В последующие годы никто больше не заводил речь о проклятии, и оно постепенно изгладилось из памяти домочадцев покойного графа. Посему, когда Годфри — невольный виновник той трагедии и носитель графского титула после смерти отца — в возрасте тридцати двух лет погиб на охоте от случайной стрелы, все оплакивавшие эту потерю не связали ее с давними словами Шарля-колдуна. Но когда следующий молодой граф, носивший имя Робер, был найден мертвым в поле близ замка (причем без каких-либо признаков насилия), среди крестьян пошли толки: мол, неспроста ранняя смерть постигла их господина вскоре после того, как он отметил свой тридцать второй день рождения. Луи, сын Робера, утонул в крепостном рву по достижении все того же рокового возраста, и в последующие века скорбный список исправно пополнялся именами все новых Роберов, Анри, Антуанов и Арманов, живших счастливо и достойно, но безвременно уходивших в мир иной с приближением возраста, в котором их предок совершил то злосчастное убийство.
По прочтении рукописи я уверовал в действенность проклятия, а следовательно, и в то, что мне судьбой отмерено еще максимум одиннадцать лет жизни. И эта самая жизнь, совсем недавно не имевшая для меня большой ценности, теперь с каждым днем казалась мне все дороже, меж тем как я все глубже погружался в тайны запретного мира черной магии. Живя отшельником, я не интересовался достижениями современной науки, предпочитая ей Средневековье с его демонологией и алхимией, — то есть занимаясь тем же, чем некогда занимались старый Мишель и его сын Шарль. Однако ни в одном старинном источнике мне не попадались сведения о необычном проклятии, наложенном на мой род. Иной раз я пытался мыслить рационально и искал естественные объяснения череде смертей, в частности предполагая их делом рук Шарля и его потомков. Однако после скрупулезных архивных изысканий я не нашел свидетельств того, что род алхимика был продолжен, и тогда вернулся к оккультным штудиям в надежде отыскать средство, снимающее заклятие. В одном вопросе я был абсолютно тверд: я решил никогда не жениться, чтобы проклятие умерло вместе со мной, ибо в нашем роду больше не было мужских ветвей.
Старый Пьер покинул земную юдоль незадолго до моего тридцатилетия. Я без чьей-либо помощи похоронил его под плитами внутреннего двора, где он при жизни так любил прогуливаться. Отныне я остался единственным человеческим существом в огромной старой крепости и под гнетом одиночества почти смирился в душе с неотвратимостью рока, уготовившего мне скорую кончину по примеру моих предков. Теперь я большую часть времени посвящал обследованию полуразвалившихся и давно заброшенных частей замка, куда боялся заглядывать в юности. Иные из тех помещений, как рассказывал Пьер, уже более четырех столетий не слышали звука людских шагов. Многое из увиденного там внушало трепет. Старинная мебель, покрытая вековым слоем пыли, насквозь прогнила из-за царившей там сырости. Паутина встречалась повсюду в невиданном изобилии, а гигантские нетопыри — единственные обитатели этого мрака — хлопали жуткими костлявыми крыльями при моем приближении.
Теперь я очень внимательно вел счет своим дням и даже часам, поскольку каждое движение маятника массивных часов в библиотеке отмеряло стремительно сокращавшийся срок моей жизни. И вот настали дни, которых я ждал с тревожным предчувствием. Все мои предки умирали незадолго до достижения ими точного возраста графа Анри в день его смерти. Теперь и я приблизился к этому возрасту и был все время настороже — не зная, в каком обличье настигнет меня смерть, но будучи полон решимости встретить ее лицом к лицу, а не как жалкий трус или пассивная жертва. И я с удвоенным рвением продолжал обследовать старый замок.
Событие, решительно изменившее мою жизнь, произошло во время самой длительной из моих вылазок в заброшенные помещения крепости. Согласно расчетам, оставалось менее недели до рокового часа, который ограничивал срок моего земного существования. Большую часть того утра я потратил, карабкаясь вверх и вниз по полуразрушенным лестничным пролетам в одной из башен, сильнее всего пострадавшей от времени. К полудню я добрался до ее самого нижнего уровня, где в Средние века, судя по всему, располагалась темница, а позднее был устроен пороховой погреб. Я медленно продвигался по осклизлому полу среди стен, покрытых коркой селитряных отложений, а через некоторое время в неверном свете факела увидел перед собой глухую, сочившуюся влагой стену. Я уже было повернул назад, как вдруг заметил небольшой люк в полу прямо у моих ног. Чуть помедлив в нерешительности, я ухватился за кольцо, вделанное в крышку люка, и с огромным трудом его поднял. Из черного провала хлынули удушливые испарения, едва не загасившие мой факел, но я успел разглядеть ведущие вниз каменные ступени. Дождавшись, когда поток зловония ослаб, а факел вновь начал гореть более-менее ровно, я начал спуск. Ступенек оказалось много, а от последней из них начинался узкий, облицованный камнем туннель, который, судя по всему, лежал ниже подножия холма.
Я долго шел по туннелю, пока не уперся в толстую дубовую дверь, влажную, как и все вокруг, и воспротивившуюся моим попыткам ее открыть. Убедившись в тщетности своих усилий, я двинулся обратно по туннелю, но через несколько шагов замер как вкопанный, испытав сильнейшее потрясение, не сравнимое ни с чем дотоле мною пережитым. Я внезапно услышал, как дверь позади меня заскрипела, медленно поворачиваясь на ржавых петлях. Мои чувства в тот момент не поддаются описанию. Одна лишь мысль о возможной встрече с человеком либо призраком в давным-давно заброшенном подземелье замка повергла меня в невообразимый ужас. Когда я наконец преодолел оцепенение и повернулся в сторону звука, мои глаза начали ощутимо вылезать из орбит.
В готической арке дверного проема стоял человек в темном платье средневекового фасона и маленькой шапочке. Его длинные густые волосы и борода были иссиня-черного цвета, лоб казался ненормально большим, впалые щеки покрывала сеть морщин, а кисти длинных рук, узловатые и клешнеобразные, имели мертвенно-бледный, мраморный оттенок, какого я ни разу не видел у людей. Иссохшее тело незнакомца было как-то странно скособочено, при этом почти теряясь в складках его просторного облачения. Но более всего меня поразили его глаза: два провала бездонной черноты, исполненные дикой злобы и ненависти. И эти глаза пристально смотрели на меня, словно намереваясь растерзать в клочья мою душу.
Наконец человек подал голос — резкий, гулкий, дышавший угрозой, — от которого у меня пошли мурашки по коже. Изъяснялся он на вульгарной латыни, бывшей в ходу среди ученых людей Средневековья и в целом неплохо знакомой мне по многочисленным трактатам демонологов и алхимиков того времени. Прежде всего человек-призрак напомнил о проклятии, тяготевшем над моим родом, и о моем близком конце, который был предопределен из-за убийства моим предком старого Мишеля. Далее он принялся со злорадством описывать месть Шарля-колдуна. Он рассказал, как Шарль скрылся в ночном лесу сразу после отмщения графу и как он спустя годы вернулся в эти места, чтобы подстеречь и убить стрелой Годфри, приближавшегося к возрасту, в котором погиб его отец. Он рассказал, как Шарль тайно обосновался в одном из уже тогда забытых замковых подземелий, в дверном проеме которого теперь маячила эта жуткая фигура; он рассказал, как Шарль напал посреди поля на Робера, сына Годфри, и силой влил ему в рот яд, таким образом умертвив его в тридцатидвухлетнем возрасте и продолжив исполнение проклятия. Рассказчик не удосужился прояснить загадку, казавшуюся мне наиболее странной во всей этой истории, а именно: кем и как исполнялось проклятие после смерти Шарля. Вместо этого он пустился в рассуждения об опытах двух алхимиков, отца и сына, особо упирая на попытки Шарля создать эликсир, дарующий вечную жизнь и молодость.
Воодушевление, с которым он говорил об алхимических опытах, на время затмило в его взоре ту яростную ненависть, что так потрясла меня вначале, но затем этот дьявольский блеск объявился вновь. Незнакомец издал мерзкий, по-змеиному шипящий звук и вытащил из складок одежды небольшую склянку, очевидно намереваясь покончить со мной тем же образом, каким поступил с графом Анри Шарль-колдун шестьсот лет назад. Моими дальнейшими действиями руководил исключительно инстинкт самозащиты; преодолев дьявольское оцепенение, которое сковывало меня перед лицом врага, намеревавшегося меня изничтожить, я запустил в него уже почти погасшим факелом. Послышался звон стекла; склянка упала и разбилась на каменном полу у ног незнакомца, чья одежда с неожиданной быстротой занялась странным, почти белым пламенем. Нечеловеческий вопль ужаса и бессильной злобы, исторгнутый незадачливым убийцей, оказался слишком сильным испытанием для моих и без того предельно напряженных нервов, и я без чувств рухнул на скользкие камни туннеля.
Когда я очнулся, вокруг стояла кромешная тьма. Мой разум противился осмыслению происшедшего, но любопытство оказалось сильнее. Кем было это исчадие зла и как этот злодей проник в подвалы замка, мучительно думал я. Почему он хотел отомстить за смерть старого Мишеля и каким образом проклятие исполнялось в течение многих веков, прошедших со времен Шарля-колдуна? Страх смерти более не тяготел надо мной с той минуты, как был повержен источник смертельной угрозы, и теперь во мне разрасталось желание выяснить все о проклятии, столетиями преследовавшем мой род и превратившем последние годы моей жизни в непреходящий кошмар. Итак, решившись разобраться в этом до конца, я вынул из кармана кремень и огниво и зажег свой запасной факел.
Первым, что я увидел в его свете, оказалось обугленное тело незнакомца, черной бесформенной грудой лежавшее на полу. Его жуткие глаза были теперь закрыты. Я поспешил отворотить от него взор и вошел в помещение за дверью, оказавшееся чем-то вроде алхимической лаборатории. В одном из углов были небрежно свалены в кучу бруски желтого металла, ярко засверкавшие, когда я приблизил к ним факел. То могло быть золото, но я даже не попытался в этом удостовериться, все еще находясь под слишком сильным впечатлен