о же самое изображение и те же самые иероглифы на нем, но и сумевшим досконально воспроизвести несколько слов из устной формулы, одинаково произносимой и дьяволопоклонниками, и ублюдочными приверженцами культа из луизианских болот. Совершенно естественным было и то, что профессор Энджел немедленно взялся за дело, проявив в своих исследованиях невероятную энергию и высочайшую скрупулезность истинного ученого; впрочем, как я уже говорил, в то время я все еще подозревал молодого Уилкокса в недобросовестности. В самом деле, мог же он краем уха услышать о том, что происходило на ученом собрании, и нарочито мистифицировать моего деда вымышленными сновидениями, дабы набить себе цену в глазах ценителей искусства. Мой скептицизм сильно поколебали дедовские записи снов других людей, а также огромная кипа газетных вырезок, подтверждавших те же факты. После тщательного повторного изучения рукописи и сопоставления выписок из теософских и антропологических трудов с рассказом Леграсса я отправился в Провиденс, все еще намереваясь при встрече с юным скульптором высказать ему свои упреки за столь непочтительное обхождение с престарелым ученым.
Уилкокс по-прежнему проживал в доме «Флер де Лис», оказавшемся прескверной викторианской имитацией бретонского архитектурного стиля семнадцатого столетия, нахально выставившей свой оштукатуренный фасад из скромной шеренги милых колонистских домиков, построенных на древнем холме под сенью церкви, увенчанной прекраснейшим в Америке георгианским шпилем. Я застал его за работой и, оглядев расставленные тут и там скульптуры, тотчас же оценил его высочайший и оригинальнейший талант. Я уверен, что в свое время о нем заговорят как об одном из лучших ваятелей-декадентов. Ему удалось воплотить в глине и мраморе тот томительно-страшный мир ночных видений и фантазий, который Артур Мейчен отобразил в своей прозе, а Кларк Эштон Смит — в поэзии и живописи.
Смуглый, хрупкий, не слишком опрятный на вид, он вяло откликнулся на мой стук в дверь, а затем, не поднимаясь со стула, справился, по какому делу я пожаловал. Когда я представился, он несколько оживился и сделал вид, что мое появление заинтересовало его, но не более того. Его можно было понять: ведь мой дед, возбудив любопытство скульптора своими попытками разгадать его странные сны, при этом так и не объяснил, зачем ему все это понадобилось. Я тоже не стал распространяться на эту тему, но попытался как можно деликатнее вызвать его на откровенность. Очень скоро я убедился в его полнейшей искренности — во всяком случае, о своих сновидениях он толковал в манере, не оставляющей в этом никаких сомнений. По-видимому, они оставили глубокий след в его душе и необыкновенно повлияли на все его творчество — одна из его ужасающих скульптур особенно потрясла меня способностью навевать самые мрачные мысли. Ее прототипом мог быть только барельеф, вызванный к жизни его же собственным жутким сновидением, но более четкие очертания скульптуры, несомненно, сформировались под руками художника. Конечно же, это было то самое гигантское чудовище, о котором он бессвязно говорил в бреду. Вскоре я до конца уверился в том, что Уилкокс и в самом деле ничего не знал о тайном культе, за исключением, пожалуй, ничтожных подробностей, запомнившихся ему в ходе крайне пристрастного допроса, которому он подвергся со стороны моего деда. И все же я отчаянно цеплялся за мысль, что мой собеседник мог бы приобрести свои ужасные впечатления иным путем.
О своих снах он рассказывал все в той же причудливой, романтической манере, позволявшей с леденящей душу отчетливостью представить циклопический город, сложенный из илистых, позеленевших от влаги камней (геометрия его, пояснил Уилкокс каким-то странным тоном, была абсолютно невероятной), и услышать этот зловещий, настойчивый, непрерывный полузов-полувнушение из-под Земли: «Ктулху фхтагн, ктулху фхтагн…» Я знал, что эти слова составляли часть жуткой фразы, повествующей о полусонном бдении мертвого Ктулху в каменной гробнице, и признаюсь, что, несмотря на весь мой рационализм, они потрясли меня до глубины души. И снова мне показалось, что Уилкокс откуда-нибудь да прослышал о дьявольском культе — просто этот факт затерялся в массе столь же ужасных сведений, которые он когда-то почерпнул из книг или измыслил собственным умом. Могло же случиться так, что при столь обостренной чувствительности, свойственной молодому скульптору, мимолетно навеянный образ нашел подсознательное воплощение в его снах, затем в барельефе и, наконец, в страшной скульптуре, которую я увидел в его мастерской. В таком случае обман, которому поддался мой дед, носил абсолютно невинный характер. Явно относясь к весьма впечатлительному и не очень воспитанному типу людей, молодой человек не совсем отвечал моему вкусу, но при этом я не мог отказать ему ни в гениальности, ни в порядочности. Распрощался я с ним вполне дружески, пожелав успеха во всех его талантливых начинаниях.
Сущность дьявольского культа по-прежнему волновала меня самым странным образом, а временами я даже тешил себя мечтой о личной славе, которую могли бы доставить мне изыскания в этой области. Я побывал в Новом Орлеане, долго расспрашивал Леграсса и его коллег о ночном полицейском рейде и часами всматривался в ужасную статуэтку. Кроме того, мне удалось побеседовать кое с кем из оставшихся в живых болотных пленников. Старый Кастро, к сожалению, умер несколько лет тому назад. Все, что мне довелось услышать из первых уст, было по сути лишь более живым и подробным подтверждением записей моего деда, но от этого интерес мой только возрастал — я ощущал все большую уверенность в том, что нащупал реальный след древнего и глубоко затаившегося верования, и это открытие могло поставить меня в ряд выдающихся антропологов. Я все еще считал себя убежденным материалистом (на самом деле, мне просто хотелось им быть) и с почти необъяснимым упорством не принимал в расчет полное совпадение по времени и содержанию записей профессора Энджела со зловещими фактами, о которых столь упорно толковали газетные вырезки.
Но здесь существовало еще одно обстоятельство. Прежде я лишь подозревал, а теперь, боюсь, уже вполне уверен в том, что смерть моего деда отнюдь не была естественной. Я уже упоминал о том, что он упал замертво на узкой улочке, ведущей к его дому от старого припортового района, кишмя кишащего чужеземными ублюдками, после того, как его неосторожно толкнул какой-то негритянский матрос. Я помнил о преследованиях, каким подверглись луизианские болотные идолопоклонники, большую часть которых составляли матросы-полукровки, и ничуть не удивился бы, узнав о злодейском использовании ими отравленных игл и прочих тайных способах умерщвления людей, таких же древних и безжалостных, как и сами их запретные верования и обряды. Правда, Леграсса и его людей пока не трогали, но мне доподлинно известно, что один норвежский моряк, видевший статуэтку, теперь уже мертв. Разве не могли слухи о дотошных исследованиях, предпринятых моим дедом после встречи со скульптором, достигнуть чьих-либо недобрых ушей? Теперь-то я знаю — профессор Энджел умер потому, что знал или хотел знать слишком много. И неизвестно еще, не погибну ли я сам, последовав по его пути?
IIIБезумие, вышедшее из моря
Если небеса пожелают когда-либо снизойти до меня своей милостью, пусть сотрут они без остатка все последствия той злосчастной случайности, что явилась мне в образе пожелтевшего бумажного листа. Листок этот никак нельзя отнести к обычным вещам, на какие я мог бы наткнуться в круге своих повседневных дел — то был старый номер австралийской газеты «Сидней Буллитин» от 18 апреля 1925 года. Как это ни странно, но его обошло своим вниманием даже бдительное пресс-бюро, в свое время жадно выискивавшее повсюду материалы для научных изысканий моего деда.
С головой уйдя в изучение того, что профессор Энджел назвал «культом Ктулху», я часто навещал своего ученого друга — хранителя музея и минералога из города Патерсона, что в штате Нью-Джерси. Рассматривая однажды образчики камней, разбросанные как попало на застланной старыми газетами полке в подсобном помещении музея, я краем глаза выхватил странную фотографию. Так я нашел тот самый пожелтевший номер газеты «Сидней Буллитин», о котором упомянул ранее. Нужно заметить, что мой приятель поддерживал связи со всеми доступными ему частями света, и газеты слали ему отовсюду. К моему удивлению, на автотипичной фотографии был запечатлен высеченный на камне ужасающий рисунок, по очертаниям своим почти идентичный каменному идолу, обнаруженному Леграссом в луизианских болотах.
Нетерпеливо стряхнув с газетного листа драгоценные минералы, я от первой до последней строки проштудировал приложенную к фотографии статью и был весьма разочарован слишком малым ее объемом. Тем не менее, она придала новый мощный импульс моим научным амбициям, а потому я аккуратно вырезал ее и положил в карман. Вот что сообщала газета:
В сиднейский порт прибыл «Бдительный», ведя на буксире потерявшую собственный ход, но вооруженную пушками новозеландскую яхту. Один из членов экипажа жив, другой мертв. Рассказ о кровавой схватке в море и гибели многих людей. Спасшийся от смерти моряк отказывается сообщить подробности. При нем обнаружен странного вида идол. Ведется расследование.
Сегодня утром к месту своей стоянки в гавани Дарлинг причалил прибывший из Вальпараисо сухогруз «Бдительный» (компания «Моррисон и Ко»), имея на буксире приписанную к порту Данидин (Новая Зеландия) паровую яхту «Проворная». Яхта имеет на борту тяжелое вооружение, но, будучи основательно потрепанной в схватке, сейчас не на ходу. 12 апреля с.г. она была обнаружена в открытом море в районе 34 градусов 21 минуты южной широты и 152 градусов 17 минут западной долготы с двумя людьми на борту, один из которых жив, другой мертв.
«Бдительный» вышел из Вальпараисо 25 марта, а 2 апреля исключительно мощным штормом и гигантскими волнами был сильно отброшен к югу. 12 апреля было замечено беспомощно дрейфующее и на первый взгляд оставленное командой судно. На самом деле на борту оказались двое моряков, один из которых был жив, но находился в полубредовом состоянии, а другой умер, по всей видимости, еще неделю назад. Оставшийся в живых держал в руках ужасного каменного идола неизвестного происхождения, достигавшего в высоту около фута. Ученые из Сиднейского университета, Королевского научного общества и Музея на Колледж-стрит, которым статуэтка была представлена для идентификации, признались в своей полной несостоятельности. Оставшийся в живых моряк утверждает, что обнаружил ее в резном сундучке, что стоял в каюте захваченной яхты.