– Теперь немного осталось, – сказала она мне, когда мы сели в автобусик.
– И где эта турбаза?
– Да зачем нам турбаза? – удивилась она. – Она слишком близко. Мы еще можем проехать, зачем время терять. Заночуем у ГЭС. Днем уже будем в «Белухе».
– Прямо на улице заночуем?
– Я палатку взяла и примус.
Теперь мне стало понятно, что лежит в ее огромном рюкзаке.
Какое-то время мы ехали по Чуйскому тракту, но вдруг свернули направо. Еще метров семьсот грунтовой дороги. Автобусик остановился.
Мы вылезли.
В сумерках передо мной открылась жутчайшая картина. Четыре узкие, уходящие под облака башни, похожие на разрушенный драконами замок из сериала «Игра престолов». Они чернели на фоне закатного неба и четко отражались в оранжевой воде, плескавшейся у их подножия.
Автобусик взвыл и уехал. Мы остались одни.
Я не могла отвести взгляд от башен. Они были неправдоподобно красивы. Замок невиданного стиля из каких-то других – параллельных – Средних веков.
Вымышленный мир, компьютерная игра.
– Как мы надеялись, что эту ГЭС построят! – вздохнула Аделаида. – Для нас, химиков, это было светлое будущее. Она ведь нужна была для энергоснабжения ртутных рудников. Здесь добывали ртуть. В Акташе, который мы проехали, было огромное предприятие по обогащению киновари.
– Киноварь – это краска?
– Это сульфид ртути. Его цвет кроваво-красный. Слово «киноварь» означает «драконья кровь». Краску из него делали раньше, а сейчас используют в разных областях. В строительстве, в создании полупроводниковых детекторов, да много где…
Она попыталась надеть рюкзак, но охнула и завалилась назад. Так и лежала на нем спиной, ворочая ногами, как насекомое. И сама же над собой смеялась.
– Похоже, отбродилась я… – она наконец изогнулась и прочно зацепилась ногами за землю.
– Да уж. Лыжи у печки стоят, – согласилась я и помогла ей освободиться от лямок и подняться. Затем взвалила рюкзак на себя. Он оказался даже не тяжелый. Аделаида в благодарность взяла мою сумку.
Мы долго шли по полю по направлению к ГЭС. То тут, то там попадались кусты с нежно-фиолетовыми цветами. Аделаида восторгалась и пыталась привлечь меня к этому чуду природы. Оказывается, из-за теплой погоды второй раз зацвел маральник. Я вежливо ахала. Она почувствовала некоторую неискренность с моей стороны и, чтобы поразить меня сильнее, объяснила, что маральник – это рододендрон. Тут уж я заахала поискреннее. Не ожидала, правда. У меня в комнате буквально полгода назад засох рододендрон.
Наконец мы дошли до берега реки у самого подножия недостроенной плотины.
Здесь вид был еще более фантастический. Я бы уже и не удивилась, пожалуй, если бы на башнях загорелись огни и сюда причалила парочка космических тарелок.
Аделаида возилась с палаткой, я, не отрываясь, смотрела на ГЭС, Мне вдруг стало смешно: оказывается, любые руины живописны. И Колизей ничем не лучше советских строительных объектов. Надо лишь подождать, пока все развалится.
Стало абсолютно темно и крайне холодно. Мороз пощипывал лицо, уши горели. Стуча зубами, я перебралась к костру, который уже развела Аделаида. Сама она заканчивала установку палатки – маленького голубого шалашика, в котором можно было находиться только лежа. Гудел походный примус, на нем в алюминиевой кастрюльке булькала перловая каша с тушенкой.
– Знаете, – сказала она. – Я часто в таких походах думаю о своем дедушке. Он был переселенцем из Воронежа во время Столыпинских реформ. Здесь давали землю для индивидуального хозяйства, и он отправился за ней через всю страну, с женой и маленьким ребенком – моим папой. Жена в дороге умерла, а они доехали. Вы представляете, какую надо было смелость иметь, чтобы вот так отправиться в никуда? И сколько у них было таких ночевок? И никого вокруг…
Я посмотрела на нее – мягко освещаемую светом костра. Она показалась мне очень молодой в этот момент. Я вдруг подумала: да почему я решила, что их всех гонит в дорогу жажда мистики или неудавшаяся личная жизнь? А может, это та самая тяга к освоению пространства, которая и позволила создать самую большую в мире страну?
Затем я посмотрела на башни. Они уже были не видны, но на их месте угадывались гигантские куски тьмы – более темной, чем ночь. Черные беззвездные дыры, окруженные ослепительным хороводом созвездий. Глядя в небо, я различила крохотную песчинку летящего спутника.
– Вы читали «Сахалин» Чехова? – спросила она.
– Нет.
– Я там встретила описание таких переселенцев. Все время теперь думаю: может, он деда моего описывал? А вообще, несправедливая книга.
– Почему?
– Он там так критикует власти за то, что они решили колонизовать Сахалин. Пишет, что жить там все равно нельзя. А вот и можно, оказывается. Писатели иногда бывают близорукими, даже хорошие. Смешно, если вдуматься. Николай Второй оказался умнее Чехова…
Она поела каши, я без охоты сжевала бутерброд.
Потом мы залезли в спальные мешки в палатке.
Мне было не привыкать спать в таких условиях. В любой секте, где я побывала, теснота и невозможность уединиться были главными условиями быта. Это обязательно для успешной обработки. Плюс холод и голод, полностью выключающие мозги недели за две. В итоге тупеешь, все делаешь на автомате. И уж, тем более, не работает критическое мышление.
Я повернулась на бок.
Подумала, что завтра буду в «Белухе». От этой мысли меня вдруг окатила горячая волна ужаса.
Но отступать назад было поздно.
Глаза 34
Я проснулась от дикого холода. Все мое тело сотрясала неудержимая дрожь. Мы лежали на специальных ковриках в профессиональных спальных мешках, но я, видимо, во сне высвободила руки, и струи морозного воздуха проникли внутрь.
Рассвело. В палатке все было нежно-голубым, призрачным. Аделаида спала сном младенца. На ее ресницах синели полоски инея.
Я выползла из палатки и ахнула.
Вокруг меня был черно-белый мир. Толстый слой инея покрывал траву, делая ее неправдоподобно четкой, похожей на гравюру. Затем изображение расплывалось и переходило в фантастическое пространство, словно бы высеченное из огромного куска хрусталя.
Хрустальное поле, хрустальные башни ГЭС, нежный хрустальный лед у берегов реки, хрустальные горы. Воздух был абсолютно неподвижным. Пока я приходила в себя, из-за горы показался край солнца, хрусталь вспыхнул. По горам, потом по башням плотины и, наконец, по полю побежала дрожащая радуга. Там, где она касалась земли, иней таял, мгновенно превращаясь в огонь.
Ветры пришли в движение. Я успела спрятать лицо в шарф – иначе меня обожгло бы морозом. Так я сидела довольно долго, пока буря, возникшая из-за резкого перепада температур, не прекратилась.
Еле двигая оледеневшими конечностями, я доползла до кострища.
Остатки воды в бутылке замерзли. Я пожулькала пластик, пытаясь выдавить из этого айсберга несколько капель.
– Сейчас все растает, – зевая, сказала Аделаида, высовывая голову из палатки. – Днем будет хорошая погода… А вы знаете, как называется это место, где мы с вами сейчас находимся?
– Как?
– Поляна дураков.
– Почему?
– Понятия не имею. Но так у нас говорили.
Мы позавтракали, собрались и двинулись к месту впадения реки Маашей, которую Аделаида, в отличие от журналиста Кости, называла Мажоем.
Я безостановочно зевала, Аделаида, чувствуя угрызения совести за то, что идет налегке, пыталась меня развлекать краеведческими лекциями.
– Вон Мажойский каскад! – периодически вскрикивала она. – Очень сложный маршрут! Но я проходила! Пятнадцать порогов прошла. А вы знаете, что я знала Михаила Колчевникова?
– Да ладно? – вяло удивлялась я.
– Ну! Я же тоже из Томского университета! Вы, вообще, знаете, кто такой Колчевников?
– Только в общих чертах…
– Это наша местная легенда. Он первым прошел все эти пороги! А несколько лет назад погиб на Катуни. Хороший был человек…
За такими познавательными историями мы дошли до Мажоя – он сразу определялся своей молочной водой – и наконец отошли в сторону от Чуи.
Удивительно, но чем дальше мы шли, тем больше людей встречали. На берегах возились бесконечные туристы с байдарками, слышался смех, крики, валялись алюминиевые банки и обертки от шоколадок. Я снова подумала, что прийти в секту «Белуха» мог любой человек.
Пройдя еще часа два, мы свернули от реки по грунтовой дороге в сторону леса. Спустя метров пятьсот дорога неожиданно уперлась в огромную кучу песка. За ней высилась еще более огромная куча какой-то другой горной породы – типа гравия, только красноватого.
– Дорогу, что ли строят? – удивилась я.
Она рассмеялась.
– Это же и есть заброшенный ртутный рудник.
– Так банально?
– А что вы ждали?
– Ну… Ртутных озер каких-нибудь.
Она искренне испугалась.
– Да упаси господь!
Мы миновали четыре или пять этих куч, наконец впереди появилась россыпь заброшенных каменных зданий. Путь к ним преграждала колючая проволока.
Аделаида смело приподняла один из проводов и полезла дальше.
– А не опасно? – поинтересовалась я. – Может, там ртуть?
– Да какая ртуть. Его купили недавно. Видимо, новый хозяин и обнес. Давайте рюкзак. Мы же не будем обходить. Здесь намного короче.
У рудника сохранилось несколько домов. Один был двухэтажный, с выбитыми стеклами. На его фронтоне красными кирпичами было выложено «1964». Еще дальше я увидела каменную арку, ведущую внутрь холма. На ней красовалась полустертая надпись – «Слава шахтерскому труду!».
Я достала мобильный телефон – здесь даже была связь.
Рудник закончился, мы углубились в лес. Он был похож на подмосковный – ели, сосны, пожелтевшие лиственницы. Уютная дорога по солнечной просеке. Лишь впереди голубели уходящие к горизонту волны холмов.
Еще три часа пути, лес закончился.
И я сразу поняла, что мы пришли на территорию бывшей секты «Белуха».
Перед нами было обширное плато, повернутое к многокилометровым лугам. Долины шли тремя огромными террасами, так что мы сейчас стояли на самой высокой из них. За нижним уступом, почти на горизонте, земля снова поднималась, только уже более резко – мгновенно превращаясь в скалы, за которыми виднелись снежные вершины.