Глава сорок третья
Вдалеке залаяла собака. Голос несчастной, покинутой твари. Из окна комнаты судьи Мэтью смотрел на потемневший город и думал: даже собаки понимают, что Фаунт-Ройал обречен.
Прошло пять часов после самоубийства Алана Джонстона. Большую часть этого времени Мэтью провел здесь, сидя на стуле рядом с кроватью Вудворда и читая Библию в круге тускловатого света лампы. Не какой-то сознательно выбранный раздел, а просто частицы утешительной мудрости. Впрочем, большинство фраз он просматривал, не вчитываясь, и был вынужден возвращаться к ним вновь, чтобы проникнуться их светом. Это было солидное издание, которое приятно держать в руках.
Судья умирал. По словам Шилдса, он мог не дотянуть до утра, и Мэтью счел за лучшее все время быть с ним рядом. Бидвелл и Уинстон в гостиной обсуждали последние события, как уцелевшие воины вспоминают жестокую битву, которая закалила их души. Доктор отсыпался в комнате Мэтью, а миссис Неттлз коротала вечерние часы, заваривая чай, полируя столовое серебро и прибираясь на кухне. По ее словам, в доме накопилось много давно отложенных дел, хотя было понятно, что это всего лишь предлог — просто она на свой манер дежурила у смертного одра. Неудивительно, что миссис Неттлз не могла заснуть, поскольку ранее на нее пришлась основная работа по уборке в библиотеке, хотя мистер Грин и вызвался приложить к этому руку, сложив кусочки мозга и осколки черепа в джутовый мешок и унеся это все в выгребную яму.
Рейчел находилась на первом этаже и вероятно — как он предполагал — спала в комнате миссис Неттлз. После выстрела она пришла в библиотеку, заявив, что хочет посмотреть на лицо человека, убившего Дэниела. Мэтью не чувствовал себя вправе ей воспрепятствовать. Хотя еще ранее он ей рассказал, как и кто совершил убийства, по какой причине и все прочее. Но Рейчел захотела сама увидеть мертвого Джонстона.
Она прошла мимо Уинстона, доктора Шилдса и Бидвелла, не удостоив никого из них и взглядом. Она проигнорировала Хайрама Аберкромби и Малькольма Дженнингса, примчавшихся с топорами на звук выстрела. И разумеется, она миновала Грина, как будто рыжебородый гигант с выбитым передним зубом был попросту невидим. Она остановилась над мертвецом и посмотрела в его открытые, невидящие глаза. А потом сказала тихим голосом:
— Наверно… я должна была бы дико негодовать, проведя столько дней в тюремной камере… и в конце так и не увидев его смерть. Но… — Она повернулась к Мэтью, и слезы, которые она теперь могла себе позволить, полились из глаз. — Такой злобный… такой подлый… он ведь прожил все свои дни в созданной им самим тюрьме, разве не так?
— Именно так, — сказал Мэтью. — И даже когда ему казалось, что он подобрал ключ к замку, открытая им дверь вела лишь в еще более мрачную темницу.
Грин поднял с пола пистолет, ранее принадлежавший Николасу Пейну. Тогда же Мэтью отметил про себя, что в этой комнате присутствуют все люди, которых они с судьей встретили в первый вечер после своего прибытия.
— Спасибо, мистер Грин, — сказал Мэтью. — Ваше участие было чрезвычайно ценным.
— Всегда рад помочь, сэр. Можете на меня рассчитывать. — Грин успел проникнуться таким почтением к Мэтью, как будто писарь был здоровяком ему под стать. — До сих пор поражаюсь удару, которым вы меня свалили!
Он помассировал свою челюсть, вспоминая об этом деянии.
— Я только увидел занесенный кулак, а потом… Господи, звезды в глазах! — Он хмыкнул и посмотрел на Рейчел. — Нужно быть чертовски крутым бойцом, чтобы меня вырубить напрочь, клянусь честью!
— Э-э… да. — Мэтью мельком покосился на миссис Неттлз, которая стояла рядом и слушала это восторженное признание с лицом, будто высеченным из гранита. — Иной раз и сам не поймешь, откуда возьмутся силы. Бывает же так?
Дженнингс и Аберкромби подняли труп и уложили его на приставную лестницу ничком, чтобы меньше пачкать пол вытекающими из черепа мозгами, а потом накрыли покойника простыней. Бидвелл сказал Мэтью, что тело пока поместят в один из сараев невольничьего квартала, а назавтра «поганый ублюдок» — именно так его назвал Бидвелл — будет выброшен в болото, где его последнему представлению будут радоваться только вороны и стервятники.
Мэтью подумал, что конец лицедея будет сродни участи тех, кто был закопан в грязь на задворках трактира Шоукомба. Что ж, прах к праху, пыль к пыли, грязь к грязи.
А теперь он с печалью ждал другой неминуемой смерти. По словам доктора Шилдса, его укрепляющее снадобье исчерпало свои возможности. Организм Вудворда просто сдался, и уже ничто не могло обратить процесс умирания вспять. Мэтью не держал зла на доктора — тот сделал все от него зависящее, располагая скудным запасом медикаментов. Быть может, кровопускания были излишней мерой, а может, роковой ошибкой стало позволение судье исполнять свои обязанности, будучи настолько больным. Может, еще что-то было сделано не так или, напротив, не сделано… однако сейчас Мэтью должен был принять жесткую, холодную правду.
Сменялись времена года на переломе веков, и так много людей — плохих и хороших, но равно бренных — покидали земную юдоль.
Он услышал песню ночной птицы.
Там, за окном. На одном из деревьев у источника. Зов на исходе дня, подхваченный другой птицей. Для них, подумал Мэтью, ночь не была временем одинокой тоски и страха. Для них наступление ночи было просто еще одним поводом петь.
Сладостными были эти трели над задремавшей землей, и звезды как будто мурлыкали им в унисон на черном бархате неба. И сладостно было понимать, что даже в этот самый темный час где-то есть еще непознанная радость.
— Мэтью.
Он услышал слабый выдох и тотчас повернулся к постели.
На судью страшно было взглянуть. Зная, каким он был раньше, и видя, во что он превратился за последние шесть дней. Время может быть самым безжалостным из всех голодных зверей. Оно обглодало судью так, что остались лишь кости и острые углы.
— Да, сэр, я здесь.
Мэтью приставил стул ближе к кровати, а также подвинул лампу ближе к судье. Потом сел и наклонился над этим еще живым скелетом.
— Я рядом с вами.
— А, да. Я тебя вижу.
Глаза Вудворда уменьшились и запали вглубь глазниц. Прежде ледянисто-голубые, они теперь стали желтовато-серыми — цвета тумана и дождя, сквозь которые магистрат и его секретарь некогда добрались до этого города. Собственно, почти все в облике судьи приобрело тот или иной оттенок серого, за исключением лишь красных пятен на лысине. Эти всегда раздражавшие его дефекты внешности сохранили свое яркое достоинство, даже когда остальное тело Вудворда превратилось в руины.
— Подержишь… меня за руку? — попросил судья, ища успокоения в телесном контакте.
Мэтью взял его за руку — исхудалую, дрожащую, сжигаемую безжалостной лихорадкой.
— Я слышал… — прошептал Вудворд, не приподнимая голову с подушки. — Я слышал гром. Идет дождь?
— Нет, сэр, — сказал Мэтью, предположив, что он мог услышать звук выстрела. — Еще нет.
— А, тогда хорошо… — Он ничего не добавил, глядя мимо Мэтью на горящую лампу.
За все время, этим днем проведенное Мэтью в его спальне, это был первый раз, когда судья вынырнул из глубин сна. В течение дня он заходил сюда несколько раз, но все звуки, какие издал судья, сводились к бессвязному бреду и мучительному глотанию слизи.
— Снаружи темно, — сказал Вудворд.
— Да, сэр.
Судья слабо кивнул. Вокруг его носа блестела скипидарная мазь, которую нанес Шилдс, чтобы облегчить дыхание больного. На худой впалой груди лежал пропитанный мазью пластырь. Если Вудворд и заметил обмазанный глиной лубок на руке своего секретаря и бинт на его теперь уже навеки украшенном шрамом лбу (доктор Шилдс сделал перевязку недавно, после гибели Джонстона), то он никак на это не среагировал. Мэтью подозревал, что его лицо видится судье лишь мутным пятном, ибо он уже почти ослеп.
Вудворд сжал пальцами его руку.
— Значит, с ней все кончено.
— Сэр?
— Я о ведьме. Кончено.
— Да, сэр, — сказал Мэтью, не считая, что он грешит против истины. — С ведьмой все кончено.
Вудворд вздохнул, и его веки дрогнули.
— Я… рад… что не присутствовал при этом. Я мог… вынести приговор… но я не обязан смотреть… как его исполняют. О-о-о-о-ох, мое горло! Мое горло! Сейчас закупорится!
— Я схожу за доктором Шилдсом.
Мэтью начал вставать, но Вудворд упрямо держался за его руку.
— Нет! — сказал он, и слезы боли потекли по его щекам. — Сиди. И просто… слушай.
— Не пытайтесь разговаривать, сэр. Вам не следует…
— Мне не следует! — возмутился Вудворд. — Я не должен… не могу… не обязан! Такими словами и отправляют… человека… в могилу!
Мэтью вновь сел на стул, продолжая держать судью за руку.
— Вам надо воздержаться от разговоров.
Рот Вудворда на миг искривился в мрачной улыбке.
— У меня будет… много времени… на молчание. Когда мой рот… наполнится землей.
— Не говорите так!
— Почему? Это же правда, не так ли? Мэтью, я вытянул… короткую веревочку в споре с судьбой!
Он закрыл глаза, прерывисто дыша. Мэтью мог бы подумать, что судья вновь уснул, однако его пожатие не ослабло. Затем Вудворд продолжил с закрытыми глазами.
— Ведьма, — прошептал он. — Это дело… не дает мне покоя. До сих пор не дает покоя. — Он открыл затуманенные глаза. — Прав ли я был, Мэтью? Скажи. Прав ли был?
— Вы были правы, — ответил Мэтью.
— А-а-ахх… — издал он вздох облегчения. — Спасибо. — Мне было необходимо… услышать это… от тебя. — Он сильнее сжал руку Мэтью. — Теперь слушай. Мои песочные часы… разбиты. Песок быстро вытекает. Я скоро умру.
— Ничего подобного, сэр! — возразил Мэтью, но его выдал сорвавшийся голос. — Вы утомлены, только и всего!
— Да. И я вскоре засну… очень надолго. Прошу… хоть я и умираю, но я еще… не утратил рассудок. А сейчас… умолкни… и послушай меня.
Он попытался сесть в постели, но его тело уже не смогло совершить это действие.