Скорей для очистки совести мы поглядывали по сторонам и были совершенно спокойны. Мы даже не торопились, да с вьюками и нельзя торопиться; мы смеялись, острили в меру отпущенных нам талантов, злословили друг над другом, подтрунивали и не обижались.
Я фотографировал и записывал показания анероида.
Юдин определял геологические особенности пород и учил нас премудростям геологии. Бойе останавливался, вычерчивал в пикетажной книжке горизонтали глазомерной топографической съемки, догонял нас и спорил с Юдиным о победе в той шахматной партии, которую сыграют они на заставе. Дорога окутывала нас пылью красноцветных конгломератов. Мы ехали, и перезванивал колокольчик верблюда, и я смотрел, как осторожно разминает верблюд подушки своих ступней, переставляя мохнатые угловатые ноги, и слушал, как лошадь покряхтывает под Юдиным,
потому что Юдин тяжел и громаден, и радовался, что мне удобно в моем оставшемся со времен гражданской войны комсоставском седле. День был тихим, и хорошо было думать, мерно и лениво покачиваясь.
4
Под перевалом – три юрты, стадо овец и киргизы. Их не было здесь раньше. Долина зелена и открыта. Мы голодны.
— Заедем?
– Заедем.
Караван уходит вперед, но мы видим его. Спешиваемся в кругу пастухов. Из предосторожности поглядываем на лошадей; оружие с нами. Впрочем, тут все спокойно.
Пастухи выносят айран (кислое молоко) и кумыс. Пьем из большой деревянной чашки. Среди киргизов важные старики – Закирбай и Суфи-бек. Юдин их знает. У Закирбая
Юдин в позапрошлом году покупал скот. Тогда не обошлось без скандала – Закирбай сжульничал, а Юдин его уличил. Впрочем, об этой мелочи Закирбай, видно, забыл; он изысканно любезен сейчас и со славословиями подносит нам кумыс – почетное угощение. Выразив благодарность, мы щедро расплачиваемся. Нам льстят и подсаживают нас на коней. Догоняем караван.
Едем. Впереди и направо – изумительное нагромождение снежных хребтов. Потянул пронзительный и холодный ветер. На ходу развязываю привьючку, надеваю брезентовую, на вате, куртку. Бойе ленится развязать привьючку, ежится в пиджаке. Дорога ведет над рекой. Устье бокового притока; медленно спускаемся зигзагами, едем по ложу реки, переправляясь то на одну ее сторону, то на другую. У Бойе оторвалось стремя, ему лень спешиваться; он подзывает Османа, который идет пешком. Осман привязывает стремя. Бойе карьером догоняет нас. Осман остался на том берегу – я возвращаюсь, подсаживаю
Османа на круп моей лошади; переезжаем реку. Высоко на зеленом склоне правого берега кочевка, юрты. Большое стадо баранов россыпью катится по склону, к реке, к нам.
Смеемся: «Атака!» К Юдину подъезжает дородный всадник, раболепно здоровается, приглашает заехать к нему в юрту, пить чай: «Большим гостем будешь!»
Мы только что пили айран – Юдин благодарит и отказывается. Позже мы узнали, что в этом было наше спасение. Ложе реки поворачивает на север, входит в отвесные берега. Направо скалистая гора. Очень высоко, в черных прорезях снежных скал, настороженно замерли тонкорогие и тонконогие козлы – киики. Холодно. На переправах –
вода лошадям по брюхо. Под копытами скрипят и ворочаются валуны, галька, щебень. Обрывы берегов все выше, это террасы конгломерата; в отвесных стенах промывины, узкие щелки. Налево по ложу реки – мелкорослые светло-зеленые кустики тала. Едем под самой стеной по правому борту ложа.
ГЛАВА ВТОРАЯ
НАПАДЕНИЕ
1
Сверху, с террасы над глубоко лежащей рекой, с высоких, отвесных конгломератовых берегов, затаившаяся банда басмачей наконец увидела поджидаемый караван. Он тихо и мирно идет по ложу реки. Впереди из-под двух качающихся ящиков торчат большие уши умного маленького ишака. За ним гуськом, мягко ступая по гальке, тянутся четыре вьючных верблюда. На вьюках громоздятся три киргиза-караванщика. Банда знает: эти караванщики ее друзья, ведь вместе они обсуждали план. За верблюдами, таким же медленным шагом, движутся всадники, один, второй, третий. . Три. Это те, ради кого здесь, по щелкам, по всей террасе, тщательно организована такая напряженная тишина. Каждый жест, каждое движение этих троих изучаются с того самого момента, как караван показался на повороте из-за горы. Вот едущий впереди маленький, бросив повод, закуривает папиросу и, оглянувшись, что-то со смехом говорит едущему за ним. Этот второй – он их начальник – большой, грузный; маленькая лошаденка тянет шею, вышагивая под ним. У обоих ремни, ремни – чего только не навешано на каждом из них! Ружей у них нет, это давно знает банда. Но где же их револьверы?.. А ну, где?..
Закирбай толкает под локоть Боабека, оба кряхтят, разглядывая. Закирбай успел вовремя, – он здорово мчался, чтобы окольной тропою обогнать караван и наладить здесь все... Э... Есть... Хоп, майли28. Третий едет, болтая длинными ногами; он вынул их из стремян и едва не цепляет землю. Ну и рост у него! У него на ремне карабин. Висит стволом вниз. Этот все отставал, останавливался, писал что-то. Теперь догнал, едет; морда лошади – в хвост коню второго. Сзади, пешком, четвертый... Это их узбек. Ничего, с ним возиться недолго.
Банда трусит: а вдруг не выйдет?
Нет. Они ничего не знают. Иначе не ехали бы так спокойно, не смеялись бы. . Но из ущелья на реку выбежала лошадь – оседланная басмаческая лошадь – пить воду. Кто ее упустил? Они ее заметили. . Первый, маленький, указывает на нее рукой, что-то пишет. Они поняли.. Э. . Пора начинать. . Скорее.. Давай!
Банда срывает тишину:
— Э-э!. – один голос.
— Оооо-э-э! – десятки голосов.
— Ууй-оо-уу-эээй-ээ!.. – две сотни.
Боабек нажимает пальцем спусковой крючок. И сразу за ним – другие.
. .Так вижу я сейчас то, что делалось вверху, на террасе.
Заметив выбежавшую на реку оседланную лошадь, я подумал, что это подозрительно. Указал на нее Юдину, сказал:
— Вот смотрите, какая-то лошадь!..
Вынул часы, блокнот, записал:
«4 часа 20 минут. Выбежала лошадь».
Не знаю, зачем записал. Юдин, кажется, понял. Он
28 Хоп, майли – ладно, хорошо.
промолчал и огляделся по сторонам. Тут я заметил голову, движущуюся над кромкой отвесной стены, и сказал:
— Посмотрите, вот здорово скачет!
Это была последняя спокойная фраза. За ней – вой, выстрел, от которого разом поспрыгивали с верблюдов караванщики и от которого закружилось сердце, и выстрелы – вразнобой и залпами, выстрелы сплошь, без конца.
Как я понимаю, все было очень недолго, и размышлять, как мы размышляем обычно, не было времени. Все измерялось долями секунд. Это сейчас можно все подробно обдумывать. Тогда – напряженно и нервно работал инстинкт. Многое уже потеряно памятью. Я помню отрывки:
...спрыгнул с лошади, расстегнул кобуру, вынул маузер и ввел патрон в ствол...
. .стоял за лошадью, опершись на седло, лицом туда, откуда стреляли. .
. .хотел выстрелить и подосадовал: пуля не долетит, и еще удивился: в кого же стрелять? (Ибо их, прятавшихся наверху, за камнями, за грядою стены, не было видно.)
. .оглянулся – Бойе передает Юдину карабин: «он испортился. . Георгий Лазаревич, он испортился»...
. .все трое (тут Османа я не видал) – мы медленно, прикрываясь лошадьми, отходим к тому берегу (к левому, противоположному). . Пули очень глупо (как кузнечики?) прыгают по камням.
. .взглянул назад: рыжая отвесная стена. Хочется бежать, но надо (почему надо?) идти медленно...
Юдин и я, прикрываемые лошадьми, ведем их в коротком поводе, а Бойе тянет свою за повод, – сам впереди, –
торопился, что ли? И еще: верблюды наши стоят спокойно и неподвижно, словно понимают, что их это не касается. А
поодаль, также спокойно и неподвижно, три караванщика,
– их тоже это не касается. Двоих из трех я никогда больше не видел.
Опять обрывки:
. .Бойе и Юдин впереди меня. Бойе сразу присел, завертелся, вскочил, корчась и прижимая к груди ладонь.
— Павел Николаевич, меня убили. . Георгий Лазаревич.. убили! – голос недоуменный и – не могу иначе выразить – как бы загнанный.
Юдин был подальше, я ближе. Я крикнул (кажется, резко):
— Бегите!., бросайте лошадь, бегите!.
Бросил лошадь сам и устремился к нему. Бойе побежал согнувшись, шатаясь. Шагов десять, и как-то сразу –
неожиданной преградой – река, но тогда я этого не заметил, я почувствовал только особую, злобную силу сталкивающего меня, сбивающего с ног течения. Бойе упал в реке, и его понесло. Я прыгнул на шаг вперед («Ну же, ну.. »), схватил Бойе под плечи – очень тяжел, обвис, вовсе безжизнен. Еле-еле (помню трудный напор воды в мои колени) выволок его на берег. . Пули – видел их – по воде хлюпали мягко и глухо... «Тащить дальше?..» Тело в руках, как мешок. Я споткнулся, упал. «Нет, не могу...» Положил его на пригорок гравия, побежал зигзагами, пригибаясь, споткнулся опять. Падая, заметил: плоского валуна коснулись одновременно моя рука и пуля. «Попало?..» Нет...
Дальше. (Юдин позже сказал мне: «Вижу, упал. . ну, думаю, второй тоже. .»)
Добежав до откоса левобережной террасы, я полез, карабкаясь, вверх по склону. Но он встал надо мной отвесом.
Я цеплялся руками и прокарабкался вверх на несколько метров. Земля осыпалась под пальцами. В обычных условиях, конечно, я не одолел бы такого обрыва. А тогда, помню, задохнулся и с горечью взглянул на остающиеся несколько метров стены. Невозможно. . У меня не хватало дыхания. Остановился. Правее, на узкой осыпи, остановились, как и я, Осман и Юдин...
Я пробирался к ним и увидел маленькую нишу, встал в нее спиною к скале, встал удобно, крикнул (хотелось пить):
— Георгий Лазаревич! Идите сюда! Тут прикрытие...
Юдин посмотрел на меня: он был бледен, поразительно бледен, – посмотрел и безнадежно махнул рукой:
— Какое это прикрытие!..
2
Стрельба прекратилась. Несколько минут выжидания.
Внизу галечное ложе, река. За нею – высокая стена берега, и по кромке то здесь, то там – мелькание голов. Под стеною