— Вам не о чем беспокоиться, сэр, — натянутым тоном ответил Осли. — Однако мне потребуется плата в размере одной гинеи за то, что я предоставляю ему кров и стол вплоть до вашего возвращения. Ведь он теперь уже на вашем попечении.
— Резонно.
И полновесная золотая гинея — равная двадцати одному шиллингу, что было непомерно высокой платой за такую услугу, — перекочевала из кошелька Вудворда в протянутую ладонь Осли. Так было заключено соглашение, и такой ценой была куплена безопасность Мэтью.
Тем не менее за ужином в столовую нагрянул один из брутальных прислужников Осли. В наступившей тишине он прямиком направился к Мэтью и сцапал его за плечо.
— Идем со мной, — сказал он, и Мэтью ничего не оставалось, кроме как подчиниться.
Осли сидел за столом в директорском кабинете, где в лучшие времена сиживал Стаунтон. Помещение было замусорено, а оконные стекла покрылись слоем копоти. Осли раскурил длинную трубку от огонька свечи и сказал своему клеврету:
— Оставь нас.
Когда тот удалился, Осли молча продолжал курить, развалившись в кресле и буравя Мэтью темными глазками.
— Мой ужин остывает, — первым заговорил Мэтью, уже одним этим напрашиваясь на розги.
— Ты считаешь себя чертовски умным, да? — Осли затянулся и выпустил дым из ноздрей. — Прямо-таки умник из умников. Но ты далеко не так умен, как тебе кажется.
— Я должен вам ответить, сэр, или вы хотите, чтобы я молчал?
— Молчи. Стой там и слушай. Ты думаешь, что, перейдя под опеку судьи, ты сможешь мне как-то навредить, верно? Может, ты рассчитываешь обратить его внимание на некоторые из моих поступков?
— Сэр, — произнес Мэтью, — могу я порекомендовать вам хороший трактат о логике для чтения перед сном?
— Логика? А это здесь при чем?
— Вы сначала приказали мне молчать, а потом стали задавать вопросы, требующие моего ответа.
— Закрой рот, мелкий недоносок! — Осли в гневе вскочил на ноги. — И хорошенько запомни то, что я сейчас скажу! Моя должность дает мне всю полноту власти в пределах этого учреждения, и я волен управлять им так, как сочту нужным! В том числе поддерживать порядок и назначать наказания, как сочту нужным!
Осознав, что вот-вот потеряет контроль над собой, Осли снова сел в кресло и уставился на Мэтью сквозь клубы сизого табачного дыма.
— Никто не сможет доказать, что я пренебрегал своими обязанностями либо проявлял излишнее рвение, применяя свои методы, — продолжил он уже без надрыва. — Не сможет по одной простой причине: потому что этого не было. Мои действия, все вместе и каждое по отдельности, были всегда направлены на благо моих питомцев. Ты с этим согласен или нет?
— Полагаю, вы сейчас хотите, чтобы я заговорил?
— Говори.
— Меня не так уж сильно коробят ваши методы наказания, хотя должен отметить нездоровую радость, с какой применяются некоторые из них, — сказал Мэтью. — Но я не могу смириться с другими методами, которые вы используете после того, как в спальнях гасят свет.
— О каких именно методах ты говоришь? О моих воспитательных беседах со своенравными, упрямыми мальчишками, чьи выходки представляют опасность для окружающих? О моих попытках приструнить этих упрямцев и наставить их на правильный путь? Ты это имел в виду?
— Думаю, вы прекрасно поняли, что я имел в виду, сэр.
Осли коротко и грубо хохотнул:
— Ты ничего толком не знаешь. Видел ли ты своими глазами что-нибудь предосудительное? Нет. Ты, конечно, мог наслушаться всяких россказней. Просто вы все терпеть меня не можете. В этом вся причина. Вы меня не выносите, потому что я ваш хозяин, а дикие псы не выносят ошейника. И сейчас ты вообразил себя великим умником и надеешься создать мне проблемы, используя этого балабола в черной мантии. Но я скажу тебе, почему ты этого не сделаешь.
Мэтью пришлось ждать, пока директор вновь набьет свою трубку и, примяв табак пальцем, раскурит ее с нарочитой медлительностью.
— Твои обвинения, — язвительно продолжил Осли, — будет очень трудно подтвердить. Как я уже сказал, моя должность дает мне абсолютную власть. Да, я применял довольно суровые наказания. Возможно, слишком суровые. И вероятно, именно поэтому тебе вздумалось меня оклеветать. А как насчет других воспитанников? То-то и оно… Мне нравится моя должность, молодой человек, и я намерен оставаться здесь еще много лет. Если ты завтра покинешь приют, это еще не значит, что остальные — твои друзья, среди которых ты вырос, — тоже вскоре выйдут отсюда. И твои действия могут сильно осложнить их дальнейшую жизнь в этих стенах.
Он сделал затяжку, задрал голову и выпустил струю дыма в потолок.
— Здесь так много младших мальчиков, — сказал он. — Тех, кто гораздо младше тебя. А ты знаешь, сколько больниц и церквей хотят пристроить сирот у нас? Дня не проходит, чтобы я не получал запроса о наличии свободных коек. Очень многим мне приходится отказывать. Так что приток новичков будет всегда, можешь не сомневаться. — Он с холодной усмешкой взглянул на Мэтью. — Хочешь, дам тебе совет?
Мэтью промолчал.
— Считай себя везунчиком, — продолжил Осли. — Твое образование будет продолжаться уже в большом мире. Постарайся стать незаменимым помощником для мирового судьи, живи долго и счастливо себе на радость и другим на пользу.
Тут он поднял толстый палец, призывая Мэтью к вниманию.
— И никогда-никогда не затевай войну, в которой у тебя нет шансов на победу. Ты хорошо меня понял?
Мэтью медлил с ответом. Его мозг работал в полную силу, рассматривая эту проблему под разными углами и в различных плоскостях, представляя ее схематически и в разрезе, поворачивая ее так и эдак, встряхивая ее в надежде, что какой-нибудь гвоздик расшатается в гнезде, растягивая ее цепью в попытке отыскать хоть одно ржавое звено, которое можно будет сломать.
— Ты хорошо меня понял? — с нажимом повторил Осли.
У Мэтью под рукой был лишь один ответ. По крайней мере, в ту минуту.
— Да, — произнес он предельно спокойным тоном.
— Отлично. Можешь идти доедать свой ужин.
Мэтью покинул директорский кабинет и вернулся в столовую; ужин, разумеется, остыл и показался ему совершенно безвкусным. Той ночью в спальне он загодя попрощался с друзьями и залез в свою постель на втором ярусе, но так и не смог уснуть. То, что должно было стать поводом для радости, обернулось долгими раздумьями с немалой примесью сожаления. Рассвет застал его уже одетым и сидящим в ожидании. Вскоре зазвенел колокольчик у главных ворот, и в спальню явился приютский работник, чтобы отвести его во двор к судье Вудворду.
Когда экипаж судьи тронулся, Мэтью окинул взглядом здание и заметил Осли, наблюдающего за их отъездом из окна своего кабинета. Мэтью почувствовал себя так, будто к его горлу приставили острие кинжала. Он отвел взгляд от директорского окна и вместо этого уставился на свои крепко сцепленные руки.
— Неважно выглядите, молодой человек, — сказал судья. — Вас что-то тревожит?
— Да, сэр, — был вынужден признать Мэтью.
Пока колеса экипажа крутились, увозя его все дальше от приюта, он думал о директоре у окна, об оставленных позади сиротах и о жестоких карах, которые мог обрушить на них Осли. «Я намерен оставаться здесь еще много лет», — сказал он. Что ж, в таком случае Мэтью всегда будет знать, где его найти.
— Не хочешь поговорить об этом? — спросил Вудворд.
— Нет, сэр. Это моя проблема, и ничья более. И я найду способ ее решить. Я его найду.
— Что?
Мэтью посмотрел судье в лицо. На Вудворде больше не было парика и треуголки, и он заметно состарился с того дня, когда увез Мэтью из сиротского приюта. Сквозь густые ветви придорожных деревьев пробивался мелкий дождь; дымка от испарений висела над слякотной поверхностью дороги, по которой катил их фургон. Впереди виднелся другой фургон, управляемый Пейном.
— Ты что-то сказал, Мэтью? — спросил судья.
Должно быть, он произнес: «Я его найду».
Мэтью потребовалось еще несколько секунд, чтобы окончательно вернуться из своих воспоминаний в настоящее время.
— Кажется, я размышлял вслух, — сказал он и до конца пути больше не произнес ни слова.
Но вот из дымки впереди показалась частокольная ограда Фаунт-Ройала. Дозорный на вышке ударил в колокол, ворота распахнулись, и они въехали в ведьмовской город.
Глава седьмая
Утро выдалось пасмурным и прохладным, солнце маячило еле заметным бледным пятном на восточном горизонте. Из окна своей комнаты на задней стороне дома Мэтью видел конюшню Бидвелла, дощатые хибарки рабов рядом с ней, дозорную вышку и сосновый лес, простиравшийся вплоть до прибрежных болот. Вид не вдохновляющий, что и говорить. Его кости ныли от вездесущей сырости; выспаться толком не удалось по вине одного-единственного москита, ухитрившегося проникнуть за сетчатый полог кровати. Так или иначе, этот важный день настал, и все чувства Мэтью были обострены до предела.
Он зажег свечу, поскольку сумрак за окном никак не желал рассеиваться, и побрился, пользуясь опасной бритвой, мылом и тазиком с водой, который был оставлен служанкой в коридоре перед его дверью. Затем надел черные бриджи, белые чулки и кремовую рубашку из скромного гардероба, предоставленного ему Бидвеллом. Он уже задувал свечу, когда в дверь постучали.
— Завтрак на столе, сэр, — раздался голос миссис Неттлз.
— Я иду.
Он открыл дверь и очутился перед внушительной особой с квадратным подбородком, облаченной во все черное. Она держала в руке лампу, желтый свет которой вкупе с игрой теней делал ее и без того суровый облик едва ли не зловещим.
— Судья проснулся?
— Он уже внизу, — ответила миссис Неттлз. Ее намасленные волосы были зачесаны назад и так туго стянуты на затылке, что даже смотреть на это было больно. — Ждут только вас, чтобы прочесть молитву.
— Хорошо.
Мэтью закрыл дверь и последовал по коридору за экономкой. Половицы поскрипывали под ее весом. Но на подходе к лестнице женщина остановилась так внезапно, что Мэтью чуть на нее не наткнулся. Она развернулась и подняла лампу, осветив его лицо.