При приближении дона Росендо толпа молча расступилась, представив на его обозрение тело Чоя Мескалито, прикрытое дырявым пончо. Старик все еще сжимал револьвер в откинутой руке, но лицо его уже окостенело, обратившись в подобие морщинистой маски из темного горного воска.
— Кто это сделал? — спросил дон Росендо, бросая повод и спрыгивая на землю.
Но никто не ответил; все лишь пожимали плечами или молча отводили глаза от его вопрошающего взгляда.
— Они так спешили, что забыли представиться, сеньор, — мрачно пробормотал за его спиной голос подоспевшего Тилькуате.
— Они только сказали на прощанье, что так будет с каждым, кто возомнит себя важным сеньором, владельцем земли, — добавил кто-то из толпы.
— А это чья шляпа? — спросил дон Росендо, указывая на широкополое черное сомбреро с высокой тульей, обвязанной лентой из сброшенной змеиной кожи.
— Это они оставили на память, — ответил тот же голос. — К тому же она больше не понадобится той голове, что спасалась от жары под ее широкими полями!
— А вы не сказали, что так будет с каждым, кто осмелится встать на пути новых землевладельцев вроде Чоя Мескалито?
— Мы не успели, дон Росендо, — отозвался из толпы чей-то насмешливый голос. — Сеньоры так спешили, что едва успели перекинуть через седло своего покойника и смыться отсюда до вашего появления!
— И куда же они, по-вашему, могли направиться? — Дон Росендо вновь вскочил в седло и привстал на стременах.
— Куда угодно, сеньор, — пожал плечами Тилькуате. — Пустыня, горы, лес могут укрыть не одну дюжину таких молодцов…
— Дюжина, говоришь? — перебил дон Росендо, вглядываясь в изрытый копытами песок на обочине дороги.
— Да, сеньор, — вздохнул Тилькуате. — Правда, сейчас на одного стало меньше, но я не думаю, что это их отрезвит, напротив, теперь они начнут стрелять сразу, не дожидаясь, пока кто-нибудь из наших выхватит из-за пояса нож или револьвер.
— А, значит, для полного понимания одного покойника им мало! — воскликнул дон Росендо. — Что ж, это дело можно поправить!
И он развернул морду лошади в сторону конских следов, густой вереницей уходящих в направлении плоскогорья.
— Сеньор, это безрассудство! — воскликнул Тилькуате, спрыгивая на обочину и хватая повод уздечки твердой рукой.
— Да-да, Тилькуате прав! Они скроются в каменном лабиринте, прежде чем вы достигнете подножия гор! — вразнобой загалдела толпа, окружая всадника.
Дон Росендо хотел было возмутиться и, пришпорив коня, прорваться сквозь плотное кольцо плеч и голов, прикрытых выцветшими полями пыльных сомбреро, но едва он взмахнул плетью, как множество рук бесстрашно вцепилось в стремена, в лошадиный хвост и даже в колючие серебряные звездочки на окончаниях шпор. В какой-то миг дону Росендо даже почудилось, что если бы какая-нибудь небесная сила оторвала всадника от земли, вся толпа повисла бы на нем огромной гроздью из человеческих тел.
— Руки! Уберите руки! — закричал он, щелкая поверх голов сыромятным концом тяжелой плетки.
— Остановитесь, сеньор! — твердым голосом повторил Тилькуате, по-прежнему удерживая в кулаке лошадиный повод. — Ведь если вас убьют, эти люди никогда не вернут себе земли своих предков!
— Что ж, наверное, ты прав, старик! — сокрушенно пробормотал дон Росендо, обращая взгляд на запрокинутые к нему лица. — Вы все правы! Но я не отступлюсь от этих негодяев, а если мы возьмемся за дело сообща, их не спасут ни густые леса, ни каменные лабиринты!.. Верно я говорю?..
— Верно!.. Верно!.. Да здравствует сеньор Росендо!.. — разноголосым хором грянуло в ответ множество голосов.
«Что ж, по крайней мере, Чой умер свободным человеком, — подумал дон Росендо, поворачивая коня в сторону ранчо, — точнее, он знал, за что умирает, и сам сделал свой выбор».
Глава 5
Все это вспомнилось дону Росендо, пока он просматривал последнюю полосу газеты, где мелким шрифтом печатались объявления о продаже лошадей, хлопка, табака и прочего товара, который по тем или иным причинам не удалось сбыть во время припортовой ярмарки. Крайний правый столбец занимали разного рода поздравления, окруженные изящными рамочками с голубками или розами по всем четырем углам, чуть ниже чернели жирные квадраты некрологов, заключавшие в себе лишь имя покойника и список друзей и родственников, безутешно скорбящих о его, как правило, безвременной кончине.
За этим занятием и застала брата Касильда, оставившая туфельки перед входом и осторожно толкнувшая дверь краем круглого подноса, сделанного из распиленного поперек пальмового ствола.
— Ты вот это видела? — усмехнулся дон Росендо, сбрасывая ноги с постели и разворачивая перед сестрой газетный лист с фотографией черного всадника.
— И это, и не только это, — сказала Касильда, опуская поднос на ночной столик.
— Но как тебе это нравится! — воскликнул дон Росендо. — Этот смельчак Зорро трижды спасает нам жизнь, а какой-то жалкий борзописец ехидничает, что он, видите ли, отрубил голову уже убитому быку!.. Вот, читай!.. — И дон Росендо возмущенно ткнул пальцем в строку, где разреженным курсивом была набрана предельно оскорбительная на его взгляд фраза.
— «Блестящий тореро или грубый мясник — вот в чем вопрос?» — прочла Касильда, насмешливо кривя губы.
— Не вижу ничего смешного! — буркнул дон Росендо, швыряя газету на пол. — Это оскорбление, и наглый писака еще поплатится за него!
— Но эти слова произнес сеньор Манеко Уриарте, — мягко возразила Касильда, поднимая газету и подчеркивая ногтем возмутительную строчку.
— И что из того! — воскликнул дон Росендо, всплеснув руками и едва не выбив из рук сестры чашку с горячим бульоном. — А если я скажу, что сеньор Манеко хам и старый развратник, пытающийся соблазнить собственную свояченицу, это тоже напечатают?
— Нет, это не напечатают, — сказала Касильда.
— Но почему? — возмутился дон Росендо. — Ведь это же чистейшая правда!
— Скорее они назовут развратником тебя, — спокойно продолжила сестра, словно не заметив его возмущения. — Во всяком случае, бильярдным мошенником тебя уже выставили!
И Касильда, подобрав с полу газету, указала брату на маленький абзац внизу среднего столбца, где репортер небрежно проходился на счет «нашего почтенного шерифа, не сумевшего должным образом употребить вверенную ему власть, дабы не стать, в совокупности с многими зрителями, жертвой первоклассных трюков, исполненных неизвестным юным проходимцем на бильярдном столе. Второй мошенник…».
— Это, стало быть, я, — пробормотал дон Росендо, откладывая газету.
— Не сокрушайся, — успокоила его Касильда, — они все равно все переврали: тебя обозвали бывшим каторжником, выдающим себя за французского графа д'Артуа, а меня вообще обозвали вором, сбежавшим с корабля, где меня хотели вздернуть на рею!
— И ты так спокойно говоришь об этом! — воскликнул дон Росендо, смяв газету и швырнув шуршащий комок через спинку кровати.
— А что делать, брат, — усмехнулась Касильда, — ты же знаешь: кто платит, тот и заказывает музыкантам то, что ему хотелось бы услышать!
— И чей же слух, по-твоему, должна ласкать эта наглая галиматья? — спросил дон Росендо. — Чернь не в счет, ей льстит чужое униженье, и она готова безнаказанно освистать любого, в кого ткнет жирный указующий перст какого-нибудь местного толстосума!
— О, брат, ты весьма близок к истине, — лукаво прищурилась Касильда, — и для полного ее торжества тебе осталось лишь назвать имя!
— Чье имя? — опешил дон Росендо.
— Толстосума! Скупого рыцаря! Серого кардинала! Плантатора! Банкира! Того, чьи капиталы правят бал в этом богом забытом штате! — засмеялась Касильда.
— Ух ты, целых пятеро! — присвистнул дон Росендо, загнув последний палец и выставив перед собой сжатый кулак. — Это все?.. Ты никого не забыла?
— Да что с тобой, Росендо! — удивленно всплеснула руками Касильда. — Ты что, забыл, что будка тесна даже для двух бульдогов?
— Да-да, я тебя понял, — пробормотал дон Росендо, — один! Конечно, это должен быть кто-то один! Но кто, вот вопрос?..
— А вон там ответ, — сказала Касильда, указав на смятую газету.
— Как? Не может быть! — воскликнул дон Росендо. — Я прочел ее всю, от заголовка до последней строчки!
— Газета не Священное Писание, — заметила Касильда, поднимая газетный лист с полу, — и далеко не каждое слово в ней пишется в строку…
— Да-да, конечно, как же это я сразу не подумал, — пробормотал дон Росендо, так осторожно принимая газету, словно она могла скрывать в себе гремучую змею, — сейчас я еще раз как следует посмотрю…
И он стал бережно, уголок за уголком, разворачивать пестрящий черными литерами комок.
— Этот?.. Нет, вряд ли, да и зачем ему вся эта возня? — бубнил дон Росендо, быстро пробегая глазами уже знакомые строки и метко забрасывая в рот ржаные сухарики из деревянной миски.
— Я вижу, ты быстро приходишь в норму, — засмеялась Касильда, — во всяком случае, голова уже начинает что-то соображать или, по крайней мере, делать вид, что соображает…
— С моей головой все в порядке, — заверил дон Росендо, глянув в опустевшую миску, — а вот моему желудку этих крошек показалось явно мало! Особенно после трехдневного, как я вычислил, поста! — И он указал пальцем на отрывной календарь в ногах постели.
— Именно поэтому дон Диего строго-настрого приказал не давать тебе ничего, кроме этих сухариков и бульона, — непреклонным голосом сказала Касильда.
— Тоже мне, доктор нашелся! — пробурчал дон Росендо, закрываясь газетой. — Следил бы лучше за своим жеребцом!.. Ведь из-под носа увели, причем дважды, а он и глазом не моргнул, так?.. А я сам, своими ушами, слышал, как ему предлагали за него сперва три, а потом четыре тысячи песо! Остин сказал, что за такие деньги здесь можно купить табунок мустангов в три-четыре десятка голов!..
— Дон Диего говорит, что такие кони, как Торнадо, сами выбирают себе хозяев, — вздохнула Касильда, — и если Зорро показался ему более достойным…