На улице было ещё светло, несмотря на близость вечера, а погода словно становилась терпимее с каждым днём. Солнце уже не припекало так нещадно, оставляя после себя обжигающие поцелуи, сейчас оно словно заключало в свои тёплые объятия, обволакивая тело со всех сторон. Ветер трепал волосы собравшихся на улице, и со стороны могло показаться, — если бросить взгляд ненароком — что одетые в белые льняные одеяния люди с развивающими волосами в разные стороны и вкрадчивым шёпотом, которым они говорили друг с другом, собрались здесь для какого-то древнего обряда.
Внезапно послышались звуки, похожие на бряцанье какого-то музыкального инструмента, к нему вскоре присоединился тихий барабанный марш, набирающий обороты. Среди этих звуком Мирослава, наконец, разобрала трескучее переваливание по неровной дороге повозки и лошадиный стук копыт.
Она пролезла через толпу, чтобы увидеть, как к участку неспешно едет повозка с очень старым, наверное, возраста Бориса Игнатьевича, а то и больше, мужчиной в свободной рубахе и штанах и сосредоточенной женщиной в платье на пуговицах, в которой угадывалось семейное сходство с пожилым мужчиной. Серое лицо старика было исписано многочисленными морщинами, цвет глаз потускнел, да и он сам казался придавленным к земле неподъёмным и невидимым грузом. Но на его губах плясала улыбка, которая отражалась в звучавшей музыке или, наоборот — она появлялась из-за неё.
Мирослава удивлённо рассматривала группу музыкантов, сопровождающую повозку. Она предположила, что это был местный хор — одну девушку она видела возле ручья, но никак не могла взять в толк, для чего он собрался вокруг повозки.
Среди группы была старушка, возглавляющая их шествие — её наряд отличался цветностью, даже её косынка была ярко-красного оттенка, а уж многочисленные бусы и колокольчики, которые звякали так, словно создавали отдельную песню, которая очень органично звучала в такт основным мотивом, пестрили самым смелым разнообразием форм и цветов. За широко улыбающейся старушкой, поющей грудным голосом на неизвестном Мирославе языке — он звучал одновременно и грубо, и нежно, словно шелест листьев на деревьях, но и как журчание воды, шла молодая девушка, выглядевшая куда скромнее своей наставницы — на ней и вовсе не было украшений, а одеяние было белым. Единственное, что сверкало на солнце — золотистые нити, которым было обшито её платье. Она двигалась плавно, словно плыла и подпевала мелодичным тихим голосом тогда, когда голос старушки начинал затихать. Остальными членами группы были мужчины, одежда которых отличалось почти вызывающей красотой на фоне женщин — на головах у них были шапочки с жемчугом, которые при попадании на них солнечных лучей почти ослепляли, фартуки поверх рубах, украшенные золотыми нитями, а на ногах — узкие суконные брюки с разрезом. Именно они держали музыкальные инструменты, которые не мешали им во время движения танцевать и двигать корпусом в разные стороны. Звуки сменялись с торжественных до робких. Мелодия то волновала сердце, сжимая в тисках, то расслабляла настолько, что хотелось прилечь на зелёную и мягкую травку и наблюдать за пушистыми облаками. Но когда повозка добралась до участка и возница успокоил лошадей, воцарилась тишина. Звучавшая только что мелодия оборвалась, а приехавшие гости, как предположила Мирослава, не шевелились, словно чего-то ждали.
Наконец, возобновилось бренчание канделы — струнного щипкового инструмента, на котором играли приёмом бряцания и который Мирослава узнала вблизи. Следом за ним послышалось глухое взволнованное дыхание барабанов, становящиеся громче и яростнее с каждым ударом. Женщины подхватили мотив, но в противовес ему запели на одной высокой ноте. Несочетающие звуки вводили в беспокойный транс, из которого было невозможно выбраться своими силами. Мирослава поймала себя на том, что борется одновременно с желанием куда-то бежать и остаться стоять на месте. В итоге она не могла пошевелиться, вслушиваясь в неутихающую странную песню без слов.
Женские голоса стали опускаться, а игра музыкальных инструментов набирать оборота — это был медленный процесс, и он продолжался до тех пор, пока их тональность не встретилась и своей общей силой и страстностью не взмыла до небес, а затем не прекратилась.
Оглушённая Мирослава почувствовала себя брошенной и одинокой. Все вокруг, начиная с прибывшего старика с женщиной, начали аплодировать, и она тут же присоединилась к ним. Но она всё ещё чувствовала себя так, словно внутри что-то оборвалось. Несмотря на тяжесть, которая возникла в теле, в груди Мирослава почувствовала облегчение и свободу. Она прикоснулась к глазам, которые были немного влажными, и рассмеялась. Своим странным облегчённым смехом она не привлекла внимание, потому что каждый в толпе, как и она, продолжал приходить в себя.
После естественно возникшей паузы в моменте, когда отзвучали аплодисменты, а местный хор раскланялся и присоединился к остальной группе людей, старик с помощью сопровождающей его женщины поднялся на ноги и объявил, дребезжащим от сухости, но всё ещё уверенным голосом:
— Сегодня я прибыл к вам, братья и сестры, чтобы сделать объявление. Я извиняюсь перед главой, где бы он ни был, за то, что приехал без предупреждения, но ждать больше было нельзя — я и так затянул с этим. — Старик прервался и закашлялся. Он продолжил только после того, как восстановил дыхание. — Дело в том, что я стар и знахарство, духи и лечение больных больше мне недоступно. В юности ко мне пришёл вещий сон — в нём я видел, когда умру и что я должен перед этим сделать. Поэтому сегодня я здесь и говорю вам эти слова. Но прибыл я не только ради того, чтобы сообщить, что очередной старик скоро покинет этот мир. Есть и другие две новости. — Он снова сделал глубокий и тяжёлый вздох, прежде чем сказать. — Первая — мир меняется. Настало время перемен, которых мы так боялись.
Он замолчал, ожидая реакции. Люди безмолвствовали — при желании можно было расслышать жужжание мух, которые с завидным рвением продолжали кружить вокруг Мирославы.
Колдун продолжил, не выглядя расстроенным такой холодной публикой.
— Он меняется так, как не готовы принять некоторые члены общины. Как не готов даже я, но мне повезло больше — смерть поджидает меня за поворотом. — На его губах возникла искренняя улыбка. — У вас есть ещё время примириться с переменами до тех пор, пока они не пришли прямо к вашему порогу, но его всё равно мало. Но вы можете также попытаться противостоять этим переменам, но не стоит забывать, что чем сильнее сопротивляться им, тем скорее они наступят и тем сильнее подкосят. Что это за перемены? Городские давно заглядывались на наши края, они слышали отголоски сплетен об особенных людях, но они не лезли, ибо были слишком заняты своими дрязгами, ленью и баловством. Это время закончилось. Сегодня, завтра или через месяцы они придут и будут знать, кого и что искать.
Толпа зашумела сначала неуверенно — она полнилась уточняющими вопросами друг к другу о том, что правильно расслышала. Потом люди отреагировали более эмоционально — послышалось возмущение, перемешанное с недоверчивыми восклицаниями.
Вскоре люди окончательно превратились в обычную толпу — шумную и бессознательную.
Глава 26. Новый колдун и труп
Мирослава оглянулась и увидела, как на большинстве лиц расцветает испуг, но более взрослые жители села казались скорее разгневанными и непримиримыми. Среди них она узнала пару мужчин из общины, которых видела лично.
Казалось, что толпу нельзя угомонить, но спутница старика, который, к удивлению Мирославы, оказался колдуном соседского села, оглушительно свистнула, привлекая внимание.
— Спасибо, дочка, — поблагодарил старик и тут же невозмутимо заполнил тишину объявлением. — Есть и вторая новость. Я должен представить вам своего преемника, который станет не только колдуном, но и следующим членом общины.
Он взял паузу и зачем-то повернулся в сторону небольшого холма, на котором пасся скот. В это время все в ужасе, а Мирослава заинтересованно уставились на женщину, которую привёз с собой старик. Неужели он решил ей передать своё членство в общине и колдовские знания?
— Вот и она! — с примесью облегчения, испуга и напряжения воскликнул старик.
Все взгляды устремились на то место, куда он глядел. На вершине холма никого не было, но спустя пару минут с боковой улицы вышла фигура, которая была легко узнаваема из-за уверенной, быстрой походки и густых светлых волос, неприбранных в причёску.
— Ингрид? — восторженно прошептала Мирослава.
На этот раз рядом стоящие мужчины и женщины обернулись к ней, смерили любопытными взглядами, но говорить ничего не стали. Мирослава улыбнулась молодой женщине, которая несмело ответила ей тем же.
Тем временем Ингрид уже почти дошла повозки, и Мирослава смогла оценить состояние подруги. Та всеми силами старалась выглядеть уверенно, но страх и волнение всё равно проскальзывали в излишне дёрганных движениях и неравномерно вздымающейся груди.
Когда вещунья остановилась и вскинула подбородок, глядя прямо в глаза изучающему её старику, Мирослава ощутила, как её саму начинает потряхивать от беспокойства. Остальные присутствующие ничего не говорили, ожидая вердикта колдуна.
Тот, прежде чем заговорить, усмехнулся.
— Приветствуйте колдунью и нового члена общины. — Его слова прозвучали как раскаты грома в возникшей вязкой тишине. — Я передам ей свои записи, и она сможет занять моё место.
— Я не колдунья, а вещунья, — решительно отозвалась Ингрид, всё так же не опуская подбородок и не расслабляя окаменевшие плечи.
Старик в ответ нахмурился.
— Как это понимать?
— Я не хочу взаимодействовать с тёмной стороной вашей профессии, но с другой буду работать как подобает, а тёмной обучу того, кого сочту достойным ваших знаний и оставлю вашим людям. — Она уважительно поклонилась, а когда выпрямилась, то выглядела более спокойной. — Несмотря на это, я с благодарностью возьму на себя ваши обязанности и членство в общине, если вы позволите.