— Ты похожа на него чем-то.
Мирослава успела позабыть во время рассказа о том, что прямо перед ней была её родная мать, к которой она, несмотря на её объяснения, пока не знала, как относится.
— На самом деле, ты моя копия, — с гордостью и спесью продолжила мать, — Но кое-какие черты лица ты унаследовала от него: губы, разлёт бровей.
Мирослава не удержалась и прикоснулась сначала к губам, а потом и к бровям. Но заметив улыбку матери, она потребовала:
— Не улыбайся мне так.
Она знала, что это звучит по-детски, но удержать обиду внутри было невозможно. Послышался лёгкий смех, от которого на воде появлялись круги, и хозяйка озера призналась:
— Не могу удержаться. Ты ведь моя дочь.
Мирослава фыркнула и непримиримо скрестила руки на груди, но она не могла себя обманывать — от этих слов внутри, где только что были ледники, появилось солнце, сшибло лед, растворило его и оставило царить там тепло.
Пусть её не было рядом. Пусть она даже не человек. Но сейчас Мирослава глядела на мать и отчётливо могла различить в ответном взгляде любовь.
— Ты ведь знаешь, кто я такая? — спросила она у неё, затаив дыхание.
Та торжествующе усмехнулась.
— Конечно. Я это чувствую в тебе и ни на мгновение не сомневалась. Чтобы моя дочь и была лишена особенности? Вот уж чему не бывать!
То, с какой уверенностью и верой она говорила об этом, принесло новую волну приятной обжигающей боли сердцу Мирославы. Она часто размышляла о том, чтобы сказали родители, узнав о её «недуге», и глушила в себе тяжёлые мысли, что они могли бы тоже посчитать её проклятой.
— Но ты совсем себя не бережёшь, — качнула раздосадованно головой хозяйка озера. — Следует чаще обращаться в свою вторую сущность, иначе ты рискуешь слишком рано покинуть этот свет. Обратись! — властно приказала ей мать.
Мирославу захлестнула паника, и она резко покачала головой. Что-то внутри неё отозвалось на этот приказ, но она задавила желание повиноваться.
— Упрямая! — с удовольствием улыбнулась мама.
Затем она с невероятной быстротой приблизилась к лицу Мирослава. Она даже могла увидеть на лице матери капельки воды, которые сверкали, словно жемчуг, различить в голубых глазах волны, почувствовать её солёное и холодное дыхание на своей коже. Шок от её близости вынудил Мирославу потерять над собой контроль, поэтому когда мать выдохнула ей в лицо:
— Обратись, дочь моя.
Она не сумела устоять.
Её решительность сдалась перед внутренним, почти щенячьим желанием поддаться этому призыву. Она скинула с себя пиджак и без труда стянула платье, подставляя ещё тёплую кожу под порывы ветра и закрывая глаза.
Долго ждать не пришлось. Через пару секунд её тело скрутило судорогой, она сжала зубы и застонала, выгибаясь в спине. Колющая боль вынудила её суставы выгнуться. Сердце стремительно колотилось, звуча во всём теле и заглушая другие звуки. Мирослава от боли перестала осознавать происходящее. Последнее, что она помнила перед тем, как погрузиться в темноту — она упала на колени и закричала.
Разум вспышками возвращался к ней: вот она над головой матери что-то ей кричит и возмущается, а та стоит с запрокинутой к небу головой и отвечает в том же тоне; вот её руки кажутся ей невесомыми, и она пытается вновь научиться ими управлять; в какой-то момент Мирослава понимает, что ветер разошёлся не на шутку, но ей больше не холодно, а очень хорошо и даже правильно — она парит в нём так, словно всю жизнь только этим и занималась. Хлопая чернильными крыльями, она думает, что как же это приятно — быть свободной. Она не понимает, почему так долго лишала себя этого удовольствия. Погружаясь в это чувство всё сильнее, отказываясь от привычных волнений, она почти поддалась этой лёгкости, но во время паузы, наполненной облегчением и негой, она наконец, сумела понять, что во всём этом не давало ей покоя — это было не её тело!
В следующее мгновение, когда сознание к ней вернулось, она уже была на земле в своём прежнем теле, которое было укрыто знакомой тканью платья.
Мирослава прислушалась к своим ощущениям. Всё тело ломило, словно после долгой простуды, но в груди возникла легкость, которую она обычно чувствовала только после полнолуния. Ещё кто-то гладил её по волосам и женским голосом негромко бранил:
— … знать?! Я думала, что ты хотя бы иногда обращаешься, а не только в полнолуние! Вот почему тебе было так больно! Чем дольше отказываешься от оборота, тем слабее тело и яростнее дух!
— Я очнулась, — хриплым голосом сообщила Мирослава, открывая глаза и пытаясь сфокусироваться на злой матери.
— Я знаю! — пуще прежнего завопила она — высоким и некрасивым голосом.
Мама потеряла прежнюю изящную привлекательность — чёрные волосы облепили лицо, ярость превратила естественную бледность в маску, которая отображала хищность, таившуюся в сущности хозяйки озера, глаза сузились и потемнели. Мирослава понадеялась, что в гневе выглядит не так.
— Поэтому и кричу, чтобы до тебя дошло!
Мирослава поморщилась от нового вопля и попыталась приподняться, чтобы сесть, но неожиданно сильные руки матери властно уложили её обратно.
— Ты ещё не готова, — непреклонно заявила мать.
Она закатила глаза и задумалась. После оборота она уже давно не просыпалась в воде, но та всё равно продолжала её неудержимо притягивать. Сейчас её затылок был влажным из-за того, что лежал на мокрых коленях матери, и это ощущение пробудило в ней воспоминания десятилетней давности — именно тогда и произошёл её первый оборот.
Во сне иногда возникает пугающее чувство, заставляющее сжаться в узел все внутренности, чувство, когда ты осознаёшь, что сейчас вот-вот должно произойти что-то страшное и тебе необходимо как можно скорее проснуться. В такие моменты сознание никак не желает выпустить тебя из своих склизких, холодных щупалец, и чем сильнее ты пытаешься выскользнуть из зыбкого происходящего, тем глубже тебя засасывает в пучину.
Мирослава понимала, что ей снится сон, в котором она тонет. Ей необходимо было проснуться, но усталость и ощущение неописуемой тяжести, которая сдавливала грудь не позволяла ей этого сделать. Вода поглощала её полубессознательное тело, разум туманился, а холод стал ощущаться почти как пуховое одеяло, на котором она никогда не спала, но часто воображала. В какой-то момент внутренний голос, который не желал повиноваться физической слабости, жёстко приказал ей открыть глаза, и Мирослава тут же распахнула их с оглушительно колотящимся в панике сердцем, попыталась сделать успокаивающий вздох, но вместо этого наглоталась воды.
Ещё не отошедший ото сна мозг озарило осознание — она тонула по-настоящему.
Мирослава стала в ужасе дрыгать руками и ногами, но толща воды над головой, которая с каждой секундой становилась больше, лишь сильнее затаскивала её на дно. Вода неудержимо тянуло её тело вниз, пока она продолжала отчаянно бороться с широко раскрытыми глазами. Ей потребовалось несколько долгих секунд, чтобы понять, что если она хочет выжить, то ей необходимо успокоиться. В лёгких не хватало воздуха, тело казалось неподъёмным, сознание неспешно раскачивалось, то отбирая возможность размышлять, то возвращая её вновь — несмотря на это, Мирослава сумела понять, что она в любой момент может проститься с жизнью, и эта обреченность придала ей сил.
Она попыталась расслабиться и ни о чём не думать. Когда она почувствовала свои конечности, то стала упрямо плыть наверх, к манящей поверхности. Она вообразила себя лягушкой и старательно гребла руками, отталкиваясь при этом ногами, всем естеством игнорируя жар в груди и слабость во всём теле.
По ощущениям прошла целая вечность, и Мирослава уже не чувствовала себя ни лягушкой, ни собой. Ей казалось, что она часть окружающего мира и её место здесь. Когда она уже уверилась в этой мысли, её голова внезапно оказалась над водой, и она поражённо начала хватать ртом воздух. Мирослава закашлялась, с трудом пытаясь вновь научиться дышать. Когда стало чуть легче это делать, она стала оглядываться вокруг, нервно убрав трясущимися руками прилипшие к лицу чёрные волосы.
Стояла лунная ночь, ветер слабо прогуливался по поверхности воды, вынуждая Мирославу содрогаться от холода. Отсюда были видны деревья, которые более тёмным пятном выделялись на общем фоне. Она никак не могла узнать местность, и единственное, что ей оставалось — это плыть, надеясь добраться до берега. Казалось, что лес расположился неподалёку, но это могло быть и обманчивое ощущение, поэтому она просто вновь стала равномерно перебирать руками и ногами в сторону берега.
Она гребла и гребла, преодолевая мглистую тьму, которая ощущалась как вода, но выглядела словно вязкая темнота, желающая затянуть её на дно. Мирославе показалась, что она слышит чей-то шёпот из глубины. Такие мысли её до ужаса испугали, и она постаралась отвлечь себя, размышляя о том, как ей влетит, если воспитательница заметит её пропажу. Мирослава не понимала, как она оказалась в воде без одежды, также как не понимала, для чего ей вообще понадобилось ночью покидать приют. Последнее её воспоминание было о вечерней молитве и холодных жёстких простынях. А в следующий момент она уже тонула.
Когда Мирослава добралась до берега, то уже не чувствовала себя живой — у неё болело абсолютно всё внутри и снаружи. Она не была уверена, что когда-нибудь вообще сможет пошевелить своими заледеневшими конечностями. Ей так хотелось спать. Песок показался похожим на простыни в приюте, и это так манило её закрыть глаза и отдохнуть. Она собиралась лишь ненадолго вздремнуть…
Мирослава второй раз за ночь раскрыла в панике глаза, на этот раз почувствовав, что её тело сотрясается от сильного кашля, а голова разрывается от боли. Из неё вновь начала выходить речная вода, и ей пришлось повернуться набок. Когда кашель утих, она смогла приподняться и сесть, с ужасом осознавая, что отключилась и только чудом вновь сумела проснуться. Она тут же возблагодарила высшие силы, которые помогли ей выбраться из воды и выжить. Но самое сложное только начиналось — теперь ей необходимо было не замёрзнуть и как-то добраться до приюта. В этом году весенние ночи были на диво тёплыми, и это могло спасти ей жизнь. Но на обдуваемом ветром берегу без одежды она всё равно долго не могла протянуть, поэтому она подгоняла полусонный мозг в поисках идей.