А потом к нему подошел кореец.
– Товарис, – сказал он с сильным акцентом. – Я бы сотел…
Он учил его тансудо, древнему боевому искусству корейцев. Они дрались с его помощью против японских пиратов.
Его учили все, наперебой. Синюгин впитывал как губка. А потом, через пару дней, его вызвал к себе особист и сделал втык за буржуазные танцы. Потом прищурился и похвалил. Налаживайте контакты, товарищ Си Ню Гин, налаживайте. Нам все пригодится. Синюгина передернуло. Стало противно и мерзко, он повернулся и вышел. Особист задумчиво смотрел ему вслед. Потом взял трубку и набрал номер.
«Я вам не б…ь площадная, чтобы контакты налаживать», – сказал Синюгин особисту.
Лестничная площадка. Гул поднимающегося лифта и вечерняя синяя Москва за окном. Синюгин повернул ладони, как учил тогда Ким Пхе Чжу, товарищ Жу, и мягко пошел. Левая нога, правая. Кулаки к бедрам, переход, плавный выпад, удар ногой. Переход. Как всегда, движения завораживали его, словно гипнотический танец. Дыхание. Сосредоточенность. Энергия.
«Тебе надо в артисты, – говорил ему приятель там, в Иркутске, воздушный акробат Володя. Они вместе выпивали. А когда выпивали, начинали ходить на руках, прыгать и вообще чудить. – У тебя не тело, а песня. Айда к нам, в цирк?»
Володя полгода назад разбился, упал с трапеции. Говорят, по пьянке.
Жаль, хороший был мужик.
Когда Синюгин повернулся, перед ним была пигалица. Она рассматривала его, словно перед ней было какое-то неведомое передовой советской науке, но очень любопытное животное. Из экзотических стран. Синюгин моргнул, затем мысленно выругался. Пропустил, лопух!
– Поехали? – спросила Маринелла. И сразу: – Ух ты, что это было?!
– Ну же, Синюгин, не бойтесь сказать девушке, что она сегодня прекрасна.
Капитан невольно засмеялся. Эх, дает.
Пигалица серьезно кивнула:
– Вот. А я думала, ты всегда такой серьезный.
Такси ждало у подъезда. Серая «Победа» с шашечками, за рулем – усатый водитель в форменной фуражке. Синюгину фуражки московских таксистов напоминали головные уборы полицейских из американских гангстерских фильмов. Поля не круглые, а граненые, как у стакана.
– Куда едем, молодежь?
Синюгин поднял брови, посмотрел на пигалицу. Он вообще понятия не имел, куда они собрались.
– Солянка, один, – невозмутимо ответила Маринелла. Пигалица приоделась и накрасилась, и тоненькая, и изящная, с аккуратным носиком, сияла даже не красотой, а какой-то совершенно идеальной балетной грацией. Большой рот уже не казался чем-то неправильным. Она не пыталась складывать губы, как делали знакомые Синюгину девушки, гузкой.
Может, поэтому и было красиво.
Органика, естественность. Чистота.
Машина завелась, ровно зарокотал мотор. Щелк, передача, и машина мягко и аккуратно тронулась, словно оторвался от подъезда воздушный шар в небеса. Шофер-то мастер.
На мгновение зеленоватые глаза Мари-Маринеллы встретились с глазами Синюгина.
Капитан вздрогнул. Затылок свело от мурашек.
Пропал, Синюга. Медный кувшин, синяя растрескавшаяся эмаль, гулкое небо над Казахстаном…
Пигалица, напомнил он себе. Ага, пигалица.
Вечеринка. Солянка, дом 1. Бывший дом Московского
купеческого общества
Дверь открыла блондинка в сером платье в облипочку, с какой-то прической по французской моде – волосы стянуты на затылке в высокий узел. Миловидная, даже красивая скорее. Только ее портила чуть капризная нижняя губа. Когда блондинка закрывала рот, лицо принимало странное, замкнутое выражение, словно не от мира сего. Синюгин пропустил вперед Маринеллу, шагнул следом.
Дом был полон гостей. Звучала музыка. Что-то незнакомое Синюгину, но явно западное.
Синюгин огляделся. Многие курили, в том числе и девушки. Дым стоял столбом.
Странные молодые люди. Очень… современные. Да, именно так. Синюгин решил, что порой это звучит как ругательство. «Очень современные молодые люди». Так и хочется дать в пятак с разворота.
Вернулась блондинка, помахала полной, красивой ручкой, словно разгоняя дым. Талия у нее была осиная, бедра широкие. Интересно, как она танцует?
Синюгин сообразил, что оценивающе оглядывает блондинку и одернул себя. Спокойно, капитан. Стоп, машина. Сегодня у тебя другая задача.
– Проходите, не стесняйтесь, пожалуйста, – сказала блондинка. – Все свои. Кто это с тобой? Мари, ты виски будешь?
– Конечно, – безмятежно ответила Маринелла.
Синюгин как-то ошалело повел головой. Вот, егоза.
– Она не будет, – сказал он.
– А ром?
– Нет!
Девушка насмешливо вздернула брови, посмотрела на Синюгина. Затем кивнула и тут же исчезла, скользнула, словно крошечная ловкая рыбка в толпу. Дым в квартире стоял коромыслом, хотя Синюгин отсюда видел, что окна открыты настежь. Он потянул носом воздух. Курево. Незнакомый, но явно приятный табачный запах – хороший табак. Синюгину вдруг нестерпимо захотелось подымить… Впрочем, просто подышать табачным духом – вполне достаточно.
– Мне еще долго ждать? – прошипела Маринелла. Синюгин поднял брови. Такой реакции он не ожидал. Девушка встала к нему спиной, чуть наклонила голову – Синюгин видел теперь беззащитную шею. До него не сразу дошло, что нужно помочь Мари снять плащ. Тоже мне, джентльмен.
– А вот и мы!
Веселая компания вломилась в квартиру, с порога кинувшись шутить и обнимать присутствующих. Молодые люди, особенно молодые для тридцатилетнего Синюгина, шумно радовались встрече и острили напропалую. Игры слов Синюгин не понимал, словно они говорят на каком-то птичьем диалекте.
– Что это за темные личности? – спросила Мари.
– Наоборот, светлые! Надежда советского кинематографа. Будущее. Студенты ВГИКа, режиссеры. Андрон! Андрюша! Проходите же, ребята. Все вас ждут.
Оба приятеля, слегка развязные и уже где-то выпившие, прошли мимо Синюгина в комнату. Приветствия и крики стали громче. Бородатый, что повыше, тащил чугунок – настоящий, деревенский. Синюгин даже отсюда чувствовал сладковатый запах запеченной в печи картошечки. В животе заурчало.
Синюгин в общем гвалте слышал только обрывки разговоров. Все это звучало как шифровка, как чужой, но всем местным понятный язык.
– В нашем искусстве образовался моральный вакуум, и мы рождены, чтобы его заполнить, – говорил, слегка рисуясь, словно в шутку, худощавый студент, со впалыми щеками.
– Сейчас я намерен заполнить свой вакуум водочкой, – басом объявил здоровый парень, по виду – борец.
Студенты ВГИКа. Бойкий и еще один бойкий. Два болтуна.
Один высокий, чуть полноватый, с круглым лицом, в очках. Трепло. Другой высокомерный, худой. С усталыми, страдальческими, как на иконах святых, глазами. Но тоже трепло:
– После войны весь мир, все мы утратили культуру. Культура рухнула. Хотите верьте, хотите нет. Мы катимся в пропасть, разбегаемся в разные стороны. И нет ничего, что могло бы нас, человечество, объединить.
Понимающие улыбки. Табачный дым. Хрип граммофона.
– Товарищи! – в разговор вмешалась девушка со страдальческим лицом. – Разве нет надежды? Мы живем в такое время! В такое необычное, в такое интересное время!
Ничего, что могло бы нас объединить? Синюгин покачал головой. «Война», – сказал генерал-майор Варрава. Война уже началась.
Если после той войны культура скатилась в тартарары, то что будет после этой?
– Ничего не будет, – сказал худощавый. – Можете мне поверить.
– Ничего? – переспросила брюнетка.
– Ничего. Никакой лидер, никакая религия нас не спасет – только гений, который сменит нравственный ориентир человечества.
Умный, с уважением подумал Синюгин. Оглянулся – Маринеллы рядом уже не было. Вот ведь! Только на секунду отвернись.
– Но позвольте… – начала брюнетка со страдальческим лицом. Дальше Синюгин не слушал, хотя было интересно. Он пошел искать Маринеллу.
Девушка в голубом платье стояла к капитану спиной, держа руку с сигаретой наотлет. Сизый дымок поднимался к потолку. Хорошая фигурка. Капитан оценил и двинулся дальше. Куда эта пигалица подевалась? Ну, из квартиры не сбежит, найдем…
Этот худощавый немного понторез, конечно, думал Синюгин на ходу. Но что-то в этом есть. Вон как загнул – гений, который сменит… как там? Ориентир?
Девушка с сигаретой повернулась.
Синюгин замер. Табачный дым, казалось, теперь плыл медленно-медленно, словно застывающее на морозе дыхание. Минус сорок, не меньше. Звуки отдалились. Красивые, полные губы девушки шевельнулись.
– Что? – переспросил Синюгин. Время снова набрало привычный ход. Дым плыл и исчезал. Звуки вернулись. Гул, гомон, женский голос, поющий по-французски. Звон бокалов и голоса спорщиков.
– Это вы, – сказала девушка.
– Да, – сказал Синюгин. – Это я.
– А это я.
Это была та девушка из самолета, стюардесса. Наташа. Форменная юбка. Красивые ноги в темных чулках. Долгое ожидание у трапа.
Аккуратный шарфик на шее. Красиво.
В голубом платье и в макияже она была хороша, но – по-другому.
– Вот так встреча, – сказал Синюгин. Он сам себе казался заезженным и банальным, словно поцарапанная грампластинка с популярным певцом, но остановиться не мог.
– Да, невероятное совпадение.
Они как-то неловко потоптались.
– Как говорится, человек полагает, а Бог…
– Это потому что даже богам надо иногда помогать, – раздался знакомый светлый голос. Лейтенант Каленов возник из клубов табачного дыма – в гражданском, красивый, как на картинке. Открыл рот, явно собираясь добавить что-то современное и бойкое. Но не успел. Прежде чем Каленов заговорил, появилась прежняя блондинка и крикнула:
– Товарищи! Господа, гасим свет! Медленный вальс!
Гул голосов. «Нет, зачем?» и «Да, да!». В соседней комнате и в общем коридоре погасили электричество и зажгли свечи. Их передавали из рук в руки, много. Зазвучала музыка. Свечи оказались на столах, на книжных полках, на подоконнике. В руках танцующих. Медленная тягучая мелодия плыла в воздухе. Полутьма.