами...
Басмачи?
В Средней Азии это слово знает каждый. Басмачи – это активные контрреволюционеры. Это те враги советской власти, которые с оружием в руках выступали против нее.
Неожиданное известие, принесенное нам заезжим киргизом-кочевником, означало, что зарубежные империалисты затевают новую авантюру. Мы знали, что среди окрестных жителей – киргизов Алая и Памира мы найдем друзей, готовых отдать жизнь за советскую власть. В тишине долин мы слышали смелые голоса комсомольцев –
киргизской молодежи, разоблачавшей на собраниях всяческих реакционеров. Но мы знали и то, что многие муллы, баи, бывшие басмачи, готовые мстить всему живому на свете, притаились до случая в здешних горах, полны лицемерия и показного смирения. Мы знали, что они готовы примкнуть к любой авантюре, какую задумают их заграничные покровители. Мы понимали, что в слепой ненависти к советскому строю они готовы опять вооружиться вырытым из-под камней оружием, и, забрав с собой родовые семьи, сбросить овечьи шкуры, и примкнуть к той стае бандитов, что кинется на нашу территорию из-за границы, которая тянется в почти не исследованных горах и еще плохо защищена. . Кинется, чтобы грабежом возместить былые богатства, чтобы громить мирные верблюжьи караваны, надоблачные аульные кооперативы, убивать и пытать девушек-комсомолок, изучающих в школах грамоту, резать всех советских людей, которые попадутся им в руки, стремясь избавиться от свидетелей, рассчитывая, что некому будет изобличить главарей. А при первой же неудаче вразброд – через висячие ледники, сквозь ураганные ветры пустынь – бежать за границу; зная, что от населения ничего, кроме пули в затылок, уже не получишь; бежать туда, где еще можно – и то лишь за золото – найти укрывателей.
Весть о разгроме Гульчи басмачами была ошеломляющей. Однако мы еще имели время трезво обо всем поразмыслить. Мы были в опасности, но реально еще не представляли ее себе.
Мы оделись. Умылись. Велели Осману кипятить чай.
Солнце слепило долину длинными праздничными лучами.