Генерал Варрава встретил его в коридоре. Посмотрел сверху вниз. Метра два в нем, таком красавце.
– Товарищ генерал, – вытянулся Синюгин. Руки гудели от чистоты.
– Так, Синюга, – сказал Варрава, словно они не виделись всего лишь час, а не два с лишним года. – Десять минут тебе привести себя в порядок, потом обед. Маша! – крикнул он в кухню. – Обед?
– Так точно обед, Ванечка! – донесся бодрый женский голос.
– Слышал? – сказал Варрава. – Это такой маршал, что мы все ей в подметки не годимся. Выполнять. После поговорим.
– Обед через полчаса! – крикнули из кухни тем же голосом. – Займи гостя, Ванечка!
– Есть, – сказал Варрава и пошел впереди.
…Ледяная водка только тягуче лилась, наполняя изящные хрустальные рюмочки. Настоящая «Столичная», не какая-нибудь «Московская».
– Пей, – сказал Алексеев, поставив запотевшую бутылку. – Ну, за встречу.
Чокнулись. Синюгин посмотрел на двух генералов, и вымахнул водку одним глотком. Прикрыл глаза на мгновение. Ледяная, вкусная, как мороженая морошка, она прошла до желудка и там взорвалась. Хорошо.
– Ух, – сказал Синюгин.
– Закусывай, – велел Варрава. Какое тут закусывай!
– Георгий Константиныч сказал, ты мне пригодишься. – Алексеев посмотрел на Синюгина в упор. Глаза у него были голубые и жесткие, как натянутые парашютные стропы. – И ты мне пригодишься – хочешь ты этого или не хочешь. Так, капитан. Ты что-нибудь слышал про «Группу тридцать»? Только не ври, предупреждаю. Как на духу.
– Конечно, – сказал Синюгин. – А что? Все-таки началось?
Генералы переглянулись. Генерал Алексеев посмотрел на него, затем крякнул.
– Так, значит. Слушай, капитан. Еще вопрос. Ты в Латинской Америке когда-нибудь бывал?
Вот это номер, подумал Синюгин. Неужели на Кубу пошлют?!
– С радостью побываю, товарищ генерал.
– Там такая радость, что не расхлебать, – проворчал Варрава, разливая водку. – Чили-переперчили. Ладно, орел, – он протянул ему рюмку. – Еще по одной и пойдем обедать… Докатились, генералы водку разливают какому-то капитану.
Глава 7Кулаки ярости
Муха летит над бассейном с синей водой, такой яркой, что она кажется налитой в каменную ванну краской. Это маленькая муха – она могла бы быть больше, если бы подросла на подгнивших фруктах – оранжевых апельсинах, алых гранатах, разорванных пополам загорелой мужской рукой, поросшей черным волосом; на ярко-желтых крошечных бананах, пахнущих так сладко, что муха на лету замирает и зависает, как в невесомости, чтобы увидеть плавный изгиб тонкой кожуры, трещинку, сквозь которую видна ярко-желтая мякоть… Солнце светит с такой силой, что крошечные бриллианты мерцают в глазах и на кончиках крыльев мухи. Мужские ноги, лежащие на шезлонге, – муха видит просвет, нежный, незагорелый, между большим пальцем и следующим. Ж‐ж‐ж, говорит муха и опускается, ныряет вслед за одуряющим ароматом банана и целится на блюдо. Заход на посадку – выпускаем закрылки, экипажу по местам, бортпроводницам занять места, пристегнуть ремни и молить Бога…
Заход на посадку. В следующее мгновение шасси касаются желтой земли, тряска, трах, бах, уууу, вцепиться в подлокотники и держаться. Ускорение! Скорость падает, самолет выруливает на полосу и катится, гася скорость.
Аплодисменты.
«Дамы и господа, наш самолет совершил посадку в аэропорту города Банано-сити, просим оставаться на своих местах до полной остановки самолета. Спасибо, что воспользовались услугами нашей авиакомпании».
Тррр.
Самолет выруливает на свое место, замедляет ход. Останавливается.
«Светит солнце, температура за бортом тридцать два градуса, приятного отдыха, леди и джентльмены…»
В следующее мгновение загорелая рука, поросшая курчавым волосом, смахивает самолет к чертовой шотландской матери.
Все.
Прилетели.
Площадь де Треви, Рим, Италия. Днем раньше
Старик-итальянец, продающий газеты, уже был здесь. И снова начал разговор с вопроса.
– Л’инглезе? – произнес старик дребезжащим голосом.
– Но, – Коннери протянул ему купюру в две тысячи лир. Взял газету, посмотрел на часы. Две минуты третьего. Дэвид опаздывал.
– Грацие, – сказал старик. – Сей л’американо?
– Нет, нет, – улыбнулся Коннери.
– Это хорошо, что вы не американец, синьор. Я так не люблю американцев, вы бы знали.
– Но почему?
– Потому что они далеко. Говорят, если русские начнут войну, американцев им будет трудно достать. А мы тут у них, под боком. Уффа! Может, сейчас, когда мы с вами беседуем, русские самолеты несут сюда атомную бомбу. Говорят, у них их тысячи.
– Почему вы тогда ненавидите американцев, а не русских?
– Русских я тоже не люблю, – сказал старик. – Но поймите меня правильно, синьор. У американцев бомб еще больше. Но они далеко. И все же они ссорятся с русскими. Что вы подумаете о соседе, который стоит за вашей спиной и дразнит огромную злую собаку?
– Понимаю, – сказал Коннери.
– Вот именно, синьор. Все-таки я очень боюсь войны. Я был в парашютных частях, воевал на Крите с греками. Я знаю, о чем говорю. Если соседу так не нравится собака, пускай придет и подерется с ней сам. Но нет. Он будет кидать палки через мою бедную голову. Как думаете, синьор, долго мне придется ждать, прежде чем какая-нибудь палка попадет в меня? Или прежде чем собака вцепится мне в горло?
– У вас есть выбор, – раздался суховатый, язвительный голос Дэвида. Наконец-то! Коннери кивком поприветствовал ирландца и взглянул на часы. Пять минут третьего. Странно – его желчный приятель впервые за долгое время позволил себе опоздать на встречу. Что случилось?
– Какой еще выбор? – старик заглянул в стальные глаза ирландца и осекся.
– Самому убить собаку, – сказал Дэвид жестко. – Или… того, кто ее дразнит.
Двери в Овальный кабинет показались Шерману Адамсу вратами чистилища. В папке у него были плохие новости, а господин президент не тот человек, который поступает хорошо с плохими гонцами.
Шерман посмотрел налево. У двери замер, как истукан в музее восковых фигур, рослый морской пехотинец. Лицо его показалось Шерману знакомым – впрочем, я так часто бываю в Белом доме, что скоро я перееду сюда на жительство. Работы невпроворот, что только успевай поворачиваться.
А тут еще Северный полюс. Арктика.
Фак.
Он сделал два шага, и дверь за его спиной неслышно захлопнулась. В затылок мягко толкнулась воздушная волна. Пум.
Шерман оказался в клетке со львами… вернее, один на один с президентом.
– Господин президент, – начал он.
– Подойдите, Шерман, – прозвучал голос. Шерман вскинул голову. Большой Айк был все еще по-военному поджарый, стройный; выдвинутый вперед подбородок говорил об упрямстве президента, а седина вокруг залысин и складки от крыльев носа – о том, что президентский срок дался ему нелегко. Чего стоит Корейская война, Берлин, чертов сенатор Маккарти и термоядерные Советы. А тут еще инцидент с «Наутилусом»…
– Что у вас?
Шерман качнулся на носках, шагнул вперед, деловито и резко выхватил один листок из папки и сказал:
– Доброе утро, господин Президент.
Айк поморщился:
– Докладывайте.
Шерман не слишком любил такое обращение, но что поделаешь. Не ты президент, а он.
– Снова о Северном полюсе, – сказал он, словно извиняясь.
– Опять?
– Да, сэр. Сожалею, но никуда нам от этой проблемы не деться. «Наутилус» на связь не выходил, по сведениям разведки, подводная лодка красных тоже молчит…
– Поиски?
– Ведутся, сэр. Пока никаких результатов.
Айк помолчал.
– Так что же там случилось, черт побери?! Хоть что-нибудь известно?
– Мы работаем над этим, сэр.
Президент внезапно вспомнил, щелкнул пальцами:
– Да, кстати…
– Сэр?
– А этот… как его? Британский шпион. Прибыл?
– Ожидаем с минуты на минуту, сэр.
Больше солнца в проклятом Майями.
Лайнер «Пан Ам» приземляется, гул винтов кажется привычным, без него было бы совсем не то. Коннери потянулся, хрустнул позвонками, разминая затекшую шею. Двадцать часов лету – можно выспаться на всю следующую неделю, с запасом. Стюардесса выглянула из-за шторки, спряталась снова – рыжий локон, зеленые глаза, зовут Сиена. Рыжие не совсем вписывались в мировоззрение Шона, но почему нет? Только от перелета я чертовски устал, подумал Коннери. Потянулся, с трудом встал. Затекло все, что можно. Задница словно отдельно отлита – и из дешевой серой пластмассы. Ботинки от Ллойда бессовестно жали. Коннери про себя выругался.
Еще бы. От долгого перелета ноги отекли. Из прямоугольного окна лился солнечный свет – Коннери видел блестящее крыло с рядами моторов, кусок бетонного покрытия полосы с желтой разлиновкой. Сосед Коннери, штатского вида джентльмен, по виду – банковский клерк, непонятно как оказавшийся в салоне первого класса, зевнул и замахал рукой: мол, извините, все свои. Глаза у него были точно головки булавок, вставленных в надутое лицо.
Коннери поправил часы – Ролекс Субмаринер, ручная сборка – на загорелой руке, время: девять сорок три по Майями. Сдвижка с Лондоном на пятнадцать часов. Желтая стрелка на темном фоне дернулась. Девять сорок четыре. Встречающий от американцев будет его ждать в аэропорту. Разведка флота – интересно, почему не ЦРУ? Только из уважения к его лычкам капитана третьего ранга?
Коннери хмыкнул. Коннери выпрямился. Клерк из салона первого класса торопливо допивал шампанское. Пока Коннери доставал портфель (коричневая кожа), клерк допил шампанское, раскраснелся и начал суетиться. Коннери достал из сетки шляпу, надел, поправил край – за это время клерк несколько раз успел достать свой багаж и даже оказаться в бежевом плаще. Майями?
– Мне говорили, здесь жарко, – клерк посмотрел на Коннери.
– Вполне возможно, что они правы, – иронично ответил тот.
– Кто?