— Я здесь. Я с тобой, — согласилась она. — Но мне позволяли прийти тебя навестить, и только. Я не могу вернуться к тебе.
— Почему? — захрипел он. По его щекам текли крупные слёзы, смешанная со злостью и обречённостью. — Я ведь сделал всё правильно! Всё, как было написано…
— Пётр, — оборвала его Таня, и её голос дрогнул от суровости. — То, что ты сделал — ужасно. Дорогой, о чём я просила тебя перед тем, как уйти?
— Не помню, — соврал он, впервые отводя взгляд в сторону от неё.
— Пётр.
Он судорожно вздохнул, вытер слёзы, которые перемешались с кровью на подбородке, и, снова глядя на неё, ответил:
— Ты просила жить дальше. Позволить себе горевать, но не хоронить себя заживо.
— А ты что сделал? — ласково спросила она, но затем взглянула на ожидающую богиню и не стала дожидаться его ответа, а продолжила сама. — Дорогой, выслушай меня внимательно. Ты не смог меня вернуть не потому, что делал что-то неправильно, следуя этому кошмарному ритуалу, а потому что я этого не захотела. Я приняла свою смерть и не желала возвращаться. Мне жаль, что эта правда разбивает тебе сердце, но такова она. Я умерла, Пётр. И я так устала во время болезни, что когда смерть пришла за мной, то почувствовала облегчение.
— Нет… Нет… Это не ты… Это неправда… Таня любила меня и хотела быть со мной…
— Это я, дорогой, и ты это знаешь, просто не хочешь меня услышать. Я и вправду любила тебя и хотела встретить вместе старость, но, Пётр, у судьбы были другие планы. Я уходила так легко, потому что доверяла тебе и верила, что ты справишься. — Она покачала головой, её голос пропитался горечью и болью. — Но что же ты в итоге сотворил…
Пётр, державшийся до этого на одной лишь вере в успех, на одном желании ещё раз увидеть жену, вдруг обмяк. Он, подобно завянувшей траве осенью, осел и скукожился. Вся жизнь, всё безумие, вся надежда — покинули его во время речи жены, как и силы.
— Я не мог жить без тебя… — прохрипел он бездумно.
— Пётр! — неожиданно строго и громко произнесла Таня, заставив его вздрогнуть. — Дело было не только во мне, и ты это знаешь. Тебе следовало принять самого себя таким, какой ты есть — таким, каким тебя принимала я. Ты хотел вернуть меня, чтобы вновь почувствовать себя человеком, а не разочарованием, каким видел тебя отец. — Она приблизилась к его лицу настолько близко, что можно было представить, что ещё чуть-чуть и они соприкоснутся. — Тебе не стоило сюда возвращаться, дорогой. Возможно, тогда ты был бы счастливее.
И тогда слёзы с новый силой потекли по его щекам. В этот момент богиня приблизилась к ним и спокойно сказала:
— Достаточно.
Пётр поражённо взглянул на неё, словно впервые заметил. Затем понял, что означают её слова, и начал качать головой бормоча:
— Пожалуйста, нет…
Таня без возражений вновь воспарила, но продолжала наблюдать за рыданиями мужа. Мирослава точно не знала, осталась ли в ней возможность чувствовать, но, глядя на то, как медленно, спиной возвращается она обратно, подумала, что, наверное, есть вещи, которые сильнее даже смерти.
— Таня! — крикнул Пётр, а затем бессвязно и хрипло вопросил сквозь слёзы. — Ты правда была счастлива со мной?
Мирослава не сразу разобрала, что он сказал, в отличие от Тани, которая на мгновение замерла.
— Правда, — ответила она, а затем стремительно понеслась к проходу, который почти закрылся.
Оставалась лишь неширокая щель, в которой она и исчезла. Богиня оказалась возле Петра, который не отрывал взгляда от оставшегося прохода, где теперь уже навсегда исчезла его жена.
— Ты получил что хотел? — требовательно спросила богиня, возвышаясь над ним.
Он поднял на неё красные глаза и хрипло ответил:
— Да.
— Тогда теперь ты готов получить по заслугам, — кивнула она и пошевелила пальцами так, словно натягивала нить.
Пётр затрясся всем телом, затем выгнулся. Богиня чуть отвела пальцы и вытянула из его груди тонкую, серую и покорную ленту, которая со звоном покинула его тела и обвилась вокруг её запястья, подобно змее. Тело Петра окончательно обмякло, но Мирославе почудилось, что его грудь всё ещё слабо вздымается.
— Он ещё жив, но это ненадолго, — бросила богиня, пролетая мимо неё к проходу.
— Постойте, пожалуйста!
Богиня оглянулась на Мирославу и подняла обе брови. Та стушевалась.
— Что с ним будет? — почему-то именно это спросила она, игнорируя бесчисленные, возможно, более важные вопросы, которые полнились в её голове.
— Суд, — просто ответила богиня. — Полагаю, что в вашем мире его ждёт то же самое. Если доживёт.
И она возобновила своё возвращение, а Мирослава больше не смела её останавливать. Но перед тем как вернуться в мир мёртвых, богиня бросила через плечо на неё взгляд и посоветовала:
— Верь в себя и себе. Тогда всё получится. — И, уже начав светиться ярче, добавила. — Не забудь закрыть проход.
После её ухода действительно осталась та самая щель, которая молчаливо освещала солнцем мёртвого мира ночь живого. Мирослава подлетела ближе, еле шевеля крыльями, прислушалась к звукам вокруг, но те до сих пор хранили молчание. Она знала, что ей необходимо было сделать.
— Я хозяйка этих земель и дочь хозяйки озера, — негромко, но чётко и ясно произнесла, и ветер разнёс звук её голоса по всему лесу, всколыхнул поверхность воды, донёс его до другого берега. — Я приказываю земле успокоить мёртвых, а воде закрыть проход. Я велю успокоиться этому миру и не тревожить мир мёртвых.
Стоило ей закончить, как она услышала негромкий шум, как при землетрясении. Земля заволновалась, её приказ проник в его глубины. Подул ветер, который был родом из их мира — он был ласков, добр и заботлив. Он очищал воздух от чужого присутствия. Зашумела листва, заговорили деревья, запели птицы.
Мир возвращался к жизни.
Затем вода откликнулась на её зов. Поверхность разошлась в разные стороны, выпуская хозяйку озера, которая, увидев дочь, гордо улыбнулась, а затем всплеснула руками, поднимая за собой волны, которые, соприкоснувшись с проходом, потянули его за собой и с громким всплеском забрали его на самое дно.
Хозяйка озера взглянула на дочь и склонила голову.
— Ты справилась.
Мирослава почувствовала неизвестное ей до этого момента облегчение невероятной силой, от которого даже крылья перестали её удерживать. Она из последних сил улыбнулась матери, а затем, покоряясь судьбе и усталости, прикрыла глаза, чтобы без чувств свалиться в воду.
Происходящее в своей жизни Вяземский привык контролировать. Если не лукавить, то не только в своей жизни. Когда он переставал это делать, то обязательно случалась какая-нибудь трагедия. Впервые это произошло после смерти матери. Когда они с отцом её похоронили, им удалось поговорить по душам, и этот разговор вселил в Мстислава надежду. Он решил, что они справятся с этим вместе, и спокойно ушёл, оставив отца. На следующее утро он нашёл его мёртвым.
После этого он больше не планировал давать случаться вещам, которые он не мог удержать под своим контролем. Предсказание вещунья можно было с натяжкой отнести к этой категории, но он решил, что пока волен выбирать себе жену сам и руководить общиной без надзора градоначальника, то может сделать вид, что этот момент находится под его контролем.
Но второй случай всё же произошёл. Он оказался тесно связан с третьим.
Мстислав верил в то, что один из его подчинённых, ребят, щенков, — а если быть откровенным, то сыновей — оказался тем, кого ему не нужно постоянно контролировать. И итог оказался ужасающей: погибли невинные люди, раскололась община, его устои перевернулись. Хотя, возможно, последнее произошло, потому что появилось третье обстоятельство, неподвластное его контролю.
Когда за спиной Мирославы выросли крылья, — немыслимо, невозможно, ведь оборотни никогда не могли обращаться не полностью! Или просто никогда не пробовали? — и она взлетела также естественно, как до этого ходила ногами по песку, он понял, что окончательно утратил контроль, прежде чем погрязнуть в темноте.
А потом он очнулся и через мгновение увидел, как она падает в воду. Он бросился за ней, хотя, как оказалось, ранее, вряд ли она могла утонуть, ведь её матерью была хозяйка озера. Но он всё же вытащил её и не успокоился, пока не услышал, как бьётся её сердце, не почувствовала её дыхание, не увидел, как мерно поднимается и опускается грудь. Словно если бы он этого не сделал, она могла умереть.
Мстислав нёс её к себе домой, желая отогреть, и думал лишь о том, что он снова утратил контроль и чуть не потерял близкого человека!
Но сейчас он крутил в руке её мундштук, смотрел на то, с каким умиротворением она спит, и начал сомневаться в этих мыслях. И окончательно усомнился в самом себе.
После того как Мстислав убедился, что Линнель жив и невредим, а Эрно и Ииро закрыли полуживого и безучастного Петра в участке, а Чацкого у него дома, они отвели не сопротивляющегося Раймо к Ингрид.
Как ни странно, предложила это Александра, которая сочла возможным вариант того, что его опоили так же, как и остальных жертв. Мстислав сам думал об этом. Наверняка также как Эрно и Ииро, но ни один из них не смел об этом заговорить. Каждый боялся того, что это может оказаться лишь бесплодной надеждой. Вяземский никому бы не признался, что он также опасался того, что если окажется, что Раймо действовал по своей воле, он всё же попытается убедить и себя, и других в обратном. Этой мысли, которая, словно взросла в нем, словно ядовитый плющ, огромный сорняк посреди пшеничных колосьев, гниющие корни, он стыдился, но ничего не мог поделать. Раймо был его сыном. Но Вяземский также ничего не мог поделать с тем, что даже несмотря на то, что это был его сын, он в итоге не стал бы назначить меньшую меру наказанию, чем ту, что он заслуживал, если выяснилось бы, что он виновен. Просто в таком случае Мстислав планировал назначить самому себе наказание в двойном объёме. Но не пришлось.
Когда они обратились к вещунье, та призналась, что не может быть уверена так, как им бы этого хотелось. Но тут же добавила, что колдун из соседнего села, ещё не отбывший обратно, в силу большего опыта и знаний, даст им точный ответ. Тот действительно его дал, несмотря на то, что был недоволен ночной побудкой. Раймо опаивали больше месяца, маленькими порциями, которые сохраняли частично ему свободу воли и разум, но все его сомнения и неуверенность в общине, себе и стаи, колдун заменил на решимость и злобу. Он не сделал из него послушную куклу, но отравил душу вместе с плотью.