К концу ночи ветер утих. Мрак понемногу редел, за горным кряжем обозначилась полоса рассвета, медленно выступили зубчатые, темные гольцы. Костры в землянках потухли, не было ни дыма, ни искр. Полная тишина окружала долину, заснеженный скат перевала.
Колпаков продолжал укладываться. Он немного согрелся, движения его были спокойны и неторопливы. Лишь путались в ремнях коченевшие пальцы. Ему хотелось думать, что он сделал все возможное и теперь не о чем говорить. Он не боится, но идти вперед – безумие. Двое людей ценнее одного пакета. Задача командования – беречь свои кадры, война не на один день. . Однако в глубине сознания бродила противная незатихающая мысль о простом, животном страхе смерти.
Он знал цену своего поведения...
И то, что он предложил Сиваю разделиться, принести сведения порознь, чтобы хоть часть их была доставлена даже немного позднее, теперь представлялось ему в голом, неприкрашенном свете. Он просто трусил и опять пытался обелить свой поступок... Но внешне он был прав.
Сивай больше не уговаривал. Молча курил трубку, гладил голову пса. Когда наконец Колпаков взвалил рюкзак на плечи и никак не мог пристегнуть ремень, Сивай не спеша поднялся, помог зацепить пряжку.
— Ну, прощай, Семен, – сказал ему коротко. – Случится, дойдешь, а меня не будет, кланяйся нашим...
Пес тоже поднялся, недоумевая глядел на обоих.
Большой и шумный человек никуда не двигался, уходил только хозяин. Все еще не понимая, пес ткнулся ему в колени, потом кинулся к Сиваю, словно приглашая идти. Но лейтенант только стиснул лохматую морду недавнего друга и остался на месте.
— Иди, – буркнул он притворно сурово. – Ишь, еще прощается!
Сивай долго глядел им вслед. Небо постепенно светлело, ширилось над горами оранжевое марево. Из вражеских блиндажей снова закурились дымки, далеко по снегу прошли несколько лыжников. Как видно, менялись секреты.
Колпаков шагал не останавливаясь, торопливо обходя наметы, все время держась под защитой скал. Становилось светлее, отчетливо была приметна его невысокая, с легким заплечным мешком фигура, собака на коротком поводке.
Потом у поворота, перед спуском в каньон фиорда, оба остановились, человек обернулся, и Сиваю показалось, что тот колеблется. . Но это продолжалось недолго. Колпаков вдруг махнул рукой, потянул за ремень собаку, и они пропали за скалистым выступом. Ушли, чтобы вернуться в жизнь. .
Сивай не завидовал и не злился. Приказать остаться, идти с ним – не захотел. Он был почти уверен в истинных побуждениях Колпакова, но формально не мог к нему придраться. Кто знает, что может случиться на перевале?..
Зато появилось помимо воли и не исчезало чувство облегчения от его ухода. Все документы Сивай удержал при себе, передал товарищу только копию плана расположения немецко-финских укрепленных батарей. Давать другие было бесполезно, – Колпаков доберется, когда сведения уже будут не нужны. Теперь остался лишь расчет на себя, на почти невозможное.
Он вдруг опять усмехнулся, вытер рукавицей индевевшие брови. Стало спокойно и просто, как в детстве, когда мучивший весь день проступок был рассказан матери. . Он неторопливо съел консервы, все лишнее сложил под камнем, притоптал снег. С собой взял пистолет и нож, два коробка спичек, несколько галет. Затем в последний раз огляделся.
Сзади лежала тропа, по которой ушел Колпаков, по ней мог уйти и он.. Медленно уплывал над фиордом туман, оранжевый свет пропал, белесое небо и снег сливались далеко внизу на горизонте. А впереди утесы замыкали круг, и перед ним простиралось плато, белое, ровное, открытое со всех сторон. Лишь кое-где чернели на снежной пелене острые выступы валунов.
Сивай опустил бинокль, передохнул, снова навел стекла, разглядывая каждую выемку, каждый бугор. Но ничего нового найти не мог. Пробраться на виду у неприятельских снайперов невозможно. Надо искать иного пути.
Словно в подтверждение его размышлений, из-за утеса выкатился большой полярный заяц, присел, затем легкими скачками направился через скат. Если бы Сивай не видел появления зверька, теперь бы он его не приметил. Белая шерсть почти не выделялась на чистом пушистом снегу.
Заяц уже достиг середины плоскогорья, остановился, и в тот же момент стукнул короткий звук выстрела, над кряжем всплыло сизое облачко. Зверек метнулся в сторону, вскинулся, затем упал мордой в снег. Больше он уже не поднимался. Скрытый за камнями снайпер стрелял без промаха.
Сивай невольно прижался к скале. Баранья куртка его давно стала грязной, среди первобытной белизны могла служить отличной мишенью. Но самое главное – нельзя было обнаружить себя. Тогда уже пройти никогда не удастся.
Снова стало пусто и тихо. Треснул остуженный камень.
Над горами пролетел маленький, невзрачный орел. Сивай не двигался. Чувство беспомощности, одиночества овладевало им все сильней, и вместе с ним росло и упорство, желание во что бы то ни стало найти выход. О возвращении он не думал. От напряжения болела голова, давно похолодели пальцы, смерзались ресницы. Однако он продолжал стоять за выступом, в сотый раз перебирая невыполнимые планы.
Остановился он на одном. У края плато чернела груда камней, за ней обрывались вниз гранитные скалы. Они уходили на дно ущелья, образуя прямую, неприступную стену. Издали были видны отвесные бока каньона, без выступов и расщелин. Никакой надежды где-нибудь зацепиться, одолеть это чертово место.
И все же Сивай решился. Прошло уже почти двое суток с тех пор, как добыты сведения, оставалось совсем немного времени. . Осторожно, стараясь не высунуться из-за прикрытия, лейтенант лег позади длинного сугроба, перегораживающего вход в углубление, принялся медленно разгребать снег. Намет поддавался легко, но работать приходилось, не поднимая головы, вытянув руки вперед, напрягая все мускулы, и Сивай быстро устал. Шея и грудь разведчика были мокры от пота; стыли, коченели пальцы.
Однако он двигался все дальше и дальше, упрямо пробивая снеговую толщу.
Наконец сугроб был пройден. Сивай передохнул, погрел руки, тихонько поднял над траншеей голову. Линия хребта теперь чуть подвинулась влево, крайний утес загородил убитого зайца, одно из вражеских гнезд. Но между лейтенантом и краем плато лежала полоса чистого, нетронутого снега. Ни единого пятнышка не виднелось на этом белом пространстве, ни пучка травы, ни камня.
Правда, полоса тянулась не шире чем на двадцать метров и находилась значительно ниже середины плоскогорья. Был шанс, зарываясь в снег, снова проползти незамеченным.
И опять разведчик пополз. Снеговой покров оказался здесь плотным, недавние ветры утрамбовали прогалину.
Приходилось уже не просто отодвигать в сторону пушистую массу, а вгрызаться в каждый вершок наста, в обледенелый, затвердевший под снегом мох. Пальцы почти не слушались, трудно было удержать рукоятку ножа. Чужими, тяжелыми стали ноги, осколки ледяшек и снег били в лицо, слепили. От невероятного усилия зарыться поглубже, распластаться, от ожидания каждую секунду сухого звука выстрела кружилась голова, знобило. Казалось, этому переходу не будет конца..
Сивай теперь не думал о Колпакове, о новых трудностях. Единственная мысль, желание, воля были сосредоточены на узкой лежавшей перед ним полосе снега. Нужно ее переползти, иначе он не доберется никогда..
Когда он наконец достиг каменной гряды, была уже половина дня. Слепое, без лучей, солнце висело над горами, далеко на горизонте темнел океан. И то же безмолвие окружало плоскогорье, холодная, застывшая тишина.
Сейчас разведчик обрадовался этому молчанию. Оно означало, что часть пути выполнена, невозможное оказалось преодолимым.
Не поднимаясь, Сивай достал из кармана раскрошенную галету, съел ее, затем уже уверенно пролез к зубчатому краю обрыва. Здесь вражеские снайперы его не заметят, и можно начать вторую, самую трудную часть перехода.
Воткнув нож в расщелину, он отдыхал. Собственно говоря, это был не отдых, не полный покой обессиленных, напрягшихся мышц. Ноги его по-прежнему держались на узком обледенелом подобии карниза, и лишь в руках на минуту чувствовалось облегчение. Сивай карабкался уже не один час, вгоняя в случайные щели лезвие своего ножа, нащупывая каждый выступ, каждую зазубрину в голой стене каньона.
Плоскогорье с огневыми точками врага осталось далеко вверху, где-то внизу находилось дно ущелья. Он висел на страшной высоте, и единственной опорой была тонкая полоса железа. Давно прошли голод и жажда, пропало ощущение холода, не мерзли больше руки. Внутренняя сосредоточенность, напряжение были так велики, что слышалось, как бьется и пульсирует самая незначительная ниточка нерва.
Сивай старался не глядеть вниз. Однажды ему показалось, будто он видит далеко в просвете между каменистыми щеками фиорда кусочек снежной равнины и на ней темные движущиеся точки. Одна из них была совсем маленькой, почти неприметной. Точки передвигались быстро и скоро исчезли.
— Колпаков. . – прошептал он с усилием. – Тебе легче...
Он слизал капли пота, стекавшие на сухие, потрескавшиеся губы, Снова воткнул в расщелину нож. Дрожали руки, темнело в глазах. Невероятная тяжесть давила мозг.
Хотелось разжать пальцы, выпустить липкий черенок ножа, почувствовать хоть на мгновение облегчающую силу полета.. Были моменты, когда неожиданно углублялась щель, по ней можно вернуться наверх. Он стискивал веки и, собрав остатки сил, торопился ее переползти. .
Порой выключалось сознание, он переставал понимать.
Впереди находился выступ, к нему он должен добраться.
Должен. Он забывал – почему. Мысли путались, представлялось, что так кончается жизнь. Но именно это дол-
жен, маячивший выступ приковывали его внимание, и он двигался. Иногда казалось, что выступ качается, сейчас упадет. Он торопился достичь его раньше.. В минуты просвета он сосал разбитые до костей, израненные пальцы.
Соленый вкус крови возвращал память.
Серая завеса снова укрыла солнце, пошел мелкий снег.