– Свадьбу справляли в саду рядом с Кремлем, Александровский называется. Видишь, какой начальник был тот милицейский генерал! Музыка играет, целый оркестр, джаз-бэнд, все танцуют, пьют, столы от еды ломятся. Семен идет сквозь толпу и словно ничего не замечает. И идет прямо к столу, где жених с невестой сидят.
Жених в мундире генеральском, большой, красивый, весь в золоте и медалями увешан. А рядом – невеста в белом платье с белой фатой, лицо закрывающей. И такая она красивая в этом белом, что у Семена голова закружилась. Идет он к столу прямиком. Как раз «горько» закричали. Невеста с женихом встают. Горько! – кричат вокруг Семена, точно воздух взрывается. Над всей Москвой-рекой, над Кремлем, над Красной площадью звучит это «горько». Семен покачнулся и вперед шагнул. И видит он, как генерал невесте фату откидывает… Закачалась земля под ногами солдатского сына. Тихо так вокруг стало, словно рыбы вокруг и только рты разевают «гооо… каааа», а сказать ничего не могут. Смотрит Семен, а под фатой – она, та девушка, которую он много лет назад от позора спас. Варвара ее зовут. И вынул тогда Семен из рук толстяка бокал шампанского и подошел к столу. И целуются они перед ним, а он стоит, смотрит.
Раз, два, три… считают гости. И вдруг замолчали. Семен стоит, страшный, перед столом, а вокруг него кружатся черные вороны, и серые воробьи, и белые лебеди.
Совет да любовь, говорит Семен громким голосом.
Замерла тут девица и в лице переменилась. Смотрит на него – и горе, и радость у нее в лице смешались. А генерал ничего не понимает. А с двух сторон братья к ним бегут ее.
Семен, закричала Варвара и упала на землю без чувств.
А Семен взял шампанское, говорит генералу: «Поздравляю! Долгих лет! Счастья! Пусть хоть у нее оно будет». Выпил, и тут братья на него налетели. Он беглый преступник, кричат. Хватайте его, он из тюрьмы бежал.
На свадьбе милитонов много было, милицейская все-таки свадьба. Схватили Семена за руки, а он стоит и бежать никуда не собирается. Невесту тем временем подружки откачивают, машут платочками. Генерал поднял взгляд и говорит: «Ты кто такой?» – «Беглый я, – отвечает Семен, глядя в глаза ему, честно и открыто. – Три дня назад из тюрьмы бежал, три дня до Москвы добирался». – «А сколько ж тебе сидеть оставалось?» – «Сидел я двадцать лет, а сколько оставалось… скажите мне сперва, который час?»
Генерал посмотрел на часы свои, золотые, хорошие, и говорит: «Четыре часа дня и одна минута».
«Хорошо, – отвечает Семен. – Аккурат минуту назад я бы на свободу и вышел». Удивился генерал очень.
«Что же ты! – закричал. – Ради чего бежал?!»
«Надо было, – говорит Семен. – А почему и зачем – это вы меня не спрашивайте. То мое дело».
Сапунцов смотрит на Кюхюля, который чешет в подмышках. В иглу уже тепло от человеческих тел и огня, поэтому Сапунцов откидывает капюшон и снимает вязаный чулок, который открывает морозу только глаза и нос. Хорошо. Голова отдыхает. Кюхюль наливает ему еще отвара и показывает: давай, заканчивай.
– А что заканчивать? – Сапунцов медлит, отхлебывает кипятка, пахнущего хвоей. Ай, блин. Язык обжигает, во рту вяжет от хвойного вкуса. – Дальше было просто. Отвели Семена в тюрьму, другую, не ту, где он сидел. В Московскую, Бутырку, что ли? В общем, сидит там Семен, ждет приговора, который ему еще десять лет добавит, как за побег положено.
И приходит к нему однажды та девушка, Варвара.
Сапунцов вздыхает, опять глотает отвар. Что-то рассказ становится уже не бойкий, а тяжелый, словно свинец грузить или уголь мешками. Или лес валить, когда уже сил не осталось, а бригадир командует: давай еще, шевелись, бродяги.
– Семен сначала отказывался на свидание идти, но потом пошел все же. Видит, сидит она перед ним, та девушка, которую он спас и из-за которой двадцать лет в тюрьме отсидел. Пришла она в красном платье болгарском, как девушки в столице ходят, в дорогих украшениях, с прической модной. И плачет она, сидит. Красивая такая, что глаз не отвести. Смотрит на нее Семен и говорит слова обидные: «Зачем явилась. Я, может, и вор и убивец, но до чужой жены не охотник».
Варвара заплакала и говорит:
«Я тебя погубила. Когда судили тебя в первый раз, я хотела пойти, рассказать все, но братья меня не пустили, сказали, убьют».
«Так ты из жалости меня полюбила, значит, – недобро усмехнулся Семен, солдатский сын. – Не надо мне такой жалости».
«Сначала из жалости, а потом по-настоящему полюбила. Когда ты сказал, что меня всякой будешь любить – хоть красивой, хоть нет. Ждала я тебя, Семен».
«Не дождалась».
«Стал ко мне свататься начальник милицейский. И тогда братья сказали, что убьют тебя, если я за генерала замуж не выйду».
Побелел тут Семен.
«Лучше бы мне быть убитому, – говорит. – Ты теперь замужняя жена. Ничего не поделаешь».
Она залилась слезами пуще прежнего. Семен встал и хотел уже выйти, но на пороге обернулся.
«Хороший человек твой генерал?» – спрашивает.
Она поднимает голову, под глазами черные тени, тушь потекла.
«Очень хороший».
«Тогда будь ему хорошей женой. И ничего не бойся. Никогда ничего не бойся. За себя можешь бояться, но не за других».
Потом подумал и говорит:
«Братья убить меня, значит, обещали, если за генерала не выйдешь?»
«Да, обещали».
«Понятно».
Семен наклонился тогда и решетку погладил, словно девушку ту приласкал. Прощай, сказал он и вышел.
Сапунцов дергает головой, кружка вылетает из рук и опрокидывается. Пар взлетает. Ф‐фух! Горячий отвар впитывается в пол, протаивая неровные ходы. Снег вокруг них окрашивается в зеленый.
Кюхюль смотрит на Сапунцова, но ничего не говорит.
– В общем, дальше было просто. Дали бы Семену десять лет, если бы на суде том не появился генерал и не рассказал, что с Семеном и почему такая беда случилась. Пожалела его судья. И дали Семену всего полгода, для порядка. Отсидел он срок и вышел на свободу ранней весной, в марте. Капель вокруг, солнце сияет. Идет в ушанке старенькой, в ватнике и одежде казенной, а вокруг весна шумит.
Приехал, а мать его старенькая уже, болеет. Обнял он ее. День отдохнул, а потом пошел на работу устраиваться. Жизнь-то идет. Сначала ему работы не давали, у него из документов – одна справка из тюрьмы. Но ничего, справился. Сначала черной работой, потом и хорошей начал заниматься. Токарем на заводе стал. Деньги появились. Только вот мать сколько его ни просила, так и не женился Семен. Долго ли, коротко ли, только умерла мать. Семен погоревал, на ее могилке постоял. Справили поминки. Семен домой пришел, поплакал. Утром переоделся в самый лучший свой костюм (у него еще с тех времен, что он часовым стоял, костюм хороший остался), взял штык-нож и пошел к братьям Варвары. Они в то время в саду гуляли, думали, что бы еще с генерала взять, через сестру-то свою.
Увидели они Семена, испугались, стали на помощь звать. Только не успели. Семен, солдатский сын, зарезал сначала одного, потом другого. Бросил штык-нож окровавленный в реку и ушел.
С тех пор больше его в том городе не видели.
Сапунцов некоторое время молчит, глядя в огонь. Потом поднимает голову, смотрит на Кюхюля.
– Вот и сказке конец, – говорит он. Кюхюль кивает: да. – А кто слушал… душно мне.
Скрип снега. Сапунцов выбирается на улицу с непокрытой головой, та сразу мерзнет. Ноздри обжигает морозом. Лоб словно обручем стальным сдавливает. Он стоит на темнеющем, синеющем снегу и ветер трогает его седые (а ему всего тридцать два) виски.
– А тот, кто слушал, молодец, – говорит он вполголоса. Пар от дыхания отваливается толстыми белыми клубами, оседает на бровях и ресницах. Сзади из иглу вылезает Кюхюль, подходит, качает головой. У него в зубах дымится трубка. Хорошая история, показывает жестами старик. Накинь капюшон, замерзнешь.
– Да, – говорит Сапунцов. – Дурацкая, конечно. Но неплохая.
Уши от мороза горят, как обожженные. Сапунцов надевает капюшон. Хорошо. Ушам даже больно от внезапного тепла.
Кюхюль дает ему трубку. Засунув в рот горелый обкусанный мундштук, Сапунцов вдыхает дым. Они стоят вместе с «настоящим человеком», курят и смотрят, как вдалеке синеет лед.
ВАШИНГТОН (Ассошиэйтед пресс): Сегодня советское агентство ТАСС подтвердило, что в районе Северного полюса имел место «ядерный взрыв».
В передовице газеты «Правда», главном органе ЦК КПСС, упоминается взрыв и «некая американская атомная подводная лодка», которая своими действиями могла вызвать «адекватный ответ» советского Военно-морского флота. В частности, атомной подводной лодки «К‐3». Напомним, что под неизвестной американской лодкой следует понимать «Наутилус», которая ушла в автономное плавание 30 апреля.
По сведениям наших корреспондентов, единственная советская подводная лодка с атомным двигателем «К‐3», головной корабль серии атомных подлодок типа «Кит», не обнаружена на своей базе в Североморске. Местонахождение лодки остается неизвестным и по сегодняшний день.
«Дуэль подводных лодок», как это уже называют в европейской прессе, все же вряд ли имела место. Возможно, взрыв стал следствием неисправности реактора или атомного вооружения одной из лодок. Пока этот вопрос остается неразрешенным, поскольку ни одна из лодок со времени взрыва не выходила на связь.
К сожалению, надо признать, что напряженность между Советским Союзом и США продолжает расти.
КОНЕЦ СООБЩЕНИЯ
Глава 4Американцы
Человек-Дерево стоит на бетонном полу и слушает дождь. Его корни прорастают сквозь бетон, раздвигают порыжевшие от пыли и сырости кирпичи, пронизывают сухую штукатурку, разгоняют (крыса побежала) крыс. Он слушает дождь. Капли падают на стекло с той стороны и стекают. Глухой разряд грома пронизывает Человека-Дерево электричеством. Он стоит, закрыв глаза, на внутренней стороне век вспыхивает синяя вспышка. За окном гроза, и дождевые капли собираются в потоки, бегущие по каменному двору перед входом в здание клиники Аркхейма, заставляют вздрагивать и качаться под ударами стихии кусты, остриженные под шары, животных и даже рыб. Зеленые рыбы в темноте плавают во влажном воздухе. Человек-Дерево думает о них и улыбается. Рыбы не враги деревьям. Он чувствует свои корни, которые достигли подвала. Нужно как следует сосредоточиться и расти дальше. Каждый день по дюйму. Или двум. Иногда меньше, но каждый день служит ступенькой на пути к свободе. Когда он доберется до влажного подвала здания и достигнет грунтовых вод (он чувствует смутные крики тех, кто был здесь до него… они о чем-то его предупреждают… осторожно, Человек-Дерево! осторожно!), когда он погрузится в блаженные, не ведающие боли воды глубоко под зданием, он сможет наконец освободиться. Он сможет пройти путем, каким идет вода глубоко под землей и достигнуть… чего? Он пока не знает. Где-то очень глубоко, очень-очень глубоко под зданием есть древние воды. Соленые, горько-страшные для деревьев. Но они знают многое. Когда-то здесь был океан. Со временем (миллионы лет? миллионы человеко-деревьев‐лет?) океан отступил назад и вглубь, спрятался.