Мгновение спустя Мирославу осенило, и она поползла до деревьев, а затем прижалась к их коре. Это не особо помогло, но было лучше, чем лежать на холодном песке. Мирослава попробовала подняться, держась за дерево, игнорируя слабость и дрожь во всём теле. Она зацепилась за вспыхнувшую в её мутном сознании идею и собиралась воплотить её, несмотря ни на что. Она вгляделась вглубь леса и стала стремительно идти в направлении приюта, надеясь, что рассказы учительниц и воспитательниц о животных, обитающих в лесу, были правдивыми. Встретиться с ними Мирослава не желала, но кое-что от них ей было необходимо. Она уже успела понять, что это та река, которая проходила вдоль приюта и которую Мирослава с другими девочками иногда посещала летом, сбегая из-под надзора воспитательниц. Неподалёку от неё как раз был лес. Он был куда ближе, чем закрытые ночью двери приюта.
Наконец, она увидела искомое и почувствовала всепоглощающее облегчение, которое вынудило её на мгновение расслабиться, и она повалилась на холодную траву. Мирослава вновь содрогнулась от кашля, но потом сцепила зубы и ползком добралась до пустой заросшей норы, спрятанной между деревьев. Она нарвала побольше травы и начала растирать ею кожу со всей силой, какую имела, до той поры, пока не почувствовала, как та стала покалывать. Затем залезла в нору, положила длинные волосы так, чтобы они не соприкасались с телом, и свернулась калачиком. Внутри норы неприятно пахло, сверху торчали корни и сыпалась земля, а под собой Мирослава чувствовала копошение муравьёв. В отличие от всего остального, соседству она даже обрадовалась, а оказаться погребённой или съеденной вскоре было уже не так страшно, потому что она, наконец, обрела подобие тепла. Сил ни на что не осталось, даже на слёзы, поэтому Мирослава прикрыла глаза, желая немного отдохнуть, и тут же уснула.
Богу было угодно, чтобы она проснулась на следующее утро и даже смогла добраться до приюта. Светило тёплое полуденное солнце, опустошённый желудок был не прочь полакомиться сладкими ягодами. Благодаря всему этому Мирослава всё же сумела дойти до дверей приюта. Когда-то она мечтала со всей страстью ребёнка покинуть его и никогда не возвращаться, и тогда она даже согласна была жить в лесу, несмотря на страх перед дикими животными, но когда её мечта сбылась, она струсила и побитой собакой возвратилась обратно. Но пусть ей и было ненавистно почти всё в приюте, умирать она не хотела.
Когда она вернулась, то её даже не стали наказывать за это приключение, потому что она оказалась прикована к постели почти на месяц. Воспитательницы думали, что она не доживёт до своего пятнадцатилетия. Мирослава, не иначе из упрямства, ожидания не оправдала и поправилась. Но болезнь не прошла бесследно — её здоровье ослабло, а сердце порой не слушалось. Но это было меньшим из её бед — после того, как Мирославе исполнилось пятнадцать, она обнаружила в себе ещё один «недуг», который и привёл её той роковой ночью на реку. И после этого ее жизнь уже никогда больше не была прежней.
Каждый месяц она вновь оказывалась на берегу реки, которая ярко освещалась лунным светом. Только она была уже более подготовлена — Мирослава заранее прятала запасное сухое платье в той самой норе, боясь, что в следующий раз может не пережить ещё одну ночь мокрая и без одежды. Но в воде она больше не оказывалась. Она просто каждое полнолуние просыпалась возле реки и почти ничего не помнила.
Так продолжалась некоторое время, но Мирослава не могла постоянно скрывать свои отлучки и знала, что если расскажет правду, то в приюте её сочтут проклятой и отправят в место, где с такими, как она, не церемонились. Поэтому у неё не оставалось выбора. Спустя месяцы после дня рождения она собрала свои вещи в небольшой мешок, совершила набег на кабинет директрисы и, спрятавшись в повозке, прибывшей из деревни, в которой пару раз в неделю им привозили свежую еду, сбежала в надежде, что где-нибудь сможет найти причину своего недуга и излечиться от него.
Глава 29. Ты догадался?
— Это произошло в первый раз накануне моего пятнадцатилетия, — всё ещё хриплым голосом начала Мирослава, а затем прокашлялась. — В полнолуние я встала с постели и в ночной рубашке отправилась к реке, чтобы обратиться, затем очнулась в воде, чуть не утонула, еле добралась до приюта, а потом чуть не умерла уже от болезни. В ужасе, что меня сочтут проклятой, я покинула приют и скиталась некоторое время. Но я сумела выжить, несмотря ни на что, — без бахвальства, лишь констатируя факт, заключила она, укоротив свой некогда самый страшный кошмар до такой степени, что впервые ей было не страшно.
Мирослава не задавала вопросов — за столько лет она уже не надеялась получить ответы, поэтому она молчала, но всё равно ожидала ответов. Материнский взор окончательно утратил свирепость — её глаза теперь заволокла бледная дымка сожаления.
— Оборот происходит, когда у ребёнка начинается новый этап взросления — твой наступил так поздно, наверное, из-за лишений в приюте. — Мать судорожно вздохнула, устремляя взор на реку. — А что по поводу воды… Тебя тянуло к родной стихии, — с печалью пояснила она, вновь начав поглаживать волосы Мирославы. — Все оборотни связаны с лесом, так или иначе как человек с землёй, даже тогда, когда она ему неродная. У тебя, помимо этого, есть связь с реками. Во время первого оборота ты не смогла сопротивляться зову воды, а она была рада поглотить тебя, но не со зла, а из-за того, что она так же страстно, как и ты её, хотела заполучить. Ей неведома злость, но она игривая, жадная и охочая до того, что ей полюбилось. Ты должна была стать сильнее неё, взять под контроль, а не прятаться.
Мирослава тоже повернула голову к воде, которая, словно почувствовав, что речь идёт о ней, заволновалась и волнами потянулась к находящимся на берегу женщинам. Мирослава слишком устала, и возникшее притяжение ей было очень просто игнорировать — впервые она его не испугалась, благодаря словам матери, а строго, насколько ей позвонили силы, отдёрнула, и оно, как нашкодивший щенок, вернулось в свой угол, в верном ожидании предстоящей игры.
— Я не обладаю теми же знаниями, что и глава общины, — внезапно призналась мать, возвращая к себе пристальное внимание. — Он и ему подобные с годами стали лучше разбираться в оборотничестве. Ты должны попросить их о помощи.
Мирослава нахмурилась и ничего не ответила.
— Ты упрямо поджала губы, — заметила хозяйка озера. — Чем они тебе не угодили? Или только глава отличился? Он редкий упрямец.
В ответ Мирослава дёрнула головой.
— Ничего такого.
— Никогда не смей врать матери! — сурово припечатала, собственно, её мама, а после того как получила послушный кивок, неожиданно заискивающе и мило полюбопытствовала. — Неужели глава люб тебе?
— Нет, конечно! — тут же возмущённо воскликнула Мирослава в ответ, резко садясь и откидывая платья на песок. — Что ты такое вообще говоришь?
С поспешной суетой пытаясь подняться на ноги, она, конечно, позабыла о недавнем обороте, и, пробежавшие колючей болью по всему телу иголки, вынудили её зашипеть и плюхнуться обратно на песок.
Послышался весёлый смешок, в ответ Мирослава со всей возможной надменностью фыркнула, а затем осторожно, без лишних движений поднялась на ноги, игнорируя ноющую боль в мышцах.
Занятая тщательным отряхиванием песка с кожи, она была слишком сосредоточена, чтобы обратить внимание на приближающиеся быстрые шаги, в отличие от её матери, которая с предвкушением протянула:
— Что сейчас будет.
Но потом она посерьёзнела и, внимательно глядя на Мирославу, произнесла:
— Я знаю, какие вопросы ты хотела задать — те же, что глава пару дней назад моему мужу. Но он бы не ответил, потому что не любит связываться с утопленниками. Ими занимался не он. Я вытаскивала тела и переносила их на территорию хозяина леса, как он и велел. Ему было неинтересно, зачем колдун это делает, а я, подражая Николаю, полюбопытствовала. Колдун ночью открывал врата между миром живых и мёртвых, отправляя по тонкой светящейся нити своих жертв туда. Я думаю, что ему что-то понадобилась по ту сторону.
Мирослава застыла с приоткрытым ртом, пытаясь осознать сказанное.
В это же мгновение хозяйка озера, красиво покачивая обнажёнными бёдрами, поднялась на ноги, сделала пару плавных шагов к реке, а затем с силой оттолкнулась, чтобы легко преодолеть расстояние до глубины, нырнуть с головой и исчезнуть, оставив после себя эхо всплеска и, расходящиеся в разные стороны, круги на воде.
Мирослава проводила её взглядом, ёжась на ветру.
— Куда ты? — запоздало вопросила она, но потом отвлеклась на шум, исходящий из леса.
Оттуда тут же выбежал Вяземский, который резко, на пятках, создавая неглубокую ямку, затормозил, чуть не упав носом в землю. Он быстро выпрямился и остолбенел, во все глаза уставившись на Мирославу, которая предстала перед ним абсолютно обнажённая — сорочку во время оборота она порвала, и единственным предметом туалета у неё оставалось платье, которое мирно покоилось рядом с ней на холодном песке.
Слишком уставшая физически и морально, Мирослава даже не нашла бы в себе сил смутиться такой неловкой ситуации, если бы Мстислав не продолжал на неё безотрывно таращиться.
— Может быть, ты отвернёшься? — уточнила она с совсем немного покрасневшими скулами.
— Что? — прохрипел он.
— Мстислав, я обнажена.
— Вижу, — низким, рокочущим голосом протянул он, продолжая пялиться.
— Мстислав, я абсолютно голая! Отвернись! — не выдержав, рявкнула она.
Тот, наконец, опомнился, встретился с ней взглядом и кивнул, поворачиваясь спиной. Мирослава быстро отряхнулась от оставшегося на коже песка и стала натягивать платье, но этот процесс был более медлительным, чем снятие — вдобавок она действовала нервно и суетливо, оттого получалось ещё хуже.
— Я прошу прощения. — Послышалось глухое бормотание.
— Ничего не говори, — попросила она, дрожащими пальцами застегивая пуговицы на груди.