– Сколько тебе лет? – спросил он, когда вышел из нее. Хорошенькая немка, а кончать приходится в американскую резинку. Не то что было бы совсем плохо, но немка могла хотя бы покричать – впрочем, ему даже нравилось, что она молчит. Криков ему достаточно и на концертах. Он прикрыл глаза, облизнул губы. Воздух такой звенящий, словно все пространство клуба пронизано нарастающим постоянным гулом восторга. Он от этого заводится.
Я знаю, что это. Это секс. Это лучше секса, потому что это секс со всеми ними сразу. Я вхожу во всех этих кричащих девушек сразу – даже в ту, у стены, в очках и похожую на корову, и в эту, надменную аристократку – медленно изгибающуюся посередине зала. Рок-н‐ролл придуман для того, чтобы трахаться. Когда я делаю бедром вот так, резко, они вздрагивают и открывают рты – почти как эта сейчас, но… по-настоящему. Оргазм.
Молочный коктейль и Германия. Бургер с говядиной и кока-кола. Девушки и карате. Рок-н‐ролл и немного секса…
Это все, что ему нужно от жизни.
А еще – позвонить маме. Услышать ее голос. Как всегда, при мысли о маме его накрыло теплой волной.
«Детка» закрыла ротик и начала одеваться. Она не слишком торопилась, а он дорожил своей репутацией милого парня, поэтому ему пришлось терпеть, когда она обхватила его руку и прижалась. Жарко. Кондиционер гудит, капли капают вниз и разбиваются о пол, отделанный деревом. В этой новой – старой – европейской стране Элвис еще почти ничего не знал, но старался наверстать. Ночные клубы. Девушки. Поцелуй на лестнице.
Карате. Путь пустой руки. Он уже получил черный пояс, хотя занимается всего два года. Талант. Это называется талант, детка… ей-е‐е.
Он поет, как черный, танцует, как черный. Интересно, карате он тоже занимается, как черный?
Он посмотрел, как за окном, за окнами, закрытыми жалюзи, проехала машина. Маленький немецкий городок. Он снял здесь дом для себя и своих друзей. Армия дает ему послабления. Еще бы. Он столько сделал для армии – одним своим лицом. Своими фото в военной форме. Старший сержант Пресли. Вообще, мне нравится форма, подумал он. В ней я выгляжу чертовски хорошо. Да и фото отличные.
Сэр, да, сэр.
Немецкая малышка сопит своим коротким милым, с веснушками вокруг, носиком. Смешной зверек. Мама, думает он. Мне надо написать маме. Темнота вокруг стала невыносимой. Тишина. Далеко от мамы. Неправда, что он забыл о ней здесь. Он пишет письма. Не каждый день, но пишет. И звонит – хотя это и дорого. Но можно звонить за счет армии США, он так и делает. Иногда. Только мысли о маме удерживают его в такие моменты.
Струя из кондиционера холодит кожу, она покрывается гусиной кожей.
Утро. Уже начинает светать, но воздух пока еще серый, полупрозрачный. Розовое наполнение, впрыск розового в воздух Германии.
Он вздохнул. Когда мне наконец разрешат вернуться в Америку? Неужели он мало сделал для Дяди Сэма?
Человек-Дерево аккуратно расчесывает светлые волосы. Потом прячет расческу в нагрудный кармашек больничной пижамы. За окном, забранным решеткой, медленно синеет вечер. Лампы в палате еще не включили, сейчас их включат – Человек-Дерево чувствует, как светящиеся золотистые электроны, словно крошечные звездочки, бегут по проводам, радостно вопя. Сейчас мы включим свет, сейчас мы озарим пространство, шепчут они… Даже в унылой серой пустоте психиатрической лечебницы, внутри ада, где бродит страшный и сверкающий, как голубой ледяной клинок, санитар Генри, должно быть место для света. Для радости.
Потому что в темноте могут водиться чудовища.
Потому что темнота – вокруг нас. И внутри нас тоже – темнота.
И с этим нужно что-то делать.
И, возможно, прямо сейчас.
Округ Вашингтон, клиника Аркхейма,
спустя несколько часов
Коннери внимательно рассматривает их обоих. Сначала адмирала Ференца, легендарного и пугающего главу резерва разведки морского флота США. Затем переводит взгляд на бледного джентльмена, слегка полноватого, с толстыми пальцами, заросшими рыжим волосом, с бледной сальной кожей, с рыжей, кудрявой шевелюрой. Широкое лицо гостя не внушает доверия, но в нем – в этих глубоко посаженных бледно-голубых глазах – есть некая притягательность. Этому человеку нельзя верить. Но, кажется, к нему нужно серьезно относиться.
Кабинет адмирала Бёрда напоминает Овальный кабинет президента, как его показывают в хрониках, но поменьше, и выходит не на лужайку, а на лес. Темнеет. Деревья шумят. Негр в белом комбинезоне собирает метлой опавшие листья. Сколько их, оказывается! Словно уже осень.
Коннери выпрямился, размял колено – все-таки старая футбольная травма иногда дает о себе знать – и направился к столику с напитками. Графины без надписей, с притертыми стеклянными пробками. Коннери открыл один, затем второй – ага, вот то, что нужно. Слегка сладковатый, с нотками ванили, фруктов и дуба, запах бурбона. Бросил в стакан несколько кубиков льда, щедро плеснул «Джека Дэниэлса». Хорошо.
Потом Коннери вернулся к созерцанию. Непонятно, зачем его позвали сюда, но происходит что-то важное. Когда сюда привели этого рыжего и усадили в кресло из бледно-желтой кожи, все и началось. Игра.
– Зачем я вам нужен? – говорит наконец рыжий. Он первый прервал молчание и, значит, выказал слабость. Шон кивает – так и должно быть. Они здесь ведут игру, они – а не этот рыжий.
Выходит человек в пестром халате… нет, сейчас он в полной военно-морской форме.
Это адмирал Бёрд. Легендарный и опозоренный. Коннери еще не видел его вживую, только слышал о нем от Дреппера – и ему интересно.
Впрочем, ничего особенного. Обычный адмирал. Обычная аура непререкаемой жесткой власти… Коннери делает глоток. И все же есть что-то еще.
Какой-то потусторонний холод, что ли. Нотки Арктики.
– Нам нужна афера, – говорит адмирал.
Человек с раздвоенным подбородком, жирной кожей и рыжими волосами, человек с лицом обманщика, медленно поднимает бледно-голубые глаза. Там мелькает смутная тень – словно под водой мелькнуло на мгновение стремительное тело акулы. Или, может, тень щупалец… гигантских щупалец.
– Афера? – говорит он медленно, словно пробует слово на вкус.
Адмирал Бёрд, высокий, седой, стремительный, приближается, человек с лицом обманщика отшатывается на мгновение, настолько быстро это происходит.
– Афера, – говорит адмирал Бёрд своим звучным голосом. – И не просто афера, а великая афера!
– Почему вы думаете, что я…
Бух.
Человек с лицом обманщика замолкает. Его бледная белая кожа вдруг вспыхивает румянцем, затем снова бледнеет.
– Что?
Перед ним на стол бухнулась зачитанная, потертая книга «Промывание мозгов». Автор Эндрю Д. Гобарт.
Бывший последователь сатаниста Кроули. Он же бывший писатель-фантаст, автор дешевых десятицентовых романов, рассказов с чудовищами и красавицами, бульварный писака.
Теперь создатель собственной религии. Он же – бывший коммандер флота, уволенный со службы с позором.
Он же человек с лицом обманщика.
Два человека с погубленной репутацией смотрят друг на друга. Эндрю Гобарт моргает, стирает со лба каплю пота. Лоб покрыт веснушками и жирными сальными пятнами.
– Да, я понимаю…
Адмирал Бёрд кивает. За всем этим спектаклем с интересом наблюдает человек в отличном костюме, явно пошитом на Сэвил-роу… Он медленно потягивает «Джек Дэниэлс» со льдом. Ироничная ухмылка застыла на его губах. Кажется, его это все забавляет.
– Это задание от правительства Соединенных Штатов, – говорит Бёрд. – Лично от президента.
– О, – Гобарт склоняет голову. – Но что я должен сделать?
Адмирал выкладывает на стол другую книгу. Гобарт медленно смотрит на нее, затем поднимает взгляд:
– Это не моя книга.
– Конечно нет, – говорит адмирал. И улыбается. За этой улыбкой веют арктические ветра, чернеет бездонная полярная ночь и гудит пятидесятиградусный мороз. За этой заиндевевшей улыбкой, словно владелец улыбки отморозил часть мимических мышц и они так до конца и не восстановились… за этой улыбкой шевелится что-то огромное и жуткое, потустороннее и мрачное.
Что-то нечеловеческое.
– Конечно, это не ваша книга. Но вам придется ее прочитать.
– Я знаю автора, – говорит Эндрю Гобарт. Теперь его взгляд полон опаски. Кажется, до него дошло, что он имеет дело с опасными сумасшедшими. – Вернее, ээ… знал.
– Да, знали.
Адмирал Ференц наблюдает за этим, за стеклами очков сверкают умные венгерские глаза. И молчит. Он потягивает скотч, дымит сигарой и слушает. Потому что пока дело ведет адмирал Бёрд, покоритель полюсов (фальшивый).
– Но вы не знали, что автор был прав, – говорит Бёрд.
– Он? – рыжие брови взлетают. – Но… в чем?
– Мы все – пылинки на древней планете, что нам не принадлежит. Мы – пыль. Мы – паразиты. Мы – жалкие насекомые. Даже меньше. Когда одно из этих чудовищных созданий, что описал Лавкрафт, проснется, то смахнет нас, не глядя. И боюсь, одно из этих созданий уже просыпается.
Пауза. Рыжий вздыхает:
– Вы говорите загадками.
– Наоборот, – адмирал Бёрд улыбается. Дуют ветра, стонет арктическая ночь. Эндрю Гобарт, человек с лицом обманщика, невольно ежится. Зябко. – Я прям как никогда. Я звенящая рельса в прериях, по которой скоро промчится поезд. Я – стальная мачта. Джек? – он поворачивается к Ференцу. – Ты что-нибудь добавишь?
Адмирал Ференц стряхивает пепел с толстой сигары, осматривает ее разлохмаченный кончик и тщательно вминает сигару в пепельницу. Это кубинская сигара, очень дорогая и редкая. И она вряд ли предполагала, что с ней будут обращаться не как с дорогой аристократкой, а как с дешевой самокруткой.
– Добавлю, – говорит Ференц и поднимает взгляд.
Стекла очков маленького и круглого адмирала зловеще вспыхивают – как у убийц в комиксах, в дешевых романах, сотню из которых написал лично он, Эндрю Д. Гобарт. Он всегда быстро работал, особенно когда в кармане у него едва нашлось бы десять центов. Романы в мягкой обложке сделали его когда-то как автора. Гобарт в этот момент чувствует себя так, словно играет на утлом эсминце в прятки с двумя огромными айсбергами. И они вот-вот его раздавят.