— Я знаю, потому и не прошу тебя… — Но она оборвала саму себя и всё же рискнула спросить, желая быть честной до конца. — А ты никогда не хотел уехать отсюда? Узнать о своих предках? Откуда мы такие появились?
— Нет, — заявил он. — Мне это небезразлично, но моё место — здесь.
— Я и не прошу тебя бросить своё место навсегда, всего лишь на время, ведь ты уже вырастил ребят! Какие ещё остались неотложные обязательства? — противореча своему же желанию ни о чём не просить его, настойчиво попыталась она.
— Мирослава, не надо, — попросил он, прикрывая глаза. Его лицо утратило всяческие эмоции — стало замкнутым и сложным. — У меня полно обязательств.
— Конечно. Прости.
— Отпусти, пожалуйста, мою руку.
И она отпустила.
Мстислав отошёл к столу, поглядел в окно некоторое время, а после сдержанно сказал, продолжая стоять к ней спиной:
— Я понимаю твоё желание и уважаю его. Неволить я бы тебя никогда не стал.
— Я знаю, — тихо отозвалась она.
Он повернул к ней только голову и добавил:
— Но ты здесь хозяйка. Этого я при всём желании отменить не могу. Нас благословил хозяин леса.
Мирослава ощутила, как что-то обрывается внутри неё и с грохотом летит к самым ногам, делая их тяжёлыми и неподъёмными, не давая ей сделать и шагу к такому далёкому сейчас от неё мужчине. Ей показалось, что они понимают друг друга. Почему же он сейчас говорил с ней так, словно она отказалась от него?
— Я не отказываюсь быть твоей хозяйкой! — с болью крикнула она и сделала всё же один шаг к нему, затем и другие, пока не оказалась рядом и не развернула лицом к себе.
Взгляд у Мстислава был безучастный. Даже не хмурый и подозрительный, как в начале их знакомства, а безразличный. Мирослава думала, что больно ей будет от его вспышки злости или непонимания, но добило её равнодушие.
— Я не отказываюсь, — повторила она твёрдо, вскидывая дрожащий подбородок. — Я согласна быть твоей хозяйкой.
— Я рад, — кивнул он, потом зачем-то пошёл к выходу.
Мирослава не стала его останавливать, не совсем понимая, почему он так поступает, но всё же вопросила, когда тот дошёл до коридора:
— Ты куда?
— Дам тебе возможность собраться, — спокойно отозвался он. — Если не захочешь прощаться с парнями, просто выгони их.
— Мстислав, куда ты?
Он обернулся к ней и слегка улыбнулся.
— В лес. Мне нужно побыть одному. Но я вернусь проводить тебя, не переживай.
В этот момент Мирослава поняла, что это всё. Пока это всё, что они могли сказать или дать друг другу. Дальше это было бы слишком мучительно, поэтому, заглушая в себе желание разреветься — ещё успеет, — она кивнула.
И Мстислав ушёл.
Ни о чём не думая, Мирослава села сначала на скамейку, затем повернулась к столу, облокачиваясь руками об него, поставила на сцепленные в замок ладони подбородок. Посидела так немного, пока солёные слёзы не стали стекать до самых локтей. Тогда Мирослава закричала, не сдерживая себя, а потом зарыдала в голос.
Они ведь были честны друг с другом! Они ведь любили друг друга! Почему произошло всё так? Что она сделала неправильно? Как всё исправить? Как избавиться от этого чувства потери в душе?
Задавая себе все эти вопросы и не находя на них ответы, она не заметила, как, не прекращая плакать, заснула от усталости.
Кто-то позже перетащил её на кровать, потому что, проснувшись утром, Мирослава не помнила, чтобы сама поднималась на второй этаж. Проснулась она слишком рано даже для этого места.
Немного полежав и подумав, она встала, как под гипнозом, собрала свои вещи, с любовью надев пиджак, написала письмо, в котором каждому из друзей оставила пару строк, и тихо, крадучись, словно вор, покинула дом, где обрела близких людей, зная, что большинство из них прекрасно знают о её уходе. Слух оборотней довольно чуток.
В глубине души ей хотелось, чтобы Мстислав её остановил, но он этого не сделал, а она, не оглядываясь, дошла до гостиницы, где позавтракала, разбудила Карла и вместе с ним, игнорируя его многочисленные вопросы, дождалась еле дышащего автобуса, села и отправилась обратно в столицу.
И до самого приезда ей не хотелось курить.
Глава 40. Последствия
Мирослава не знала, что увидел в её лице Карл, но неожиданно по возвращению, когда они уже вечером вышли из громко шипящего, пахнущего маслом поезда, он сказал:
— Отоспись и приходи завтра на работу.
Она даже удивилась его великодушию. Ей казалось, что он потащит её сразу на растерзание шефу. И неважно, что официально рабочий день уже подошёл к концу. Редакция вообще редко спала по-настоящему.
— Хорошо. Спасибо, — кивнула она.
Карл, не глядя на неё и чересчур сильно сжимая ручку своей сумки, коротко кивнул и ушёл, резко рассекая пропадающие клубы пара. Мирослава проводила его недоумённым взглядом. Неужели она выглядела настолько жалкой, что вызвала сочувствие даже у такого эгоиста, как Карл?
Вздохнув, она пошла вдоль перрона, наблюдая за долгожданными встречами незнакомых людей. Её рука потянулась к карману брюк, в которых ей пришлось уехать, так как когда одевалась, не думала о том, во что одеться, и остановилась на полпути. Она потрогала сквозь штанину портсигар, но не достала. Она не нервничала и не хотела ни о чём думать, а значит, это было всё равно бессмысленно.
Столица, которая десять лет назад приютила Мирославу, встретила её согласно своему характеру — тучами и моросящим дождём. Когда Мирослава оказалась на улице, то ей на мгновение показалось, что она ослепла. Заведующая здешней палитрой цветов, серость и невыразительность поразили её. Взгляд даже восхищённо не цеплялся за архитектурные поразительные элементы, за шумную стройку, в которой словно всегда жил этот город. Уныние нахлынуло на неё, смыв последние остатки тепла, которыми она успела напитаться в селе. Но Мирославу порадовали белые ночи — это хоть немного примирило её с отсутствием яркости и живости, которые она покинула.
Сев в автобус и расположившись у окна, она стала поглядывать на знакомые улицы, по которым, несмотря ни на что, успела соскучиться. Ей нравилась кипящая городская жизнь, в ней был легко потеряться и забыться. Но по-настоящему жить её научило село и люди, живущие в нём.
Дождь медленно накрапывал за окном, словно сам не мог решить чего хочет — размыть узкие улочки или лишь припугнуть. Мирослава прислонилась лбом к прохладному стеклу и устало закрыла глаза. Такая погода находила отражение в её душе, оттого и вызывала тоску пополам с раздражением.
Домой она чуть ли не бежала, после того как вышла из автобуса. Дождь больше не шёл, тучи заволокли небо, скрывая блеск звёзд. Мирослава не поднимала головы — она знала, что небо не подарит ей желанного покоя. Ей хотелось спрятаться, скрыться, остаться одной. Раньше, когда ей было страшно, она сбегала. После разговора с Мстиславом ей было не страшно. Она чувствовала растерянность, непонимание и боль. Со всеми этим эмоциями Мирослава не знала, что делать, поэтому выбрала привычную тактику — бежать и прятаться.
Открыв дверь, она ждала облегчения и радости — ведь это чувствует человек, вернувшийся домой. Но, переступив холодный порог, она поняла, что не получит долгожданного покоя. Здесь царило одиночество.
Мирослава ощутила болезненное желание развернуться и уйти, оставив дверь открытой, обратно в тот дом, где кряхтела ткацкая машинка, слышались звуки и запахи животных и не особо одобрялось курение Мартой.
Но, поставив сумку на пол и, не разуваясь, она прошла к небольшой кровати в комнате, которая даже была скорее, как маленькая квартира и которую её повезло отхватить, вместо комнаты в коммуналке, и решительно отбросила подобные мысли. Она была большой девочкой и могла справиться сама. Ей необходимо было всё обдумать и понять, как поступить дальше. Там — где кипела жизнь и повсюду были полюбившиеся лица, она не смогла бы принять здравого решения. Ей нужно было чуть больше времени и, возможно, чей-то совет. К соседке идти не хотелось, та, возможно, уже сочла, что Мирослава переехала, а больше взрослых женщин в городе она и не знала.
Здесь Мирослава вспомнила, что не попрощалась с матерью и ощутила отблеск вины. Она совсем забыла о ней. Наверное, та ждала, что после таких событий дочь придёт и поговорит с ней, но у Мирославы совсем вылетело это из головы. Она со стоном повалилась на голый матрас, предаваясь стыду. На самом деле, после предложения Мстислава она на мгновение ощутила какое-то неясное желание отправиться к маме и посоветоваться. У неё в кои-то веки была такая возможность! Но было бы странно искать помощи у женщины, которая даже не была человеком и произвела её на свет вне брака, поэтому она быстро отбросила эту мысль.
Раньше знание того, что она незаконнорожденная, оскорбило бы Мирославу, в приюте с этим было строго, и она всегда до встречи с матерью считала, что её родители были женаты. Но в мире, в котором она очутилась, прибыв в село, не было месту предрассудком.
Мирослава резко вскочила с кровати и метнулась к старому деревянному столу возле окна, выходящего на маленький огород. Она выдвинула ящик и, лихорадочно перебирая закреплённые скрепкой листки, нашла нужные и только тогда выдохнула. Села за стол и погладила буквы, которые когда-то писал её отец.
Пусть это и была не его рукопись, а рукопись, тщательно списанная рукой Мирославы, ей всё равно чудилось связь между ними. Его же рукопись была одной из самых важных причин, из-за которой ей хотелось вернуться в столицу. Выкупить у библиотеки работу отца и хранить её у себя. Возможно, она даже надеялась найти там ответ на вопрос о том, что ей делать дальше.
Просидев за столом до поздней ночи и докурив последнюю папиросу, Мирослава всё же отправилась спать.
Завтра ей предстоял трудный день. Она этого не боялась, а скорее надеялась, что он сможет её отвлечь от противоречивых мыслей и разодранных чувств.
— Ты не думаешь, что поступаешь опрометчиво, сидя здесь и ничего не делая?