– Они купили их на деньги от Китайской дороги! – с
79 Сэнсэй – учитель.
возмущением кричит учитель. – Купили во Франции.. Вы видели закрашенные знаки французов?
– Нет... Они были высоко.
Наступает пауза.
– Я всегда предсказывал ему повышение, – бормочет господин Хаяма, бесцеремонно почесываясь.
– Вы знаете новость? – спрашивает писарь. – Сегодня умер полицейский Миура. Говорят, от разрыва сердца. Он сильно огорчался последнее время.
Несомненно, что господин Миура, весельчак и бабник, мог умереть не от огорчения, а только от пьянства, но слушатели почтительно склоняют головы.
– Теперь освободилась вакансия.. Если соединить настойчивость и хорошие рекомендации..
Все многозначительно смотрят на Сато. Отец – с гордостью, соседи – с почтением, Юкико – с испугом: она не может даже представить брата с такой же толстой красной шеей, как у господина Миура.
– Надо подумать, – говорит Сато с важностью, хотя чувствует, что готов сию минуту бежать в канцелярию. – Я
подумаю, – повторяет он, наслаждаясь впечатлением.
Вдруг учитель приподнимается и, ухватив плечи Сато своими худыми цепкими руками, злобно кричит в уши отпускнику:
– Вот новость! Он хочет подумать. . Встать! Живо!
И сразу пропадает все: море в светлых бликах, тропинка, рыбаки, отец, писарь, Юкико...
В казарме полутемно. На потолке мигает фонарь «летучая мышь». Фельдфебель, сдернув с Сато одеяло, грубо трясет его за плечи.
Одним рывком Сато надевает штаны. Полурота выстроилась на дворе возле казармы. Пока нет команды «смирно», солдаты трут уши, щиплют себя за плечи и ляжки, стремясь стряхнуть остатки сна. Косо летит снежная пыль.
– Говорят, красные перешли в наступление, – шепчет, лязгая зубами, Мияко.
– Но ведь пока еще...
– Прекратить разговоры! Смирр-но!
Господин фельдфебель выкликает по списку солдат. В
морозном воздухе, точно отрывистый лай, звучат застуженные солдатские голоса. Стрелки ждут приказания, вытянув руки по швам, боясь прикоснуться к покрасневшим на морозе ушам.
Господин поручик скороговоркой поясняет задачу:
– . .Пользуясь миролюбием правительства, росскэ нарушили границу и захватили часть территории Маньчжоу-Го – от мельницы до знака номер семнадцать. . Солдатам второй роты выпала честь доказать росскэ, что такое истинный дух сынов Ямато. Двигаться в полной тишине.
Возможен бой с превосходящим по силе противником. .
Надеть металлические шлемы... Наушники не опускать.
. .Рысцой солдаты сбегают в падь, пересекают дорогу и углубляются в лес. Здесь теплее и тише. Звезды еле видны в путанице черных сучьев. Сухие листья гремят под ногами.
Крепкий, морозный воздух, быстрое движение отряда и неизвестность цели опьяняют Сато. Он чувствует, как начинают гореть щеки.
Они идут долго. Пот выступает через шинели и оседает инеем на сукне. Лес давно исчез в морозном тумане. Они идут гуськом между скал, по дну пересохшего ручья. Под ногами лопаются ледяные корки, и фельдфебель то и дело предостерегающе поднимает руку.
Потом солдаты долго ползут в кустарнике, где, несмотря на мороз, сочится вода. Перчатки Сато намокают.
Он чувствует, как влага проникает сквозь двойную материю на коленях...
Перед ними поляна, клином врезавшаяся в лес. Справа из темноты проступает крыша мельницы. Здесь проходит граница.
Охваченный волнением, Сато смотрит на высокий столб, раскрашенный белыми и зелеными полосами.. Он так высок, что, даже протянув руку, нельзя достать до железного герба. Какие, однако, ловкачи эти росскэ, сумевшие так быстро присвоить поляну!
– Здесь! – говорит шепотом фельдфебель. – Осмотреть оружие! Приготовить гранаты!..
В разведку уходят двое: ефрейтор Акита и рядовой
Мияко. Туман расступается и сразу смыкается за ними.
Лежа в жесткой траве, солдаты поглядывают на столб и растирают озябшие пальцы.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
– Тише! – попросил Нугис.
Он согнулся над старым шестиламповым приемником, силясь поймать Москву.
Это было нелегким делом. С тех пор как Илька разбила шестую лампу, Москва отодвинулась на лишнюю тысячу километров.
– ...волновый... переда...
Восемь теней на потолке замерли, даже игроки в домино осторожнее застучали костяшками. Где-то выше антенны, выше дубов, окружающих заставу, несся тихий голос Москвы:
– ...рит... расная площадь...
И снова поросячий визг, щелканье, дробь морзянки вырвались из-под терпеливых пальцев Нугиса. Как всегда бывает в Октябрьские дни, разговаривали сразу сотни станций..
Во Владивостоке выступал китайский театр. Глухо гудел бубен. Точно ивовая дудочка, звучала горловая фистула певца.
В Хабаровске вынесли микрофон в городской сад, к обрыву над Амуром, и дикторша, торопясь, говорила:
– . .Вот вижу лодки с флагами на корме. . На всех гребцах синие береты и желтые майки. . Вот четыре катера.. Вот плывет пароход. . А на палубе танцуют мазурку..
Вот...
– . .лейтенант Вдовцов исполнит арию Хозе, – предупреждала радиостанция города Климовка. – У рояля жена воентехника третьего ранга Клавдия Семеновна Воробьева.
В радиостудии Николаевска-на-Амуре собрались старики партизаны. Второй час сипловатый стариковский басок, перебиваемый морзянкой, не спеша вспоминал:
– . .Тогда, оставив в затоне шесть раненых, мы решили дать бой и пробиться к товарищу Шилову. На ут...
– Крути назад! – крикнул Корж. – Дай партизан послушать.
– Хочу про японцев, – сказала Илька.
Но Нугис только мотнул квадратной головой. Он страшно торопился. Перед ним лежали часы. Было без четверти пять по местному и около десяти по московскому...
С минуты на минуту должен был начаться парад. Нугис упрямо пытался пробиться к Москве сквозь позывные пароходов, плывущих вдоль тихоокеанского побережья, сквозь кабацкие фокстроты, летевшие из Харбина. Капитаны краболовов поздравляли друг друга и спрашивали об уловах, японский диктор без конца повторял какое-то рекламное объявление, радисты передавали, что в бухте
Ольга опять битый лед...
А Москва, лежавшая на другом краю мира, все еще молчала.
Бойцы сидели вокруг Нугиса торжественные, одетые по случаю Октября в свежие гимнастерки. Пулеметчики, снайперы, стрелки, проводники собак терпеливо ждали конца путешествия Нугиса по эфиру.
– Пощелкай, – посоветовал повар. – Бывает, лампы застаиваются..
Подняли крышку, и Нугис осторожно пощелкал по стеклам, чуть освещенным изнутри золотистым сиянием.
Раздался оглушительный визг. За окном горестно взвыла овчарка, грянул хохот.
Нугис был раздосадован неудачей. Он встал и спрятал часы.
– Отставить! – объявил Корж. – Задержка номер четыре...
– Пойду поищу запасные, – сказал Нугис упрямо.
Но старый приемник уже не внушал бойцам доверия.
Кто-то из пулеметчиков заметил:
– Опять парад проворонили..
– Хоть бы танки послушать...
– А у нас в Верхних Кутах сегодня оладьи пекут, –
вспомнил неожиданно пулеметчик Зимин.
Это случайное замечание точно распахнуло стены казармы. Сразу стали видны барабинские степи, Новосибирск, Смоленск, Свердловск, Полтава, Елабуга – все, что лежало по ту сторону тайги. Каждому бойцу захотелось вспомнить добрым словом родные города и поселки.
– А у нас в Мурманске на каждой мачте – звезда, –
сказал Белик. – Днем флаги, ночью иллюминация. Ледокол
«Чайка» портрет Буденного вывесил. Весь из рыбьей чешуи. . Серебряный чекан, и только! Его норвежцы у себя в
Тромсе склеили и в подарок рыбакам привезли. Начальник порта хотел в Третьяковскую галерею отправить, да ледокол не отдал.
Повар стал было описывать, из какой чешуи был сделан портрет, но Белика перебил Гармиз.
– Нет, ты послушай! – закричал он, вскочив с табурета.
– Какой Мурманск! Ты Лагодех видел? Через Гамборы ночью ходил? Там есть поляна – каждому дереву тысяча лет. Больше! Две с половиной! Листья с ладонь. Всю ночь пляшем. Внизу на дорогах арбы скрипят, виноград, вино в город везут. . Потом девушек провожаем. . В горах темно..
Фонари к звездам идут. Крикнет один – тысяча отвечает. .
Послушай! Какой ветер у нас! Станешь спиной к пропасти, раскинешь рукава.. Весь день будешь стоять... Вот!
Гармиз взмахнул руками и замер, обводя всех глазами, точно ища того, кто усомнился бы в силе гамборских ветров.
Никто не ответил. . Сибиряки, украинцы, белорусы, татары – бойцы сидели задумавшись. . Молчал даже Корж, беспокойный, не умеющий минуты прожить без острого слова.
Он сидел верхом на табурете и силился представить, что делается теперь дома. Он так редко бывал в деревне, что сразу не мог сообразить, чем занят сегодня отец.
. .Сейчас десять утра. Вероятно, отец вместе с Павлом находится в кузне.. Кузня низкая, точно вырубленная из сплошного куска угля. . В раскрытые двери видны горн, руки, взлетающие над наковальней. Когда молот опускается, открывается отцовское лицо – черное, с толстыми солдатскими усами, из-под которых сверкают зубы...
Маленький длиннорукий Павел раздувает горн. У него, как у всех Коржей, светлые озорные глаза и большой рот.
Он приплясывает на одной ноге, насвистывает и бесстрашно лезет короткими щипцами в самый жар, где нежно розовеет железо.
Весело смотреть на отца с сыном, когда они в два молота охаживают толстенную полосу, а железо вьется, изгибается, багровеет, превращаясь в тракторный крюк или шкворень фургона...
Впрочем, какая же сегодня работа!. Наверно, все сидят за столом. Мать выскоблила доски стеклом, поставила берестяную сахарницу и голубые..
– Внимание!. Красная площадь, – негромко сказал репродуктор. – Все глаза обращены. . асской башне.. Через. .
уту.. чнется парад.
Корж вскочил. Все обернулись к приемнику.
– Я нечаянно! – закричала Илька, поспешно отдернув руку.
Говорила Москва. Затухая, точно колеблемый ветром, звучал голос диктора. Он описывал все: простор площади и свежесть осеннего утра, освещенные солнцем звезды