Пожалуйста, поверьте мне, сэр, я не сошел с ума и никем не околдован. Однако я не могу и не собираюсь быть безучастным свидетелем столь грубого издевательства над правосудием. Я доставлю Рейчел во Флориду, где она сможет объявить себя беглой рабыней или пленницей англичан и вследствие этого получить убежище в испанских владениях.
Да, сэр, я уже слышу Ваш гневный голос. Прошу Вас, успокойтесь и позвольте мне все объяснить. Сам я планирую вернуться. Когда — не знаю. Как не знаю и того, что меня ждет по возвращении. Это решать Вам, и я препоручаю себя Вашему милосердию. В то же время я надеюсь, что мистера Смайта отыщут и он согласится Вам все прояснить. И еще, сэр, это очень важно: обязательно уточните у мистера Смайта, по какой причине его семья покинула цирк. Тогда Вы многое поймете.
Как уже было сказано, я твердо намерен вернуться. Я английский подданный и не желаю отказываться от этой привилегии.
Мэтью сделал паузу, обдумывая следующий пассаж.
Сэр, если какая-то случайность или воля Божья воспрепятствуют моему возвращению, я хочу здесь и сейчас поблагодарить Вас за участие в моей судьбе. Спасибо за Ваши уроки, Ваши усилия и…
Напиши это, сказал он себе.
…Вашу любовь. Возможно, в тот день Вы прибыли в приют не с целью найти замену Вашему сыну. Тем не менее Вы ее нашли.
Или, говоря точнее, Вы ее сотворили. Хочется думать, что я стал для Вас таким же хорошим сыном, каким мог бы быть Томас. Так что, сэр, Вы добились впечатляющего успеха в формировании человеческой личности, если мне дозволительно столь патетическим тоном высказаться о самом себе. Вы дали мне то, что я считаю величайшими дарами: чувство собственного достоинства и понимание ценности человеческой жизни.
Именно это понимание и побудило меня спасти Рейчел от тюрьмы и от несправедливой казни. Это решение я принял сам и ни с кем его не согласовывал. Когда этой ночью я пойду в тюрьму освобождать Рейчел, она до последнего момента не будет знать о моих намерениях.
У Вас не было никакой возможности установить невиновность Рейчел. Вы неуклонно следовали нормам и положениям закона, предписанным для подобных случаев. Так Вы пришли к единственному доступному Вам выводу и предприняли необходимые действия. А я этой ночью возложу на себя груз собственной свинцовой мантии и буду действовать единственно доступным мне способом.
Похоже, это все, что я должен был сказать. В заключение желаю Вам доброго здоровья, долгой жизни и всяческого благополучия, сэр. Рассчитываю вновь с Вами увидеться в недалеком будущем. Еще раз напоминаю: позаботьтесь о безопасности мистера Бидвелла.
Остаюсь Вашим покорным слугой,
Мэтью
Он уже собрался написать свою фамилию, но вместо нее поставил финальную точку:
Мэтью.
Аккуратно сложив листы, он поместил их в конверт, взятый из ящика стола в кабинете Бидвелла. На конверте он написал: «Мировому судье Вудворду», а потом зажег свечу и запечатал письмо несколькими каплями воска.
Это дело было сделано.
Вечер подступал неспешно, как это бывает с иными вечерами. Уже сгущались лиловые сумерки, когда — с последним эффектным мазком багрового солнца по краям облаков на западном горизонте — Мэтью взял фонарь и вышел из дома.
Хотя он двигался прогулочным шагом, его целью был отнюдь не праздный осмотр умирающего города на исходе дня. За ужином он поинтересовался у миссис Неттлз, где живет Ганнибал Грин, и получил нужную информацию в одной отрывистой, неодобрительной фразе. Маленький белый дом стоял на улице Усердия, неподалеку от перекрестка и источника. К счастью, он был гораздо ближе, чем расположенный на той же улице и сейчас ярко освещенный лагерь Исхода Иерусалима, откуда доносились истошные вопли вперемежку с заунывными стенаниями паствы, ищущей спасения от ночных демонов. Справа к дому Грина примыкал ухоженный цветник, что говорило о разнообразии интересов гиганта-тюремщика; или же судьба осчастливила его супругой, наделенной — иначе не скажешь — садоводческим талантом.
Ставни были приоткрыты лишь на пару дюймов. Внутри горел желтый свет лампы. Как ранее заметил Мэтью, ставни всех еще не покинутых жителями домов в этот теплый вечер были плотно закрыты — видимо, для защиты от вторжения тех самых демонов, коих в данную минуту словесно бичевал пастырь Иерусалим. Улицы были пустынны, если не считать нескольких бродячих собак да изредка торопливо перемещавшихся между домами человеческих фигур. От Мэтью не ускользнуло и множество стоявших во дворах фургонов, уже заполненных мебелью, домашней утварью, корзинами и прочим барахлом, дабы отбыть с первыми лучами солнца. Интересно, сколько семей проведет эту ночь на голых полах, нетерпеливо дожидаясь рассвета?
Задержавшись посреди улицы Усердия перед домом Грина, Мэтью посмотрел в обратном направлении, проверяя, хорошо ли видны с этой точки окна особняка. В конце концов, удовлетворенный осмотром, он отправился восвояси.
Уинстона и Бидвелла он застал в гостиной — первый зачитывал цифры из гроссбуха, а второй, с посеревшим лицом и закрытыми глазами, сгорбился в кресле. На полу рядом с ним стояла пустая бутылка. Мэтью приблизился с намерением справиться о самочувствии Бидвелла, но Уинстон предупреждающе поднял руку, давая понять, что хозяин Фаунт-Ройала уж точно не обрадуется, если его сейчас потревожат и станут бесцеремонно разглядывать. Тогда Мэтью покинул гостиную и поднялся по лестнице.
Войдя в свою комнату, он увидел на комоде сверток из белой вощеной бумаги. Развернув его, Мэтью обнаружил каравай плотного черного хлеба, кусок вяленой говядины размером с кулак, дюжину ломтей ветчины и четыре колбаски. Кроме того, на кровати лежали три свечи, коробочка с огнивом и серниками, стеклянная фляга с водой, заткнутая пробкой, и — надо же! — моток кетгутовой лески с грузилом и крючком, уже привязанным и воткнутым в кусочек пробки. Миссис Неттлз сделала все, что смогла, и ему оставалось лишь найти палку для удилища.
Позже вечером пришел доктор с третьей дозой микстуры для судьи. Мэтью остался в своей спальне, лежа на кровати и глядя в потолок. Примерно через час до второго этажа донеслись пьяные выкрики Бидвелла, а потом и его шаги на лестнице вместе с шагами — судя по звуку — еще двух человек, помогавших ему подняться. Мэтью услышал имя Рейчел, произнесенное как ругательство, а также помянутое всуе имя Господа. Голос Бидвелла понемногу слабел и наконец затих.
После всех треволнений дом погружался в сон накануне дня казни.
Мэтью ждал. Когда на протяжении долгого времени не раздалось ни единого звука, а внутренние часы подсказали ему, что миновала полночь, Мэтью сделал глубокий вдох и поднялся.
Ему было страшно, но он был готов действовать.
Он зажег фонарь и поставил его на комод, затем намылил лицо и побрился. Ему подумалось, что следующая возможность сделать это может представиться лишь через несколько недель. Он использовал по назначению ночной горшок, вымыл руки и надел чистые коричневые чулки, песочного цвета бриджи и свежую белую рубашку. Разорвал другую пару чулок и плотно набил ими носки сапог, после чего обулся и туго затянул ремешки на икрах. Заплечный мешок, уже порядком утяжеленный провизией и прочими вещами, вдобавок пополнился куском мыла и сменой белья. Письмо для судьи он оставил на видном месте — посреди застеленной постели. Потом закинул мешок на плечо, взял фонарь и тихонько открыл дверь комнаты.
И в этот момент его охватила паника: еще не поздно передумать, сделать два шага назад, закрыть дверь и… забыть? Ну уж нет!
Дверь он закрыл, но уже со стороны коридора. Войдя в спальню судьи, он зажег двусвечный фонарь, который ранее принес туда снизу. Отворил ставни и поставил фонарь на подоконник.
Судья издал невнятный звук. Не стон боли — скорее, отголосок снящейся ему речи в зале суда. Мэтью постоял у постели, глядя на лицо Вудворда и видя не сегодняшнего судью, а того человека, который однажды посетил сиротский приют, чтобы потом вывести Мэтью в жизнь, о которой он не мог бы и мечтать.
Он уже потянулся к плечу Вудворда, но прервал этот жест признательности. Вудворд дышал достаточно свободно, хоть и не без хрипов, с приоткрытым ртом. Мэтью коротко и беззвучно помолился, прося Господа даровать ему здоровье и благополучие. Дальше медлить было нельзя.
В кабинете Бидвелла под ногой Мэтью вновь предательски скрипнула половица, отчего он едва не выскочил из краденых сапог. Сняв карту с гвоздя на стене, он аккуратно вынул ее из рамы, сложил и спрятал в свой мешок.
Спустившись по лестнице — мучительно медленно, дабы нечаянным шумом не спровоцировать появление в коридоре шатающегося Бидвелла, — Мэтью сделал остановку в гостиной и осветил фонарем часы на каминной полке. Было четверть первого.
Он вышел из особняка, закрыл дверь и без оглядки двинулся в путь под миллионом сияющих звезд. Фонарь он держал низко и сбоку, прикрывая его своим телом так, чтобы дозорный на вышке — если, конечно, в городе нашелся смельчак или глупец, готовый просидеть там всю ночь, — не заметил движущийся огонек и не забил тревогу.
Достигнув перекрестка, он свернул на улицу Правды и направился прямиком к бывшему жилищу Ховартов. Пустой и мрачный, этот дом производил особо гнетущее впечатление из-за случившегося неподалеку зверского убийства Дэниела. Открывая дверь и перешагивая порог, Мэтью невольно представил себе внезапное появление призрака с разорванным горлом, блуждающего по комнатам в бесконечных поисках Рейчел.
Призраков здесь не обнаружилось, зато крысы чувствовали себя вольготно. В свете фонаря заблестели красные глазки, обнажились острые зубы и чутко встопорщились усики, как бы приветствуя гостя — впрочем, отнюдь не желанного. Миг спустя грызуны шмыгнули в свои норы, и хотя Мэтью успел заметить всего пятерых или шестерых, шум поднялся такой, словно в этих стенах окопалась целая крысиная армия. Он поискал и быстро нашел поднятую половицу, под которой когда-то хранились колдовские куклы, а затем перешел в соседнюю комнату, оказавшуюся спальней. Простыни и одеяло на кровати остались смятыми и частью лежащими на полу с того самого мартовского утра, когда Рейчел была схвачена и уведена отсюда.