И когда её вызывал шеф, она уже знала о том, что вне зависимости от его решения, работать в редакции она больше не сможет.
Спустя полтора часа спускаясь со ступенек здания, она оглянулась и увидела, как шеф с привычно открытыми окнами наблюдает за ней. Она зачем-то махнула ему рукой, тот в ответ усмехнулся и закрыл окно.
Мирослава шла в библиотеку со всеми имеющимися у неё деньгами и думала, что жизнь умеет удивлять. Анат Данилович не был недоволен, потому что Карл описал вчера её поездку, как захватывающее приключение, во время которого только от неё зависело будущее всей общины и жизнь живущих там. Рассказывая ей об этом, шеф добавил, что Карл выставил её героиней, женщиной-сыщиком, которая спасла целое село. Именно такую заметку на первой полосе он и выпустил этим утром. Мирослава видела это своими глазами: ещё хрустящая бумага, кое-где стёртые чернила и её фото с умным выражением лица, сделанное в поезде, где она, одетая в свой чёрный пиджак, крутит мундштук и смотрит в окно. Подпись гласила: «Героиня и начинающая женщина-сыщик возвращается в столицу. Что ей предстоит расследовать следующим?».
Поражённая этим преувеличением, она попыталась объяснить Анату Даниловичу, как всё было на самом деле, но он лишь отмахнулся от неё. Его волновал лишь её целый и невредимый вид, а раз она вернулась живой и здоровой, то остальные детали не так важны.
Помимо неё, у него был разгорающийся скандал между имперцами и социалами в палате, которые никак не могли выяснить, что за третье сторона возникла в их рядах, упорно продолжающая пропагандировать, что люди — не единственные разумные среди них, и что мифы, на самом деле, всё время жили среди нас, скрываясь, и вскоре они обязательно заявят о себе, ведь времена меняются. Народ любил сказки. Мирослава знала, что даже если сейчас люди испугается, то послезавтра заинтересуются, а газетам нужно отвечать их вкусам и выдавать самое свежее и интригующее, поэтому Анату Даниловичу некогда было обращать внимание на её попытки всё объяснить — у него горели новости, которые грозили будущему изменениями.
Тогда она сообщила о своём решении уйти, чему Анат Данилович удивился, в отличие от прославленных заметок о ней Карла, что было куда более ожидаемым, но шеф, пренебрежительным тоном объяснил ей, что тот, вообще-то, влюблён в неё уже второй год. Она несказанно удивилась этой новости. Шеф же добил её, добавив, что Карл добился в короткий срок таких высот, только чтобы добраться до помощницы шефа, о чём сам шеф, разумеется, знал.
Потом он величественно изрёк, что чувствует, что в ней что-то изменилось, и, возможно, это связано с тем удивительными слухами, которые говорят про окраины, и если она захочет поделиться правдой, то он всегда будет готов её выслушать. И что он будет рад получать от неё информацию, если она продолжит идти по пути женщины-сыщика. А лично от себя он добавил, что рад видеть её такой живой и уверенной — чтобы не произошло с ней в селе, по его мнению, это было на пользу ей. Он признался, что ему жаль с ней расставаться, но удерживать её насильно не станет, но и так легко отпустить не готов — он предложил отправить её в отпуск, а после его окончания принять совместное, взвешенное решение.
Мирослава, подумав, согласилась, не желая больше расставаться с Анатом Даниловичем, чем, всерьёз распологая мыслями о возвращении на прежнюю работу. Она также впервые захотела рассказать ему правду о себе, но не могла этого сделать, не посоветовавшись с Мстиславом. Но она сама чувствовала, как время их тайны стремительно подходит к концу. Чем ближе Россия сходилась с Финляндией, которая и раньше своей загадочностью ввергала всех в недоумение, тем сильнее становилось ясно, что оборотни — это не единственное, что она в себе таит, как и полагал отец Мирославы в своих записях. Она же была склонна полагать, что именно оттуда они пришли, а может, и не только они. Но также и Россия была полна таинственных явлений, которые раньше все просто игнорировали, считая сказкой или помутнением рассудка.
И чем больше Мирослава об этом думала, тем больше хотелось продолжить дело отца и раскрывать эти загадки. Расследовать происходящее и находить ответы. В воздухе уже пахло переменами, и она не желала их пропустить. Рано или поздно раскроет себя скрывающее себя тайное, третье колесо палаты, и она была уверена, что тогда всё изменится. И её желание быть сыщиком по сверхъестественным делам обретёт смысл.
Когда она, наконец, держала в руках записи отца, благодаря которым её кошелёк значительно потерял в весе, Мирослава почувствовала голод и решила взять пирожок, чтобы перекусить на лавочке у набережной.
Вернулась домой она уже поздно, уставшая и немного промокшая — снова шёл дождь. Рукопись ей удалось не намочить, спрятавшись под крышей, но зато пришлось ждать окончание непогоды. Сейчас Мирослава могла лишь мечтать о душе и думать только о том, чтобы он был свободен, так как на этаже он был общим. И поэтому она не почувствовала чужого присутствия и искренне испугалась, когда приметила тёмную, огромную фигуру возле своей двери. Тусклый свет толком ничего не освещал, поэтому она успокоилась, только когда фигура заговорила знакомым низким голосом:
— Ты припозднилась, хотя с работы ушла ещё до обеда.
Мирослава несколько раз вздохнула, пытаясь успокоить подскочившее, но уже не от страха, сердце, и попыталась ровно ответить:
— Была в библиотеке. А ты заглядывал на мою работу?
Мстислав кивнул. Он с жадностью разглядывал её, вынуждая Мирославу через раз дышать. Она боялась, что он снова уйдёт, поэтому не знала, что сказать.
В конце концов, решила остановиться на самом логичном варианте и спросила:
— Зайдёшь?
Он кивнул, пропуская её вперёд.
Внутри Мирославе сразу стало неловко от немного затхлого воздуха, пыли и неуютности, которая отпечатывалась на каждой полке, в каждом угле и книге. Хотя бы постель была застелена. Подойдя к столу, она достала рукопись отца и бережно выложила её в закрывающийся ящик тумбочки, затем открыла форточку, вдыхая запах мокрой травы, и только потом развернулась к нежданному, но очень желанному гостю.
Мстислав выглядел в узком проходе между стеной и шкафом неправильно. Он вообще смотрелся в этой крохотной тёмной комнате неправильно и неуместно. Мирослава ощутила нелепый стыд за такую погоду в столице, за своё жилище и за то, что сама она выглядела среди этого всего более уместной, чем ей бы хотелось.
— Хочешь чаю? — спохватилась она и, не дождавшись ответа, включила конфорку. — Кухня здесь общая, но у меня есть своя маленькая.
Она проверила воду в чайнике и решила, что им её хватит. Даже если бы это было не так, Мирослава ни за что бы не стала протискиваться мимо мужчины, чтобы выйти в коридор и отправиться на кухню.
Пока она что-то щебетала, Мстислав разглядывал комнату и саму Мстиславу очень пристально.
Заметив его интерес, она прислонилась к столу, обхватила себя руками и понимающе протянула:
— Знаю, о чём ты думаешь. Здесь ужасно…
— Здесь одиноко, — спокойно произнёс он.
Мирослава неловко хмыкнула и пожала плечами.
— До того, как приехать к вам, я этого даже не замечала… Но да, ты прав. Здесь холодно и одиноко.
— Мне казалось, что ты тоже не чувствуешь изменений в погоде?
— Практически, — подтвердила она, затем прямо взглянула в тёмные глаза мужчины. — Но холодно бывает не только снаружи.
Вяземский просто продолжал смотреть на неё. Изучающе. Цепко. Душераздирающе.
Такое внимание подхлёстывало внутри Мирославы сильное чувство, которому она пока не решалась давать названия.
— Я совсем тебя не знаю, — в полувопросительно-полуутвердительном тоне сказал он. В его голосе было спокойствие и такая покорность, словно всё зависело от ответа Мирославы — он бы принял любой.
— Ты так считаешь? — облизнула она сухие губы.
Он лишь отрицательно покачал головой. Мирослава только сейчас заметила, что под его привычным пыльником была невероятно щегольская белая рубашка, а вместо обычных штанов брюки со стрелочками. Его темно-рыжие волосы слегка завивались на кончиках, а борода была короткая и аккуратно подстриженная. В таком виде Мстислава она ещё не видела. Этот образ словно подчеркнул всё необузданное, что он хранил в себе, и это вызвало горячее волнение в её душе. Она с трудом отвела взгляд на голую стену напротив кровати, чтобы собраться с мыслями и ответить.
— Я так не думаю, — честно сказала она. — Когда я была там с тобой, то чувствовала себя не так, как обычно здесь. Но моё обычное состояние здесь было далеко от нормального. Там мне удалось прислушаться к себе и понять, чего я хочу. У вас вечно так шумно, но когда наступает вечерняя тишина, то помимо саранчи, поёт ещё и сердце. И когда я прислушалась к нему, то оказалось, что раньше я никогда не слышала его голоса.
Мирослава смутилась своей сентиментальности и замолкла. Одно дело говорить о таких вещах в селе, а совсем другое здесь, в комнате, где она даже не помнила, когда последний раз проливала хоть слезинку.
Но Мстислав смотрел на неё и ждал, выглядя при этом так располагающе и спокойно, что она почувствовала себя также, как всегда, себя с ним чувствовала — уверенно и безопасно.
— Всё, что я говорила тебе, до этого я не делила ни с кем другим, — продолжила она. — Поэтому справедливо будет сказать, что, пожалуй, ты, наоборот, знаешь меня лучше всех.
Он кивнул, словно так и думал, но затем криво усмехнулся.
— Но понимает тебя лучше всех Линнель.
Мирослава удивлённо вскинула бровь, не понимая, к чему он это сказал, но не стала уточнять, а просто задумалась об этом, чтобы почти сразу засмеяться и утвердительно кивнуть.
— Так и есть! Мы словно две небольшие части одной картины, которые похожи по размеру и рисунку.
Засвистел чайник, вынудив Мирославу подпрыгнуть. Она тут же всполошилась, разливая кипяток, а потом кое-что вспомнила.
— У меня нет чая, — пробормотала она.
— Что? — переспросил Мстислав, делая шаг к ней.