Зачем кому-то понадобилось запугивать горожан ведьмой? Чего можно этим добиться? Навредить Бидвеллу? Неужели все это было устроено завистниками из Чарльз-Тауна, чтобы уничтожить Фаунт-Ройал, прежде чем он станет серьезным конкурентом их собственному городу?
Если так, означает ли это, что Уинстон с самого начала знал о невиновности Рейчел? Или, может, старейшины Чарльз-Тауна заслали сюда еще одного-двух лазутчиков, из предосторожности не уведомив об этом Уинстона?
К этому следовало добавить вопрос о загадочном землемере и о том, что могло лежать под слоем ила на дне озерца. Ему вдруг пришло в голову, что следующей ночью — когда погаснут все фонари, а последние гуляки разбредутся из таверны Ван Ганди — можно будет попробовать себя в качестве ныряльщика.
Хотя чай был достаточно крепким, он не помог снять накопившуюся усталость. Его мозг нуждался в отдыхе не меньше — а то и больше, — чем тело. Надо было лечь в постель и хорошенько выспаться, а уже поутру, на свежую голову, разобраться со своими подозрениями, оценить известные факты и определиться с дальнейшими поисками.
Мэтью справил нужду в ночной горшок, разделся и лег. Лампу он гасить не стал, поскольку мысль о призрачной руке и ее невероятных способностях как-то не располагала ко сну в кромешной тьме.
Он долго ворочался с боку на бок, а вместе с тем в его мозгу вращались раскаленные зубчатые колеса, способные продолжать в том же духе всю ночь напролет. Но ему все же удалось расслабиться и хоть немного поспать, благо в городе царила тишина, лишь изредка нарушаемая тявканьем какой-нибудь дворняги.
Глава двадцать девятая
Мэтью проснулся на рассвете с первыми петухами, быстро натянул бриджи и сразу отправился проведать судью.
Вудворд еще спал, лежа на животе. Дыхание его было хриплым, но ровным. Мэтью беспокоило состояние волдырей на спине больного, и он осторожно поднял ночную рубашку, чтобы их осмотреть.
И тотчас об этом пожалел. Вздутия опали и превратились в уродливые черные синяки, а от красных пятен вокруг них под кожей разбегались кровавые прожилки, напоминая об истязаниях, которым подверглось тело судьи. Мэтью подумал, что эта процедура с горячими банками больше подходит для пыточной камеры, чем для больничной палаты. Он опустил рубашку Вудворда, потом смочил тряпицу в чаше с водой, стоявшей на камине, и начал удалять зеленые корочки засохшей слизи вокруг ноздрей судьи. Распухшее лицо Вудворда покрылось потом; от него исходил жар, как от раздуваемого мехами горна.
— Какой… — прошептал Вудворд, приоткрывая веки, — сегодня день?
— Четверг, сэр.
— Я должен… встать… и идти. Ты мне поможешь?
— Не думаю, что стоит вставать сейчас, сэр. Разве что ближе к вечеру.
— Глупости. Я… пропущу заседание… если не встану сейчас же.
Мэтью почувствовал себя так, будто его внутренности пронзило ледяное лезвие.
— Они все считают… что я пренебрегаю обязанностями, — продолжил Вудворд. — Они думают… я предпочел кружку рома… судейскому молотку. Да, я вчера видел Менденхолла. Этого фанфарона. Он смеялся надо мной… прикрыв рот ладонью. Какой, говоришь, нынче день?
— Четверг, — негромко повторил Мэтью.
— У меня сегодня… дело о краже. С утра. Где мои башмаки?
— Сэр… должен вам сообщить… что сегодняшнее заседание отложено.
Вудворд помолчал.
— Отложено? — переспросил он затем.
— Да, сэр. Из-за плохой погоды.
Произнося это, он слышал веселый птичий щебет птиц в зарослях у источника.
— А-а, погода, — прошептал Вудворд. Его глаза под воспаленными веками так и не открылись полностью.
— В таком случае я останусь дома, — сказал он. — Растоплю камин… выпью подогретого рома.
— Да, сэр, так будет лучше всего.
Вудворд пробормотал еще что-то нечленораздельное, словно терял контроль уже и над своей речью, но затем произнес достаточно отчетливо:
— Моя спина. Очень болит.
— Это скоро пройдет. Вам надо полежать и отдохнуть.
— Бутылка… — сказал Вудворд, вновь погружаясь в дремоту. — Ты… принесешь мне бутылку?
— Принесу, сэр.
Это была маленькая, но полезная ложь. Веки судьи прекратили борьбу и сомкнулись; он снова затих, а его дыхание вернулось к прежнему ритму со скрипучим звуком, как при медленном покачивании двери на ржавых петлях.
Мэтью осторожно завершил очистку ноздрей Вудворда и покинул его спальню. А посреди коридора на его плечи внезапно обрушилась неимоверная тяжесть. Одновременно ледяное лезвие внутри его как будто вонзилось глубже, придвинувшись к самому сердцу. Он остановился перед дверью своей комнаты, зажав рукой рот, а его расширенные глаза вмиг наполнились слезами.
Так он стоял, сотрясаемый дрожью, остановить которую никак не удавалось. Он чувствовал себя совершенно беспомощным, как сухой лист, сорванный с дерева порывом ветра и уносимый ввысь, навстречу дождю и молниям.
Он понял, что с каждым днем — и с каждым часом — шансы Вудворда на выживание тают. Теперь уже вопрос был не в том, умрет ли судья, а в том, как скоро он умрет. Мэтью уверился, что лечение посредством кровопусканий и банок неэффективно. Он вообще сомневался в способности доктора Шилдса вылечить кого-либо, больного хотя бы вполовину так серьезно, как судья. Но если переместить Вудворда в Чарльз-Таун и препоручить заботам городских врачей с их лучше оснащенными клиниками и бо́льшим набором лечебных средств, у него еще будет какой-то — пусть даже крошечный — шанс преодолеть страшный недуг.
Однако Мэтью знал, что никто из местных не согласится везти Вудворда в такую даль, до самого Чарльз-Тауна, — ведь это, ко всему прочему, станет выражением недоверия их собственному доктору. Если же он сам повезет больного, будут потеряны как минимум два важнейших для расследования дня, и, скорее всего, к моменту его возвращения от Рейчел останется лишь кучка пепла у подножия обугленного столба. Да, Вудворд не был ему отцом, но он заменил Мэтью отца в той мере, насколько это было вообще возможно, вызволив его из сиротского приюта и указав ему цель в жизни. Разве это не обязывает его сделать для Вудворда хоть что-нибудь?
Уинстона можно заставить отвезти судью в Чарльз-Таун под угрозой разоблачения с ведром адской смеси в качестве улики, но как доверить человеческую жизнь этому беспринципному типу? Уинстон вполне способен бросить больного в лесу на съедение зверям и никогда не вернуться в Фаунт-Ройал.
Нет, Уинстон не годится. Но… может, за это дело возьмется Николас Пейн?
Это была лишь искра, но от нее мог разгореться огонек надежды. Мэтью взял себя в руки, смахнул слезы с глаз и вошел в свою комнату. Там он побрился, почистил зубы и завершил одевание. На первом этаже обнаружился завтракающий за обильно накрытым столом Бидвелл в лимонно-зеленом костюме и парике с косичкой, перевязанной ленточкой изумрудного цвета.
— Садись к столу! — позвал его Бидвелл, пребывавший в радужном настроении, поскольку этот день обещал быть таким же солнечным и теплым, как предыдущий. — Садись и налегай на завтрак, но сделай одолжение: давай на сей раз обойдемся без твоих теорий.
— У меня нет времени на завтрак, — сказал Мэтью. — Я иду к…
— Безусловно, у тебя есть время! Съешь хотя бы кровяную колбаску! — Бидвелл указал на блюдо с горкой колбас, но они так напоминали цветом сдувшиеся волдыри на спине судьи, что Мэтью не смог бы проглотить эту еду, даже если бы ее вогнали ему в глотку пистолетным выстрелом. — Или вот, попробуй маринованную дыню!
— Нет, спасибо. Я сейчас иду к мистеру Пейну. Не подскажете, где он живет?
— К Николасу? С какой целью? — Бидвелл подцепил ножом кусочек дыни и сунул его в рот.
— Хочу обсудить с ним одно дело.
— Какое еще дело? — сразу насторожился Бидвелл. — Любое дело с ним означает и дело со мной.
— Ну хорошо! — Раздражение Мэтью достигло пика. — Я хочу попросить мистера Пейна отвезти судью в Чарльз-Таун, чтобы его там поместили в хорошую больницу!
Бидвелл разрезал пополам кровяную колбаску и начал задумчиво жевать одну из половинок.
— Стало быть, ты не доверяешь лечебным методам доктора Шилдса? Ты это хочешь сказать?
— Именно это.
— К твоему сведению, — заявил Бидвелл, тыча ножом в сторону Мэтью, — Бен запросто утрет нос любому из этих лекаришек в Чарльз-Тауне.
Он поморщился, сообразив, что хватил через край.
— Я в том смысле, что он очень толковый врач. Если бы не его лечение, судья отправился бы к праотцам еще несколько дней назад, можешь мне поверить!
— Меня больше волнуют предстоящие дни. У судьи никаких признаков улучшения. Только что, обращаясь ко мне, он бредил.
Бидвелл вонзил нож во вторую половину колбаски и переправил блестящий от жира черный кусок себе в рот.
— Тогда тебе действительно надо поспешить, — сказал он, жуя. — Но не к Николасу, а в тюрьму к ведьме.
— Почему это я должен идти к ней?
— Разве не очевидно? Только вчера был вынесен приговор, а уже сегодня судья на пороге смерти. Не иначе как твоя пассия наложила на него проклятье!
— Что за чушь! — возмутился Мэтью. — Состояние судьи ухудшилось из-за этих чрезмерных кровопусканий! А еще потому, что ему пришлось часами заседать в холодной тюрьме вместо отдыха в теплой постели!
— Ну и ну! Значит, это я повинен в его болезни? Ты готов обвинять всех и каждого, кроме настоящей виновницы! И потом… если бы ты не выкинул фортель с Хэзелтоном, дело слушалось бы в доме собраний, где гораздо теплее — там есть большой камин. Так что если хочешь найти виновного, просто посмотрись в зеркало!
— Все, что я сейчас хочу, это добраться до дома Николаса Пейна, — процедил сквозь зубы Мэтью. — Я не намерен с вами спорить — это все равно что пытаться перекричать ревущего осла. Так вы подскажете, где его дом, или нет?
Бидвелл поковырял яичницу-болтунью на своей тарелке.
— Николас состоит у меня на службе и подчиняется моим указаниям, — заявил он. — А я не отпущу его в Чарльз-Таун. Он должен помогать с приготовлениями к казни.