– Мы ждем, что вы будете на нашей стороне. Вы, обманщик и мошенник… – при этих словах Гобарт вздрагивает. – Да-да, обманщик – но вы нам поможете.
Айсберги медленно, неуклонно сдвигаются. Некуда бежать. Гобарт холодеет.
– В чем?
– Нам нужна афера. Великая афера.
– Но это… я не уверен…
– Если откажетесь, будете мертвы через десять минут. Вот этот импозантный британский джентльмен пустит вам пулю в лоб. А он настоящий профессионал в этом. Верно, Шон?
Высокий британец кивнул и вынул из-за пазухи короткий черный пистолет. Тот казался даже мелковат для такой большой руки.
Но выглядел очень серьезно.
– Стрелять? – глубоким басом спросил британец. А акцент у него не британский, а скорее шотландский. Так и есть, шотландец. Одна раскатистая «ррр» чего стоит.
– Подожди минутку, – говорит Ференц. – Наш гость, кажется, начинает понимать.
– Я готов… готов сотрудничать!
– Нет, вы не готовы, коммандер Гобарт. Потому что мы не вербуем вас. Мы вас не покупаем. Мы берем вас в рабство. С потрохами. Вы поняли?
Айсберги с грохотом сблизились и раздавили эсминец в тонкий жестяной блин.
– Д‐да…
– Что «да»?
– Да, я понял.
Порог дерзости, подумал Эндрю Гобарт, человек с лицом обманщика, создатель науки наук и собственной религии, чтобы не платить налоги.
«Да, все дело в этом».
Кажется, намечается что-то потрясающее. «Боже, мне так страшно. Но так… весело».
В горле пересохло. Гобарт сглотнул.
– Я вас внимательно слушаю.
Психиатрическая клиника Аркхейма,
округ Вашингтон, тот же день. Человек-Дерево
Над лечебницей Аркхейма безоблачное небо. Зеленая листва, слегка выгоревшая от солнца, ровные лужайки залиты солнцем. Идиллия… Но Человек-Дерево не чувствует спокойствия. Совсем нет. Он замирает у окна. Даже сквозь решетку, сквозь мутное стекло, заляпанное пальцами, видно, что под деревьями – там, вдалеке, за лужайкой, – кто-то стоит. Какой-то человек. Тень от вяза над его головой – густая и темная, словно предчувствие чего-то страшного.
Он длинный и тощий, в темном, совершенно не летнем дождевике.
Что-то грядет, думает Человек-Дерево.
– Зззз, – слышен звук позади. Человек-Дерево вздрагивает. Отрывает взгляд от черной фигуры под деревьями и резко оборачивается.
В первый момент ему кажется, что он снова видит белесые нити, вырывающиеся из людей… но нет. Все как обычно. Обычный день. Солнечный свет льется из зарешеченных окон. Двое «острых», сидящих за покерным столом, как обычно, играют в карты. Кресла-каталки. Из разодранных подушек лезет пух. Карты у игроков в руках замызганные и старые, с выцветшими едва ли не до белизны картинками. «Острые» шлепают ими без всякой связи или выбора. Человек-Дерево знает, что им просто нравится звук. И все. Никакой осмысленной игры там давно нет.
Шлеп, шлеп. Равномерно падают карты. Звук тоже привычный.
Но сегодня Человеку-Дерево этот звук не нравится.
Он слышит в нем… да, правильно! Человек-Дерево бледнеет. Именно это. Надоедливое «зззз». От этого звука желудок Человека-Дерево слабеет, сжимается, перекручивается.
Фигура под деревьями! Человек-Дерево вспоминает и снова поворачивается к окну. Холодок бежит по затылку…
Нет. Никого. Под деревьями, в тени вязов, пусто. Черная фигура в дождевике исчезла.
Человек-Дерево уверен, что мерзкий звук «ззззз» связан с этой фигурой в дождевике. И ледяной озноб продирает его насквозь.
Он сгибается, чуть не утыкаясь носом в колени, и старается дышать глубже, чтобы не стошнило. Обхватывает колени руками, сидит зажмурившись.
Слизь, сочащаяся из стен. Вот что связано с этой черной фигурой в дождевике. Мерзкая зеленая слизь, заливающая пол и подступающая к ногам. Неправильные углы вокруг, переворачивающие, ломающие разум. Безумие. Настоящее, а не то, которое у него сейчас. Человек-Дерево вздрагивает.
Чтобы прийти в себя, Человек-Дерево выпрямляется и прикрывает глаза. Отстраняется от окружающего шума. Нужно успокоиться. Успокоиться. И нащупать…
Вот оно. Все ближе. «Я его чувствую!» Человек-Дерево снова чувствовал это – медленное колебание зеленоватой, соленой массы воды.
Древний океан под толщей земли.
Под мантией планеты.
Огромное безграничное море спокойствия и силы. «Океан защитит меня», – думает Человек-Дерево.
Но почему-то полной уверенности у него нет. Беги, словно говорит океан. Его голос неясен, но настойчив. Уходи отсюда. Опасность. Опасность.
«Отсюда нужно уходить, – думает Человек-Дерево. – И быстро».
Потому что Зверь-с‐Тысячью-Ног-и‐Глаз уже проник внутрь. И звук вместе с ним. Звук предвещает его приход. Его колебания.
Звук мотора.
Человек-Дерево подходит к окну и сквозь решетку внимательно смотрит, как лаймовый «Бьюик» выруливает на площадку перед зданием. Это приехал доктор Спенсер.
Хлоп. Доктор закрыл дверь.
Психиатрическая клиника Аркхейма,
округ Вашингтон, спустя шесть часов.
Пациент «Ноль»
Он сорвал голос. Теперь его звучный баритон звучал то хриплым басом, то надсаженным тенором. Сипение, клекот. Он больше не забивал себе голову такими вещами, как красота. У него больше не было права на красоту. Красоту заменили здешние, почти тюремные ритуалы и военный распорядок дня.
Серость. Общая всепоглощающая серость.
Ему здесь не нравилось. Тот человек, которым он раньше был, управлял тысячетонной стальной махиной одним движением опытной руки. Он решал судьбы человечества. Ему было доверено самое разрушительное оружие на земле. Он был так близко к границам Советов, что мог, не напрягая зрение, прочитать передовицу коммунистической «Правды».
И теперь он здесь.
Без прав, без имени, без привычного могущества.
Без силы и уверенности в себе.
Кажется, изнутри вынули какой-то стержень. Словно графитовый стержень из реактора. Реакция сошла на нет. Только где-то глубоко внутри что-то еще дремлет, тлеет. Человек впал в оцепенение, изредка прерываемое вспышками ярости.
Деление ядра. Столкновение нейтронов.
И звук.
Даже внутри этих обшарпанных ядовито-зеленых стен, цвет которых выжимает из мозга сок, он слышал этот звук.
Зззззз…
Ззз…
Тихий, негромкий. Болезненный. Шершаво‐острый, до крови. Таблетки, что ему давали, – красные, синие, оранжевые и розовые, каждые в свой черед, запить, проглотить и показать санитару пустой рот, замывали этот звук, делали нечетким, почти неразличимым. Звук этот был теперь где-то далеко отсюда.
Но он был.
Он приподнялся на локте, рывком сел. Некогда тренированное поджарое тело, сделанное из одних мышц и сухожилий, все еще слушалось, хотя и успело нагулять за дни малоподвижности и апатии вонючий желтый жирок, как у тушки старого петуха. Он физически ощущал этот мерзкий жирок, когда двигался. Иногда, в полудреме, этот жирок давил на сердце, и становилось трудно дышать.
Бывший капитан ВВС Роберт Н. Гельсер огляделся. Он хотел повернуться, встать, но что-то мешало. Комната была пуста – только на пол брошены несколько старых тонких матрасов. Он почти чувствовал вонь спермы, что излилась здесь раньше, в эти матрасы. И передернулся.
Гельсер сел. Даже для себя опустившегося, апатичного, одурманенного таблетками, сегодня он двигался плоховато. Мысли едва шевелились, вялые, как тряпки. «Что это? Как я здесь оказался?» Он хотел поднять руку – и натолкнулся на сопротивление. Рука не двинулась. Он опустил взгляд.
Черт побери, подумал он отстраненно, словно все это происходило не с ним.
«На мне смирительная рубашка», – понял он наконец.
Он не помнил, в чем провинился. Может, и ни в чем. Иногда санитары играли в эту странную и веселую (для них) игру – ты ни в чем не виноват, но тебя все равно наказывают. На самом деле, это очень болезненное ощущение – когда рвется связь между причиной и следствием, преступлением и наказанием. Когда исчезает видимая логика.
Ты не оступался, но тебя наказали. Чувствуешь себя безумным.
Гельсер наморщил лоб. Попытался собраться с мыслями. «Я точно ничего не делал?»
Ззззз. ЗЗЗзззЗЗзз.
Затылок прошила острая, как стальная игла антенны, боль, Гельсер невольно застонал.
Кажется, ему ударили дубинкой по затылку. Он смутно вспомнил, как кричал и размахивал руками. Чего-то требовал? Как пихнул одного из белых – тот опрокинулся, упал на спину и опрокинул Колина… или как зовут того санитара? Черномазого, длинного?
Забыл.
…опрокинул санитара.
И бил его кулаками? Ногами?
Капитан Роберт Н. Гельсер не помнит точно. Кажется, что-то было.
Он откидывается назад, затылком чувствует холодный пол – закрывает глаза и пытается заснуть.
Ночь. Дождь. В одном окне горит теплый огонек. С края крыши срываются капли и медленно летят вниз.
Разбиваются. Вместе с миллиардом других капель.
В гуле дождя не слышно отдельных ударов. Только стихия. Ее рев и гул. Ее победная песня.
Им нужно бежать отсюда. Но сил нет.
Весь мир промочен насквозь, словно шерстяное индейское одеяло, купленное в резервации.
Нет ничего – ни надежды, ни выхода, ни цели. Только этот звук… и холод. Капитан Роберт Н. Гельсер рывком переворачивается на другой бок на голом полу. Приходится делать несколько попыток – с первой не удается, он только перекатывается по полу.
Холодно, холодно.
Он слышит шуршание мышей? крыс? мертвого бога? в стенах. Они – мыши? крысы? мертвый бог? – хотят добраться до него, бывшего капитана ВВС Гельсера. Где мой атомный бомбардировщик? Где мое место в строю?! Где я? Где моя жена? Моя гордость?!
Кто я?
Он сжимает крепкие здоровые зубы – до хруста. Один зуб трескается, боль пронзает челюсть насквозь. Темнота озаряется вспышкой. Некоторое время Гельсер не может дышать.
Но боль проходит… проходит… Почти прошла. Он рывком перекатывается на бок и сплевывает зуб на пол. Осколок белеет в черной лужице, в которой отражается синий квадрат окна.