Тот закатил глаза и спокойно пояснил:
— Ты же знаешь, как семья Чацкого относится к тем, кто выделяется. Вы с Ииро уже успели отличиться за последнюю неделю, а Линнель и Раймо нет, но если я возьму с собой Раймо, а вас с Линнелем отправлю одних в участок, то вы обязательно что-то натворите.
Эрно расслабил напряжённый лоб, на котором собрались морщинки, и с чересчур важным выражением лица кивнул, принимая это объяснение. На том они и разошлись.
По возвращении в участок, вместе с взбудораженным Линнелем и безразличным Петром, Вяземский меньше всего ожидал расслышать крики старшего Чацкого, доходящие аж до дороги. Семья Чацких и так успела уже вытрепать ему мозги, поэтому его терпение было на исходе.
Он ускорил шаг, оставив Петра Линнелю, а сам стремительно зашёл в участок, где посреди входа застыл Пекки.
— Что случилось? — потребовал ответа Вяземский, но тут же отодвинул его в сторону, чтобы убедиться самостоятельно.
За его спиной послышался неуверенный ответ:
— Госпожа Вишневская велела никого из участка не выпускать…
— Что ты сказал? — переспросил Мстислав.
Но Пекки не успел повторить свой ответ, потому что из коридора прямо на Вяземского выскочил взлохмаченный Эрно с перекосившимися очками.
Он их поправил и выдал:
— Наша репортёрша допрашивает Чацкого! Она подозревает, что это он убийца!
Мстислав ошарашенно на него уставился, не веря ни единому слову, но следом пришло ещё одно шокирующее явление. Из их кабинета вышел начальник участка и философски произнёс:
— Справедливости ради скажу, что сделала она это по протоколу. Пришла и заявила: «Господин Чацкий подозревается в убийствах трёх граждан, а я, госпожа Вишневская, от имени народа требую его ответить на мои вопросы». — Горецкий устало вздохнул. — После этого, правда, она выгнала меня из кабинета, но теперь я понимаю тебя, Мстислав, я вот тоже не смог ей противиться.
К его словам Вяземский не особо прислушивался, уже распахивая дверь в самый дальний кабинет в коридоре.
Его приход заметила только Мирослава, с самым расслабленным видом прислоняясь к столу Горецкого. Он тут же безотрывно уставился на неё — Мстиславу показалось, что с их последней встречи прошло слишком много времени. Несмотря на её хитросплетённое враньё и истинную цель прибытия, он никак не мог избавиться от желания глядеть на неё.
Она тоже перевела свой взгляд с возмущавшегося Чацкого на него, но при этом не изменилась в лице и не поменяла позы — так и стояла со скрещёнными на груди руками, с распущенными и, Мстиславу показалось, что как будто ещё более чёрными, волосами, такого же хрупкого телосложения, с такими же тонкими чертами лица и с невероятно светло-голубыми глазами, которые сейчас непреклонно и решительно глядели на него — это было единственным, что выбивалось из её нарочито легкомысленного образа.
На ней было знакомое светлое платье на многочисленных пуговицах, цветом, напоминавшее ванильное мороженое, которое Вяземский пробовал однажды в Петрозаводске — ему не понравилось, показалось слишком сладким, но сейчас он вдруг подумал, что согласен есть только его до тех пор, пока не станет плохо.
Платье почти достигало её икр, создавая иллюзию, что она выше, чем есть на самом деле, и делая её ещё более изящной на вид, несмотря на привычный чёрный пиджак с широкими плечами.
Мстислав понимал, что неприлично так таращиться, но ничего не мог с собой поделать — он словно вдруг увидел Мирославу такой, какой она была на самом деле.
Его взгляд вернулся к её лицу, и он понял, что вся эта внешняя слабость не имеет никакого отношения к её внутренней силе духа. Он впервые смог взглянуть ей в глаза, отбросив шелуху и предрассудки. Прямым и непоколебимым взглядом на него смотрела женщина, наполненная огнём, неумолимостью и силой, перед которой ему захотелось преклониться. Вот что в ней было такого поразительного и незнакомого с самого начала — сила. Ни мужская очевидная, ни женская затаённая, а смесь, которую он прежде не мог в ней увидеть и, уж тем более, понять. Это осознание причинило ему острое неудобство, граничащее с болью.
Всё это время Чацкий, стоявший спиной к Вяземскому, продолжал что-то выговаривать Мирославе, которая даже не делала вид, что слушает.
Мстислав отвечал её прямому взору и с очевидностью понимал, что проиграл. Он окончательно и бесповоротно проиграл ей, и это осознание избавило его от недавно кипящей обиды и не доставило ни малейшего сожаления.
Глава 23. Допросы
В тот же момент он, наконец, стал способен оторваться от неё, чтобы прислушаться к тому, что говорил старший Чацкий.
— … никакого права! За клевету тоже сажают! Какая-то девчонка заявилась сюда, чтобы попирать наши правила и законы! Да кто ты такая?..
— Госпожа Вишневская, — прервала она его вежливым тоном. — Вам тяжело запомнить?
— Как ты смеешь? — взревел Чацкий, да так громко, что Мирослава и Мстислав одновременно поморщились.
— Господин Чацкий, по-моему, я проявляю к вам достаточно почтения. Именно поэтому требую его и по отношению к себе.
— Чтобы какая-то баба…
Вяземский не желал, чтобы Мирослава слышала продолжение, поэтому прокашлялся.
К нему обернулся Чацкий, который выглядел полубезумно — с растрёпанными волосами, в которых виднелась седина, покрасневшими белками глаз и лицом, а вдобавок почему-то с оторванной пуговицей на кителе.
— Добрый день, — поздоровался Мстислав.
— Явился наш глава! — злобно выплюнул Чацкий, тут же меняя объект для выплёскивания своей ярости. — Как ты мог допустить, чтобы это пришлая репортёрша заявлялась сюда и кидалась такими обвинениями?
— Давайте будет честны, — миролюбиво встряла Мирослава, — Я никого не обвиняла, лишь попросила ответить на несколько вопросов. Я всё-таки лицо, которое предоставила столица для выяснения всех обстоятельств в расследовании убийств. Вместо того чтобы пойти мне навстречу, вы уже полчаса сотрясаете воздух.
— Нет, ты её слышишь? — с неприятным смешком спросил заместитель участка у Мстислава. — Не пора ли главе общины вмешаться?
Тот всё ещё не до конца был готов к этому — со вчерашнего дня, когда Мирославе стали известны, тщательно скрываемые тайны их общины прошло немного времени — он так и не смог понять, как отреагировала она и как себя вести теперь ему. Поэтому он старался сохранить хотя бы внешнюю невозмутимость и достаточно спокойно обратился к Мирославе:
— На каком основании ты решила задать ему эти вопросы?
— Так вы настолько близки! Всё становится понятно! — оскалился Чацкий, но был всеми проигнорирован.
— У меня есть свидетель, который утверждает, что видел господина Чацкого ходящим поздним вечером на кладбище и после убийств его походы стали еженощными. Мне показалось это несколько странным, вот я и решила поинтересоваться.
Вяземский нахмурился, вновь взглянув на спокойную Мирославу. В её запахе он учуял волнение, но больше всего в нём выделялось нетерпение и затаённое раздражение — аромат напоминал кисло-сладкие лесные ягоды.
— Это правда? — обратился он к заместителю участка.
— И ты ей веришь? — сквозь зубы процедил он, но затем усилием воли сбавил обороты и пожал плечами. — Даже если и так, это разве запрещено? На том кладбище у меня похоронены предки и жена.
— Не запрещено, но когда я вас допрашивал, то вы ни о чём таком не упоминали.
— А разве должен был? — вскинул Чацкий бровь, поджав губы.
Мстислав неопределённо пожал плечами.
— Это выбивается из ваших показаний. Если это не секрет, то почему вы скрыли это? Я не говорю, что обвинения Мирославы справедливы, просто нахожу странным такое утаивание. Вы могли что-то заметить.
— Я ничего не видел, — непреклонно произнёс Чацкий, стремительно меняясь — он вернул контроль над собой и стал привычно собранным.
Вяземский кивнул и отошёл от выхода, который до этого загораживал.
— Спасибо, что ответили на вопросы. Можете идти.
— Из собственного кабинета? — изумился он.
— Я ещё не закончила, — тоже не согласилась с решением Мирослава.
— Мне нужно переговорить с госпожой Вишневской. А вы бы могли пойти домой и отдохнуть, — ответил Вяземский заместителю, и тот, не скрывая злорадства, всё-таки покинул кабинет, оставив их вдвоём.
Мстислав вновь вернулся на исходную позицию. Некоторое время царило неуютное, насыщенное отрицательными чувствами, молчание — как будто после того, как они остались наедине заговорить друг с другом стало тяжелее. Вяземский старательно не смотрел в сторону Мирославы, и та отвечала взаимностью.
В этот раз она не выдержала первой и сказала с нескрываемым раздражением:
— Ты не имел права вмешиваться. Я могла сама его допросить.
— И ничего бы не узнала.
— Ты тоже не больно много смог выяснить, — пренебрежительно фыркнула она.
— Мы точно знаем, что он недоговаривает что-то, — упрямо возразил он.
— Это и так было понятно!
Снова наступила неловкая пауза. Слишком многое обоим хотелось сказать, и никто не знал, с чего начать. Вяземский не мог так быстро прийти в себя из-за её многочисленной лжи, несмотря даже на то, что Мирослава невероятно восхищала его. А у неё наверняка были свои причины для того, чтобы недовольной им, иначе была бы она так холодна? Эта мысль неожиданно разозлила его, ведь он, в отличие от неё, не действовал постоянно за спиной.
— Почему ты не сказала мне, что узнала что-то? — потребовал он ответа и впервые с момента, как они остались наедине, взглянул на неё.
Мирослава задумчиво созерцала вид за окном, всё так же прислоняясь к столу Гордецкого. После его вопроса она коротко и негромко засмеялась.
— Чтобы ты допросил Чацкого сам? — насмешливо поинтересовалась она, возвращая внимание к нему.
— Да.
Мирослава резко отлепилась от стола и сделала несколько решительных шагов в его сторону.
— Вот поэтому и не сказала, Мстислав! Ты думаешь, что только ты способен чего-то добиться от людей? Почему? Потому что ты мужчина?