— Что госпожа Бергман хочет, чтобы я написала?
— Напишите, что мы волнуемся, куда делись мама с дочкой.
— Надо, наверное, упомянуть про полицейское объявление… ну, насчет этой убитой женщины.
— Да-да… напишите, что мы видели их плакат. И что у матери светлые волосы.
— Хорошо.
— И не забудьте уточнить, в каком именно дворе они жили…
— Нет, конечно. Не забуду.
— И не надо писать, сколько мне лет.
Карин Сольберг улыбнулась и посмотрела на старушку. Вспомнила, как обстоятельно та доставала бумагу из красивого старинного секретера в гостиной.
— Разумеется… ни слова о возрасте.
— О моем возрасте ни слова… а про их возраст обязательно. А то они подумают, это кто-то другой.
— Пишу.
— Не забудьте отметить, что их уже давно не видно. Задолго до дождей.
— Но мы же не знаем точ…
— Не понимаю, что вы хотите сказать. Я-то знаю.
— Хорошо…
Карин Сольберг задумалась. Какое вообще право они имеют вмешиваться в личную жизнь Хелены Андерсен? Может, она как раз и хотела исчезнуть. Хотела, чтобы ее оставили в покое. Это нормально. И девочка еще маленькая, ей не надо торопиться к началу занятий.
Вдруг ей пришло в голову, что можно было бы справиться в детском саду поблизости. Но в круг ее обязанностей это не входило. Так… простое любопытство.
— И подпишитесь своим именем, — неожиданно заявила Эстер.
— Почему, госпожа Бергман?
— Вам будет проще объясняться с полицией, когда они приедут на этих своих машинах.
— Но ведь это госпожа Бергман так уверена, что…
— Я же говорю, вам проще с ними… Не люблю, когда много народу… на этих своих машинах, да еще собаки… или лошади, упаси Бог.
— Не думаю, что приедет столько народу… в лучшем случае один или двое. Зададут несколько вопросов, и все. И когда они еще приедут… и приедут ли вообще.
— Не приедут? Как это — не приедут?
Карин Сольберг не знала, что возразить. Она посмотрела в окно — а вдруг появятся мама с дочкой? «Идут себе, держась за руки, и посмеиваются над нашими глупостями…»
— Может, и не писать это письмо, — неожиданно засомневалась Эстер Бергман.
— Мы же его уже написали.
— Тогда не посылать?
— Вы не хотите его посылать?
— Ну…
— Тогда не пошлем.
— Но говорить с полицией будете вы.
Карин с трудом следила за ходом мысли старушки.
— Давайте так, — сказала она. — Говорить будем вместе. Я буду сидеть рядом.
— Это другое дело.
— Запечатываю и бросаю в ящик?
— Сначала прочитайте еще раз.
Она прочитала письмо и подумала, что лучше бы его и в самом деле не посылать. В полицию, наверное, приходят сотни, если не тысячи таких писем. И как там решают, что принимать всерьез, а что нет? Нельзя же проверить все подобные сигналы…
Винтер вытащил из растущей с каждым днем кипы материалов следствия очередной рапорт. Надел пиджак и открыл окно. Ночью дождь перестал, воздух был свежим и прохладным.
В Гетеборге, Кунгельве, Кунгсбаке и Херрюде нашлось сто двадцать четыре белых трехдверных хэтчбека «Форд-эскорт GLX 1,8» выпуска девяносто первого — девяносто четвертого годов с первой буквой регистрационного номера «Н». Странно, но ни одной машины с сочетанием «НЕ» не обнаружилось.
Он в сотый раз просмотрел видеозапись и в сотый раз убедился, что на сто… или почти на сто процентов можно быть уверенным только в первой букве.
Какая-то из машин в списке попала на видеозапись. Что она там делала?
Сто двадцать четыре штуки… Цифра почти неподъемная. Надо поговорить с каждым… и сколько это займет времени?
Две машины в момент убийства числились в угоне. Это, с одной стороны, могло затруднить дело, а с другой — помочь. Они с них и начали. Один «форд» нашелся сразу — стоял чуть ли не поперек разметки на парковке перед зданием «Swedish Match».[14] С пустым бензобаком. Другая так и не нашлась. Это осложняло дело, но могло что-то и дать. Метод исключения… хороший метод. Но сто двадцать четыре исключения? Выяснить у каждого, где он был и чем занимался в определенный день и час? Всех выслушать, сделать выводы, понять, кто врет и почему…
Вот это и правда серьезная проблема — вруны. Люди врут, не только совершив что-то противозаконное. Они врут, потому что повели себя в какой-то ситуации аморально или неэтично по отношению к своим близким или работодателю… Это, конечно, нехорошо с их стороны, но законом не преследуется. И они приложат все усилия, чтобы скрыть правду — и даже если мы поймаем их на слове, это им ничем не грозит. И добровольно они не откроются — пусть убийца или насильник гуляет на свободе, им наплевать. Мало кто играет с открытыми картами. Но и в этом случае обнаружить крапленые карты ничуть не легче.
Скоро начнут поступать протоколы допросов водителей «фордов». Чтобы не пугать людей, эти допросы назывались беседами.
Он не находил себе места. В переносном «Панасонике» в который раз крутился диск Колтрейна, но и Колтрейн не приносил душевного равновесия. Он отбивал ритм указательным пальцем по столу. Соло на контрабасе Эрла Мея… студия Хакенсек, Нью-Джерси, 1957 год. Винтер никогда там не был. Надо же сохранить что-то и на потом.
Янне Меллерстрём появился, когда началось изысканное фортепианное соло Рея Гарланда.
— Уютно у тебя, — сказал он.
— Входит в условия работы.
— Разве что у шефов…
— Конечно. Только у шефов.
— И что это? — Меллерстрём кивнул в сторону «Панасоника».
— «Клэш».
— Что?
— «Клэш». Английский рок…
— Никакой это, к черту, не «Клэш». У меня есть их диск.
— Ладно, я пошутил. А ты что, не узнаешь?
— Кто-то здорово чешет на фоно. А теперь… труба. Должно быть, Герб Алперт.
Винтер засмеялся.
— Тихуана Брасс… Отец тоже его любил.
— Вот как?
— Да ладно… Я тоже пошутил. Не только же шефам шутить… Думаю, если слушатель — Винтер, то музыкант скорее всего Колтрейн.
— Конечно… но ты же не за тем явился, чтобы послушать Колтрейна.
— Пришло одно письмецо… хочу, чтобы ты на него взглянул.
Он передал Винтеру копию.
Винтер прочитал письмо и поднял глаза на Янне — бодр, как всегда. Его регистратор тщательно отбирает почту, причем Винтер прекрасно знал — у Янне какое-то особое чутье, которое часто, даже очень часто, оправдывалось.
— И почему ты думаешь, что здесь что-то есть?
— Не знаю… — пожал плечами Меллерстрём. — Может, потому, что писали двое… эта пожилая дама и девушка…
— И написано-то с каким-то сомнением…
— Вот именно! Пишут не для того, чтобы покрасоваться, а действительно обеспокоены…
— Ты имеешь в виду — не психи?
— Ну да.
— И эта… как ее… Карин Сольберг добавляет, что, если мы сочтем все это заслуживающим внимания, можем позвонить… Так и пишет: «заслуживающим внимания».
— Я заметил.
— А что ты скажешь?
— Насчет чего?
— Заслуживает внимания или нет?
— Я затем к тебе и пришел.
— Хорошо… — Винтер потянулся к телефону. За последнюю неделю это было не в первый раз. Они неоднократно беседовали с родственниками по поводу так называемых исчезновений, и всегда этим исчезновениям находилось объяснение. Скорее всего и тут… В худшем случае попала в больницу и не успела сообщить соседям.
— Они даже имя не указывают. «Молодая женщина с ребенком». — Он набрал обозначенный в письме номер.
— Не указывают…
— Как я и думал… Халло! Комиссар окружной полиции Эрик Винтер. Следственный отдел. — Он жестом попросил Меллерстрёма убавить звук. — Да, мы получили ваше письмо. Поэтому я и звоню… Нет-нет, это всегда хорошо — быть начеку. Как я понял, беспокоится главным образом… Эстер? Это как раз то, чего нам не хватает в обществе — чтобы люди о ком-то беспокоились, кроме самих себя.
Он вновь с досадой махнул рукой — да выключи ты, к черту!
— Не только Эстер… Хелену Андерсен действительно давно никто не видел, — сказала Карин Сольберг по телефону из Хисингена.
Винтер не поверил своим ушам. Может, он услышал собственные мысли? Опять возникли видения, как тогда, в жару, когда ему все время представлялось лицо его Хелены в безжалостном освещении морга?
— Простите… — сказал он. — Повторите, пожалуйста, как ее зовут.
— Хелена. Хелена Андерсен. Я не хотела писать имя, потому что…
— Значит, женщину, которую вы долго не встречали, зовут Хелена? — недоверчиво переспросил Винтер. Ему было трудно говорить, голос сел. Меллерстрём непонимающе уставился на него.
— Что-то не так? — встревожилась Карин Сольберг. — Мы что-то сделали не так?
— Нет-нет, что вы… вы все сделали замечательно. Обязательно приедем и поговорим. Можем мы встретиться… — он посмотрел на часы, — через полчаса? У этого двора в жилом комплексе, о котором вы пишете?
— Не знаю, успею ли…
— Это может оказаться очень важным.
— А вы всегда так делаете?
— Простите?
— Проверяете все сигналы вот так… сразу?
— Мы должны увидеться и поговорить.
— Тогда встретимся в моей конторе, — предложила она. — Это совсем рядом с парковкой, вы сразу увидите. — Она продиктовала ему адрес. — А госпожу Эстер Бергман тоже попросить прийти?
— Пока не надо. Мы поговорим немного и зайдем к ней сами. Можете ей передать?
— Она как раз этого и боится… что явится сразу много людей в форме…
— Понятно… передайте, что я буду один.
— Она почему-то думает, будто к ней ввалится целая рота полицейских в мундирах и с собаками на поводках.
— Я приду один, — повторил Винтер. — Приятный молодой человек, которого она вполне может пригласить на чашку кофе.
Голосом он овладел. Но во лбу, прямо над глазницами, пульсировала глухая боль.
Во всем есть свой смысл.
Хальдерс старался не размышлять, почему именно врет сидящий перед ним пожилой человек — может, просто нервничает, а может, пытается что-то скрыть. Ничего серьезного, мелкое вранье… Когда много лет работаешь в полиции, замечаешь этот ускользающий взгляд, особенно если человек хочет выглядеть искренним на все сто процентов.