Потому что ночь больше никогда не закончится.
У него пистолет с одним патроном, похожий на «ТТ», но не «ТТ», бутылка воды, в которой осталось всего полстакана мутной жидкости, и обрывок какой-то старой картины. Рана на бедре. Бедро синее и вздувшееся. Рана плохая, грязная.
Дует ветер. Издалека доносится рев – чудовищный, невыносимый рев гигантского, невозможного существа. А Синюгин сидит в развалинах, держа пистолет в дрожащей от холода руке, и вспоминает последнее московское утро, когда генерал Варрава сказал: «Они промахнулись», а где-то рядом утреннее солнце нагревало Котельническую набережную, и в комнатах уютно жужжала сонная муха.
Синюгин моргнул. И вернулся.
Холод разлился по позвоночнику. Мерзкий, противный холод. Словно ничего этого вокруг нет. Все это – всего лишь воспоминание. Может, он откуда-то из страшного будущего вспоминает этот момент? Обреченность.
– Что с тобой, Синюга? – Варрава смотрел на капитана в упор. Синюгин встряхнулся и выпрямился. «Как бы там ни было, я сделаю все, чтобы это будущее – с мертвым океаном и пляжем с трупами – не наступило». – Страшно?
– Страшно, товарищ генерал, – честно ответил Синюгин. – Что нужно делать? Я готов.
Варрава кивнул. Красавец, настоящий солдат. Такого никакие «объекты» не испугают. Даже тот мертвый пляж…
– Молодец, Синюга. Полчаса тебе на сборы. Ты летишь на Кубу.
– Есть.
Глава 10Человек-дерево объявляет забастовку
Эндрю Гобарт, все еще числящийся офицером запаса морского флота США, услышал стук в дверь своего дома утром, в 6 часов 5 минут, 19 июня 1959 года.
Стук разносился по притихшей улице, среди белых, словно собранных из конструктора идеальной американской мечты, домов. На улице было пусто. Даже молочник еще не проезжал.
Зеленые аккуратные лужайки пребывали в безмятежности – до момента, когда раздался стук.
Сегодня должны были быть выступления, так что Гобарт подумал, что это стучит кто-то из недовольных. Всегда находились люди, готовые назвать его лжецом и прохиндеем, и даже безбожником – такова судьба гения в Новой Англии. С его лицом – рыжим, лоснящимся, с раздвоенным подбородком – Гобарт выглядел мошенником и знал это. С таким лицом в лучшем случае можно было стать продавцом подержанных машин. Возможно, другой бы на его месте сдался. Эндрю Гобарт превратил недостаток в достоинство. Конечно, люди видели, что он выглядит как мошенник. Но когда он начинал говорить о вещах, таких дерзких и наглых, что захватывало дух, с таким апломбом проповедника в негритянской церкви, что поверить ему было нельзя… Они смотрели на него и думали: не может так прямо обманывать человек с таким лицом.
Порог дерзости. Все дело в пороге дерзости.
Стук в дверь повторился. Гобарт поднялся и на цыпочках двинулся к окну, выходящему на задний двор. Аккуратно отодвинул занавеску. Нет, никого. Задний двор свободен. Никаких людей в серых плащах и мятых шляпах. Слава богу! Халат болтался при каждом движении, цеплялся за голые ноги.
Стук. Эндрю Гобарт, бывший коммандер ВМФ, ныне – учитель истины и ученый, как он себя называл, создатель науки наук, – двинулся через гостиную к входной двери. Можно было бы, конечно, сбежать сразу – но прошли те времена, когда он боялся своей тени, потому что она могла оказаться посланным за ним агентом ФБР. Сейчас он уже не боится. «Нет, сэр. Совсем не боюсь».
Хотя, конечно, не только ФБР могло взять его на заметку – особенно после выхода его книги «Искусство промывания мозгов». Конечно, он же раскрыл там все секреты. Самое интересное, какова была реакция публики. Он фактически в лицо сказал людям, как правильно «промывать мозги», как он это делает на своих лекциях и выступлениях, больше похожих на цирковые… А они тебя за это обожают. Ты говоришь – да, я мошенник, смотрите, сейчас я вас оболваню, а они сами несут свои денежки. И возводят тебя на пьедестал – человек, который знает все.
Возможно, тут имеет место «эффект фокусника». Люди на самом деле стремятся быть обманутыми.
Или – что смешнее – он действительно нащупал то, что управляет этим миром.
Гобарт прошел к входной двери и, откинув занавеску, выглянул наружу. На крыльце стоял офицер в белой военно-морской форме. Парадной. Офицер терпеливо подождал, сдержанный и холодный, – фирменный знак флотских, – затем снова поднял руку и аккуратно постучал. Звук вышел чуть более резким.
Я могу и разозлиться, прочитал в этом звуке Гобарт.
Зачем он здесь, этот флотский?
Неужели придется открывать? Гобарт отпустил занавеску, помедлил. Стук повторился. «Зачем я нужен флоту?»
Возможно, ему опять хотят доверить корабль. Хотя кто доверит ему боевой корабль после тех событий? Гобарт покачал головой. Не так уж он был виноват, если подумать. Но все-таки… кто-то мог решить, что вина за инцидент с кораблем береговой обороны полностью лежит на командире. Ох уж эти морские порядки.
Это интересный вопрос.
Не знаю, подумал Эндрю Гобарт, офицер флота в отставке. Зачем я снова понадобился дядюшке Сэму?
Он решился, прошел к двери твердым (почти) шагом и откинул защелку. Дверь скрипнула.
Офицер повернулся. Увидел его. Словно выточенное из мрамора идеально красивое и ледяное лицо даже не дрогнуло. Знаменитая выдержка океанского флота. Словно не ему открыл дверь человек в роскошном халате с вышитыми золотом цитатами из книг «Тщательное промывание мозгов» и «Наукология».
Над левой бровью у офицера был заросший шрам.
– Коммандер Гобарт? – козырнул офицер. Белая морская форма, летний вариант. Сидит идеально. В такие моменты ты вспоминаешь, за что ненавидишь этих флотских. «На мне форма никогда так не сидела».
– Я в отставке. А в чем дело…
– Сэр, – офицер произносил слова с ледяной, пугающей вежливостью. Гобарт поежился. Это только формально звучит как просьба, на самом деле – насилие над личностью. Чтобы это понять, не нужно быть специалистом по промыванию мозгов. – Не могли бы вы одеться и поехать со мной?
– Не думаю, что мне это понравится, – сказал Гобарт, хотя прекрасно понял, что выбора нет.
– В таком случае, сэр, – офицер выпрямился. Белоснежная, даже глазам больно, звенящая струна. – Я вынужден настоять на своем приглашении.
Майями, в то же время
Его срочно вызывали в Вашингтон, а он только привык к местному палящему солнцу. До вылета оставалось еще два часа, и он попросил Торча остановить машину. Хотелось посмотреть на океан. Розовая дымка над неспокойной – океан редко бывает тихим – водой.
– Там, за горизонтом – Куба, – сказал Торч небрежно. Громила подошел неслышно, встал рядом. Выплюнул сигарету, почесал подбородок.
– И что?
– И ничего. Просто сказал, что там Куба.
Коннери помедлил. Какой-то театр абсурда. Словно диалоги из пьесы Ионеско. Этот Торч своеобразный тип, надо быть с ним настороже. Пугающий. Мощные волосатые предплечья, коротко закатанные рукава рубашки, капли пота на темном лбу.
– Что ты на это ответишь? – спросил Торч. Интересно, как ему удается самые простые слова бросать с вызовом – так, что хочется запихать их ему обратно в глотку? Наверное, он никогда не дрался пивными кружками в барах Глазго. Хотя, возможно, сидел где-то.
– Что ты очень странный парень, Торч, – сказал Коннери. – И очень опасный. Ты меня нервируешь. – На этих словах Торч засмеялся. – Я думаю, надо будет придушить тебя во сне. Ты, вообще, хорошо спишь?
Мгновенная заминка. Лицо Торча продолжало улыбаться, но улыбка стала отдельной от глаз, неживой. Словно пальцами растянули лицо на рамку.
– Все прекрасно, мужик! Сплю как младенец.
Почему-то Коннери ему не поверил.
– Слушай, мужик. Ты бы хоть сделал что-то со своим акцентом, а?
– Тебе не нравится мое «ррр»?
– Мужик, как на духу. Ты мне вообще не нравишься. Весь, целиком. Но твое рычание – это вообще пиздец.
Из машины выбрался Дреппер, уже в темных очках, зевнул. Почесал лоб, на котором отпечаталась красная полоса. Неловко переступая, двинулся к ним. Шон растянул губы в улыбке. Отпил бурбона. Теплый. Небо обожгло древесной корой и дубом.
– Как с таким акцентом тебя вообще в шпионы взяли? – не унимался Торч. Коннери покачал головой, усмехнулся. Хороший вопрос. Он вернул фляжку Дрепперу.
– Возможно, я не очень хороший шпион. Но я мог бы быть гораздо хуже в чем-то другом.
Торч расхохотался.
– Отлично сказано, мужик.
Он подкинул фляжку в воздух. В последний момент дернулся, и она полетела в сторону. Коннери молниеносно сделал мягкий кошачий шаг, и легко перехватил фляжку в воздухе. Отвинтил крышку и сделал еще глоток. Протянул фляжку громиле.
Торч присвистнул:
– Ну ты и двигаешься, мужик. Хотел бы я так двигаться. Как хренов ниггер-танцор. Правду говорю, я такое только у ниггеров видал. Ну, еще у этого… как его? – Торч прищелкнул пальцами. Лоб его сморщился, словно зажатый тисками. – Который бедрами… Шуба-дуба, помнишь?
– Элвис, – подсказал Дреппер. – Элвис Пресли. Ну, ты скажешь.
– Кто такой Элвис? – спросил Коннери. Янки переглянулись. – Что, это очень странный вопрос?
– Ты сейчас шутишь, британец?
– Я шотландец. Нет, не шучу.
Где-то на Карибах.
Где-то в Чили.
Где-то там.
Где-то в Германии – военная база армии США. Молодой сержант Элвис Пресли – звезда музыки. Красавчик. От вспышки его улыбки стонет зал офицерского клуба. Все девушки – немки, не немки, влюблены в американского красавчика.
Ему нравятся маленькие, с точеной фигуркой, слегка смуглой кожей и в белых трусиках.
Белые трусики и вкус молочного коктейля на языке.
Сливочный.
Вкус ее поцелуя.
Немка. Веснушки вокруг изящного носика. Когда он вошел в нее, она всхлипнула и открыла ротик. Глаза широко распахнулись – словно его член достал ей дотуда.
Так она и лежала, чуть вздрагивая и втягивая воздух приоткрытым ротиком, пока он не кончил. Слишком маленькая для его роста шесть футов один дюйм. Слишком юная.