– Ничего не вряд ли! – с жаром перебивают они. – Эти туристы сумасшедшие потом уже не могут остановиться. Скорее всего, паренек так и бродит по горам каждое лето, только теперь еще выкладывает свои фотоотчеты. Он у них теперь гуру – еще бы, такое событие! Секта! Полиция!
– Такие дураки, эти туристы! – смеется новенький худыш. Его я здесь вижу первый раз. – Навесят на себя по сто килограммов и прут в гору! Дебилы!
– А ты не дебил? – сурово спрашивает его главный. – Ты целыми днями в танки свои рубишься. И чем это лучше?
– Я зато без рюкзака.
– Вот и подохнешь через десять лет от сколиоза. Двигаться надо!
– От сколизоза не умирают, – обижается худыш и отворачивается к своему экрану, где, действительно, ползают танки и мигает флаг.
Мой следующий пункт – поселок «Подмосковные вечера». Сюда я прибываю из калитки, ведущей от автобусной остановки. Не доходя до фоменковского дома, тихонько свищу. Над забором соседнего коттеджа появляется лицо Вани. Он из «Комсомолки», репортер, в любую дыру пролезет, вообще, ничего не боится. Еще он пишет книгу о сектах. Я для него, типа, источник, и Ваня ко мне давно подлизывается.
Сегодня Ваня с утра следит за домом Фоменко с соседнего участка. Хозяева дачи уехали в Испанию, а их суровая собака, лающая на каждый вздох – это симуляция, гаджет.
Ваня смотрит на меня из-за забора, а где-то ниже, на его теле гремит и стучит разнообразная шпионская техника. Сотрудничество у нас взаимовыгодное – дело Фоменко «Комсомольской правде» тоже интересно. Они по-прежнему сторонники версии «Синяя борода». Ваня уверен, что это сам Фоменко убил свою дочь и жену.
– Ну? – спрашиваю я. – Было что-то интересное?
– Ваще! – восторженно шепчет он. – Драка!
– Кого с кем?
– Пытались бить узкоглазого охранника! Другие охранники. Но его не свалишь! Он их сам чуть всех не поубивал… Кто-то идет, дядя какой-то, – и Ваня ныряет под забор.
– Этот дядя слепой, – говорю я. – Вылезай, не бойся.
– Ровно идет, – удивляется Ваня. – Слушай, откуда ты все знаешь?
– Так за что бить-то хотели?
– Этот узкоглазый что-то пытался украсть. Я так понял, его застукали в хозяйском кабинете. Документы тырил! Представляешь? Они ему, типа: отдавай! А он такой ножище достал и начал им размахивать! А потом через забор перепрыгнул. Ну и бугай! Я даже фотки сделал. Завтра читай газету. Все, конец связи! – и он ныряет за забор.
Я обхожу слепого. Говорю ему: «Здравствуйте, Анатолий Михайлович», и он отвечает: «Здравствуйте, Света. С кем это вы у дома Карасевых разговаривали? Они же в Испании».
Я смеюсь – воистину, чтобы видеть, глаза не нужны. Прохожу по Центральной аллее, сворачиваю в калитку – и сразу через забор, к фанерному домику на участке юриста Снегирева.
В большом доме горит свет. В гостиной кто-то есть, за шторами двигаются тени. Я обхожу террасу, пытаясь разобрать, кто там, но шторы задвинуты слишком плотно.
Я толкаю фанерную дверь. Домик сохранился здесь с пятидесятых годов. Пока шло строительство дачи, Елена Семеновна и ее муж жили в этой времянке. Потом она превратилась в гостевой домик, еще позже – в домик для прислуги. Уже в двухтысячные здесь жили строители с соседних участков – не за деньги жили, а за помощь по хозяйству.
Я убрала рукой паутину. Глаза привыкали к полумраку. Наконец очертания комнатки проступили. Как я не закричала, ума не приложу.
Это была какая-то камера пыток. Затянутые черным пластиком стены, черный ковер на полу, металлические кольца на потолке и всюду – плетки, ошейники, шипастые приспособления, о назначении которых даже не хотелось задумываться. Блин, он реально садист! Но в доме такую комнатку оборудовать нельзя – племянница Елены Семеновны сюда иногда приезжает. Так что гнездо его разврата здесь.
Я поразмышляла о карме, которая, судя по этому домику, есть не только у людей, но и у объектов недвижимости. Могла ли эта фанерная развалюха предположить, что на закате дней ей придется участвовать в оргиях садо-мазо?
Потом я тронула пластик стены. Он был закреплен степлером.
Хлопнула дверь. Я быстро прильнула к щелке в стене. Из дома вышел юрист Снегирев, за ним – узкоглазый охранник с косичкой. Они очень мирно продолжали начатую еще в доме беседу. Слов я разобрать не могла.
На четвереньках я вылезла на улицу и затем быстро прошмыгнула за кустами к дому. Влезла в окно. На круглом столе столовой увидела листы. Очевидно, те самые бумаги, которые узкоглазый охранник украл из кабинета Фоменко.
Это были документы, связанные с покупкой спиртового завода. Понять в них я бы ничего не смогла, но и так было ясно – Снегирев зачищает следы. Похоже, он и сам имеет отношение к этой афере.
В щель между шторами мне было видно, что юрист и охранник дошли до ворот. Пожали друг другу руки.
Я вылезла из окна и снова спряталась в фанерном домике.
Охранник осторожно выглянул из калитки. Проверил, нет ли кого на аллее. И ушел.
Снегирев стоял неподвижно, погруженный в свои мысли. Затем очнулся, внимательно оглядел сад. В этот момент я каким-то шестым чувством поняла, что он собирается зайти в фанерный домик. И тогда мне крышка. Поэтому как только он двинулся по тропинке, я просто открыла дверь и, ни слова не говоря, понеслась к забору.
В первую минуту он опешил. Но затем так же молча рванул за мной. Я слышала его тяжелое дыхание.
Я перемахнула через забор, тут же нырнула в калитку, ведущую в кардиологический санаторий. Снегирев повторил мой маневр. В конце дорожки я видела будку охранника. Я, собственно, потому сюда и бежала. Но именно сейчас в будке никого не было! Еще минута – и юрист меня догонит.
Мне не оставалось ничего другого, кроме как запрыгнуть в открытое окно лечебного корпуса. Две медсестры ошеломленно уставились на меня. Я пронеслась мимо. В окно он не полез. Сейчас соображает, у какой двери меня подловить. Так что времени раздумывать нет. Сегодня тепло, но все-таки большинство окон закрыты. Кроме этой процедурной, проветривается лишь кабинет директора. Так что я прямиком рванула туда. Пробежала мимо секретарши, толкнула дверь – у них шло совещание – и на глазах у двадцати медиков выпрыгнула в открытое окно. Мне до сих пор жаль, что вся эта сцена не снималась на видео.
Не снижая скорости, я понеслась к автобусной остановке. Запрыгнула в первый же автобус, он шел в Птичное. Там я пересела и отправилась на «Юго-Западную». Ключи от Виталикиной квартиры все еще бренчали в кармане.
И в тот момент, когда я открывала дверь, зазвонил мой мобильный. Я ожидала Снегирева, но нет – это был Андрей Станиславович, историк из Омска.
– Света, – тихо, но с каким-то отчаяньем произнес он. – У меня невероятные новости…
Я присела на ступеньку.
– Да, слушаю…
– Вы знаете, я все время думал об этой истории, я же писатель, у меня богатое воображение… И приехав в Омск, чтобы вдохновиться, я отправился на кладбище…
– Какое кладбище?
– Ну, где похоронена семья фермера Голубева.
Я закрыла глаза.
И увидела это.
Поле, березовая рощица, маковка церкви на горизонте. Мраморный памятник с золотыми надписями, оградка, крашеная серебрянкой, лавочка, столик с остатками яичной скорлупы…
Я знала, что он скажет дальше.
Я всегда это знала.
«Гриша в том разговоре Горького процитировал… Ну, что был ли мальчик-то. Точнее, он сказал: мальчик-то был!»
– Вы меня слушаете? – спросил Андрей Станиславович.
– Да.
– Так вот, там на памятнике они все – фермер, его жена, дочка и сын. Света, но имя сына замазано! И фотография сбита! Вы понимаете?! Это какой-то ужас! Мальчик-то жив!
– Да. Я думаю, что это обнаружилось уже после самоубийства Голубева. Он не знал, что сын жив.
– Значит, мальчика не было в доме во время пожара?
– Не было.
– Я собираюсь сейчас поехать к брату, к Геннадию Голубеву! Он должен узнать!
– Андрей Станиславович, – сказала я. – Брат это прекрасно знает. Этот факт был неизвестен только вам.
– Почему вы думаете, что он знает?
– Потому что ферма не была продана Фоменко. Геннадий Голубев не был наследником.
– Боже! И тем не менее с Голубевым надо поговорить.
– Да. Но очень осторожно.
– Это вы сами должны сделать.
– Да, я прилечу. Завтра-послезавтра.
Положив трубку в карман, я вздохнула. Легко сказать – прилечу. Денег у меня нет ни копейки. Вот уже два дня питаюсь Колиными гостинцами.
Я опустила лицо в ладони, зажмурилась.
Господи, они все это знали!
И все его покрывали.
«Папа сказал: Григорий, мы все виноваты. Мы тоже убийцы, понимаете?»
Глава 41
На следующий день я уже ходила по Колиному дому – ахала и охала. Вначале он показал мне первый этаж. Здесь была гигантская гостиная, в центре которой стоял рояль, и кабинет, обитый зеленым шелком. Затем повел выше – туда, где переливались перламутровым бежевым и перламутровым голубым четыре его спальни. Мы спустились по лестнице вниз – в цоколь, изучили тренажерный зал с зеркальными стенами, затем холодную сауну и мозаичный хаммам с мраморным столом, зашли в бассейн с водопадом и пальмами. Я так восторженно реагировала, что Коля начал подозрительно коситься. Я сбавила обороты: мужик он недоверчивый и умный.
В столовой нас ждал накрытый стол, заваленный исключительно тем, что я люблю. Было ощущение, что Коля опустошил парочку аквариумов на оптовой базе «Ла Маре». Стол парил над голубыми коврами, похожий на лодку, вернувшуюся с удачной рыбалки. Мы сели, чокнулись шампанским.
– Быстро ты оклемалась, – сказал Коля, закусывая тартаром из тунца. – На тебе, как на собаке, заживает. Жопа не болит?
Что за человек! Любую романтичную обстановку превращает в вареное яйцо. Я тем не менее не нагрубила в ответ, что, кажется, его удивило.
Пообедав, мы пересели на диваны перед низким мраморным столиком. Домработница принесла сюда чайник, чашки, пирожные с малиной, вазочки с шоколадным муссом, затем выключила свет. Коля нажал кнопку – в центре столика загорелся живой огонь.