[9]».
«А ты все прослушал?» — написала она в блокноте.
— Пока нет, только титульный лот. Он требует долгого анализа.
«А здесь еще есть „Джимми джаз“» — очередная запись в блокноте.
— Что? Дай-ка посмотреть.
Она протянула ему плейер с наушниками и приписала: «Как раз для тебя».
— Это не джаз, — сказал он, послушав.
Анета вцепилась в раму кровати, чтобы не засмеяться. Смех причинял ей боль.
— В пакете есть еще один диск, — сообщил Винтер, не обращая внимания на ее реакцию. — Вот это настоящий джаз, как раз для тех, кто не особенно прислушивается к голосам из преисподней.
Она вытащила диск с чернокожей певицей на обложке, глянула и тут же написала: «Ой! Карманное зеркало!»
Винтер засмеялся.
— Ли Морган, — сказал он. — «В поисках новой земли».
Она опять начала писать:
«Как Фредрик?»
— Без тебя — плохо. Странно, у вас взаимное притяжение вопреки всему.
«Точно». Новая запись: «Притяжение негра и скинхеда».
— Он неплохой парень.
«Присмотри за ним».
Он прочитал и не поверил своим глазам.
— Что?
«Он не в себе. Может сорваться».
— Это можно сказать о любом из нас.
«Не должна была писать. Ему очень плохо».
— Ну, ты же знаешь Фредрика.
«Я знаю, а ты — нет». У Анеты даже заболела рука от писания. «Что-то я разболталась, — мысленно улыбнулась она. — Не надо быть социальным работником, чтобы заметить — с Фредриком что-то не так. И Эрик это тоже видит, только выжидает. Сидит здесь… и я не знаю, для кого это важнее — для меня или для него. Что у нас за профессия… Мир все больше и больше напоминает ту самую преисподнюю, и хочется поскорее вырваться на свежий воздух. Надо было найти работу на телефонном коммутаторе. Там если и общаешься с психами, то на расстоянии. Психи есть везде, но не обязательно встречаться с ними лицом к лицу. Интересно, считает ли он меня трусихой?.. Даже если и считает, никогда не скажет… Каждый решает за себя. А о человеке судят по его делам. Аристотель. Вот так…»
Она откинулась на подушки и закрыла глаза.
— Ты устала. — Он встал и прикоснулся к ее руке. — Не забудь про Ли Морган.
Он вышел и вдохнул вечерний воздух, пахнущий солью и песком, пропеченным в немилосердной духовке лета. Это не северный запах. Во всяком случае, не в конце лета. Что подумают туристы с юга? Они сюда не за этим приехали. Мне надоела жара — потому что я швед. Мне надоело быть сильным и целенаправленным шведом. Я устал от насилия — потому что я швед. В этом городе нет приспособленной к насилию инфраструктуры, как в других больших городах. Там-то никто особенно не удивляется, если люди оказываются не столь милыми, как можно было ожидать.
Винтер пошел на парковку. Мимо неторопливо проехала «скорая помощь» и остановилась у приемного покоя. Двое служителей выкатили носилки, поставили на каталку и исчезли за двойными остекленными дверьми — единственным светлым пятном во внезапно упавшей темноте. Мощные вентиляторы выли, словно ветер в пустыне.
Он поехал домой, припарковался в подземном гараже и зашел в открытое кафе «Васа». Выпил кружку пива под аккомпанемент возбужденных голосов соседей по столику. Он не вслушивался, о чем они говорят.
Прогрохотал трамвай. В освещенном вагоне мелькнуло знакомое лицо, но он не смог припомнить, кто это. Официант спросил, не принести ли еще пива. «Нет», — сказал он, прикурил «Корпс» и выпустил струйку дыма, следя, как она исчезает в ночном небе. По тротуару рядом с ним прошла ватага студентов. Из окна доносились вопли какого-то рок-ансамбля, но это был другой ансамбль. Не «Клэш». Другой. «Не собираюсь ли я снова родиться и все начать сначала?»
Вдруг он понял, что ему нужна Ангела. Немедленно, сию минуту. Она уже должна возвратиться от матери. И где она сейчас?
Он включил мобильный. Три пропущенных звонка. Один от Ангелы.
— А вот и я, — пробормотал Винтер и нажал кнопку вызова.
20
Он оставил велосипед на стоянке. Ангела жила на пятом этаже. Она на секунду прижалась к нему, и они тут же вышли на балкон. Сидели и смотрели на море. На фоне чуть более светлого неба вода была совершенно черной. В лунном свете казалось, будто крыши домов посыпаны пеплом. На столике стояли бутылки с вином, водой и еще что-то пахнущее пряными травами и солью.
— Значит, ты приехала еще вчера?
— Я же сказала.
На ней были тонкий мягкий свитерок и шорты. Волосы забраны в конский хвост, никакой косметики. Он смотрел на ее миниатюрный четкий профиль на фоне светлой оштукатуренной стены. Не убавить, не прибавить. Не нужно никакого макияжа.
— И что ты делала?
— Сидела на балконе. Вчера была прекрасная видимость… Видны были даже катера с рыболовами — как они качаются на воде.
— Меня от одной мысли начинает тошнить.
— А меня нет. — Она отпила глоток воды. — Очень уютно и пасторально.
— Завидую.
— И размышляла о нас.
Начинается, подумал Винтер. Прошло всего несколько минут.
— Как мама себя чувствует?
— Она чувствовала себя отлично… пока мы не начали говорить… о нас с тобой.
— Неужели это так страшно? И потом… разве в этом была необходимость?
— В чем?
— Говорить с мамой о нас. Мы же можем и сами порассуждать на эту тему.
— Порассуждать… И когда ты хочешь начать рассуждения?
— Я слыву вполне рассудительным человеком.
— Слывешь? Я не вижу здесь никого, кто сделал бы шаг вперед и сказал: «Да, Эрик Винтер слывет вполне рассудительным человеком».
— Ангела!
— Мы говорим обо мне и о тебе.
— Это же всего-навсего выражение! Поговорка! Я слыву, он слывет…
— Поговорка? Значит, Эрик Винтер уже и в поговорки вошел…
Он макнул стебель сельдерея в соус из анчоусов и черных оливок. Приятная солоноватая горечь.
— Очень вкусно.
Она молча посмотрела на него. Эрик рассчитывал отвлечься от мыслей, забыть все хоть на несколько часов, но, оказывается, это не так просто. Он взглянул на Ангелу и вспомнил лицо Хелены в мертвенном голубоватом свете.
— Извини, — сказал он, словно она могла читать его мысли.
— Это мне знакомо… Я вовсе не хочу походить на жену полицейского, которая сидит дома и не спит, дожидаясь мужа.
— Дожидаться — это моя привилегия. — Винтер потянулся к графину с водой.
Она перехватила его руку.
— И чего ты дожидаешься, Эрик?
И правда — чего он дожидается? Это серьезный вопрос. Многого… Он дожидается, когда станет известным имя убитой. Имя убийцы. Он дожидается покоя. Победы добра над злом. Он дожидается ее, Ангелу.
— Сегодня я дожидался тебя.
— Скажи проще: твоего тела.
— Не надо меня унижать. Мне нужна вся ты. — Он сжал ее руку.
Она отстранилась и сделала еще один глоток. Неожиданный порыв ветра подхватил бумажную салфетку, и она полетела вниз, беззаботно рыская в полете, как бабочка.
— Ты мог бы показывать это и почаще, и получше.
— Я показываю. Стараюсь показать… как умею.
— Ты всегда думаешь о чем-то другом.
— Это правда, но не совсем. Часто… но не всегда.
— Например, сейчас.
— Да… это дело…
— Да у тебя всегда «это дело»! Ты же знаешь — я не прошу тебя сменить профессию. Но она… она же везде, твоя профессия, лежит на нас… как слой пыли! Не только на нас, но и на всем, что тебя окружает.
— Нет… это не так. Пыль не может лежать, потому что я все время ее ворошу. Любое сравнение, только не это.
— Перестань… ты прекрасно понимаешь, что я хочу сказать.
Опять подул ветер. У Ангелы взметнулись волосы, и он быстро накрыл рукой последнюю салфетку, чтобы и ее не унесло. У природы свои способы сортировки мусора.
— Ангела… я ничего не могу с этим поделать. Это… это часть меня самого. Или часть моей работы, называй, как хочешь.
Он рассказал, как увидел лицо Хелены. И она была сейчас с ними, за этим столом. Не он искал ее. Она искала его.
Ангела ничего не спрашивала. Винтер и не хотел, чтобы она что-то спрашивала. Может быть, потом. Не сейчас.
— Ты же тоже приносишь с собой снимки больных.
— Это другое… У тебя все иначе.
— Ничего не могу поделать, — повторил он. — Но это мне помогает в работе.
— Помогает? Великому комиссару, волшебнику следствия? Помощь, которая тебя раздавит в конце концов.
— Ты хочешь сказать, я сойду с ума? А может, уже сошел? Ну что ж… наверное. Не совсем, но слегка. Достаточно, чтобы работать в полиции.
— Борьба со злом… — задумчиво сказала она. — Любимая тема.
— Знаю… этот пафос звучит глуповато.
— Нет, Эрик… тебе известно, что я так не думаю. Но иногда для меня это… как бы чересчур.
Ну что на это сказать… Преступности имя — легион. Он полицейский, но не циник. Он верит в силу добра. И именно поэтому говорит о зле. Зло непобедимо. Враг за бронированным стеклом. Оно есть, его видно, но не дотянешься. Чудовище, непостижимое и непонятное, не подчиняющееся законам человеческой логики. Пытавшиеся понять зло и дать ему разумное определение всегда кончали плохо. Он понимал это, но это были только азы понимания. Пройдено куда меньше, чем осталось. Он хотел приблизиться к злу и победить. Это его работа — найти слабое место в броне и одолеть. И никакого другого оружия, кроме здравого смысла, у него нет. Если зло нельзя победить разумом и честностью… тогда чем? Чем можно победить зло?
Ему, как всегда, не хотелось об этом думать. Эта мысль была как черная дыра в его мире: зло можно победить только злом.
Зло можно победить только злом.
Бергенхем подул Аде за ушко, и она взвизгнула — он самонадеянно решил, что от удовольствия. Она живет в тумане пудры, подумал он, нечаянно столкнув на пол лоток с детской присыпкой.
Он подул еще раз, и с мочки уха слетело несколько пылинок. Она все время гулила — должно быть, хотела что-то рассказать, и эти забавные звуки говорили ему больше, чем все услышанное за этот день. Скоро ей исполнится целых полгода. Он держал ее на руках, слегка сжимая предплечьями, и думал о странностях жизни.