— Я привел посетителей, — объявил Бидвелл. — Это мировой судья Айзек Вудворд и его секретарь, Мэтью Корбетт. Судья хочет задать вам несколько вопросов.
И вновь никакой реакции.
— Вам слово, сэр, — сказал Бидвелл.
Вудворд шагнул вперед и остановился в дверном проеме камеры. Окинул взглядом детали обстановки: ведро для нечистот (такое же, как в камере Ноулза), ведерко поменьше для воды, спальная скамья и на ней деревянный поднос с крошками хлеба и чем-то похожим на обглоданные куриные кости.
— Мадам Ховарт? — произнес он. — Я прибыл сюда, чтобы выяснить все обстоятельства вашего дела. Вы готовы мне в этом содействовать?
Ни звука из-под капюшона.
Вудворд быстро взглянул на Бидвелла, и тот кивком попросил его продолжать. Судья заметил, что слева и справа за его плечами стоят Грин и Пейн — вероятно, чтобы перехватить ведьму, если та на него набросится. Мэтью взялся руками за прутья решетки, с острым интересом наблюдая за происходящим. Вудворд продолжил допрос.
— Мадам, не могли бы вы прочесть вслух молитву Господню?
И вновь никакого ответа. Ни слова, ни кивка, ни даже проклятия.
— Вам известны слова молитвы Господней?
— Конечно, они ей известны! — сказал Пейн. — Да только у нее язык обуглится, если рискнет их вымолвить.
— Прошу вас! — Вудворд поднял руку, призывая его к молчанию. — Мадам, мне необходимо получить ответ на эти вопросы. Ваше нежелание произнести молитву может быть воспринято как неспособность это сделать. Вы понимаете, насколько это важно?
— Петлю она поймет уж точно! — сказал Бидвелл.
Вудворд взял паузу, приводя мысли в порядок.
— Молчание равносильно признанию вины, мадам, — продолжил он. — Выслушайте внимательно то, что я сейчас скажу. Здесь много разговоров о петлях и повешениях. Вы знаете, в чем вас обвиняют. Много ведьм в этих колониях уже нашли свою смерть на виселице… но поскольку вас обвиняют в убийстве вашего супруга, коему вы по закону должны быть преданны, это серьезно отягощает вашу вину. За это преступление полагается уже не виселица, а сожжение на костре. Так что вы делаете себе только хуже, отказываясь отвечать на мои вопросы.
С таким же успехом он мог бы обращаться к какой-нибудь обмотанной тряпьем статуе.
— Абсурд какой-то! — возмутился судья, повернувшись к Бидвеллу. — Это все бесполезно, если она не желает разговаривать!
— Значит, пора готовить костер?
— Сэр, вы позволите мне задать ей вопрос? — сказал Мэтью.
— Да ради Бога! — ответил Вудворд, которому все это уже порядком опротивело.
— Мадам Ховарт, — произнес Мэтью как можно более спокойным, нейтральным тоном, хотя его сердце билось намного быстрее обычного, — скажите, вы ведьма?
Бидвелл коротко, нервно хохотнул, что прозвучало как визгливый всхлип взявшей неверную ноту трубы.
— Нелепый вопрос, юноша! Разумеется, она ведьма! Не будь она таковой, ничего этого и не потребовалось бы!
— Мистер Бидвелл… — Мэтью пронзил его ледяным взглядом. — Мой вопрос был адресован этой женщине, а не вам. И я буду вам очень признателен, если вы постараетесь не выступать от ее имени.
— Что?! Ах ты, нахальный петушок! — Кровь прихлынула к щекам Бидвелла. — Будь ты хотя бы наполовину мужчиной, я бы потребовал должного удовлетворения за такую дерзость…
— Я… — промолвила женщина достаточно громко, чтобы обратить на себя внимание присутствующих.
Бидвелл моментально умолк.
— Меня… считают ведьмой, — сказала она. И этим ограничилась.
Сердце Мэтью теперь уже колотилось как сумасшедшее. Он прочистил горло.
— А вы сами считаете себя ведьмой?
Последовала долгая пауза. Мэтью уже решил, что она не ответит, но тут голова под капюшоном слегка наклонилась.
— У меня отняли мужа. У меня отняли дом и землю. — Голос был слабый, но ровный, и это был голос молодой женщины, а не дряхлой старухи, как почему-то ожидал Мэтью. — У меня отняли невиновность и растоптали саму душу. Прежде чем я отвечу на ваш вопрос, ответьте на мой: что еще у меня осталось?
— Ваш голос. И знание правды.
— Правда… — с горечью повторила она. — Правда в том, что этот город стал призраком. Жизнь покинула его уже давно.
— Вы слышали! — возбужденно встрепенулся Бидвелл. — Она говорит о призраках!
Мэтью чуть было на него не шикнул, но вовремя сдержался.
— Мадам, состоите ли вы в общении с Сатаной?
Послышался долгий, протяжный вздох.
— Не состою.
— И вы не делали кукол, чтобы использовать их в колдовских ритуалах? — спросил Вудворд, решивший, что ему пора взять ведение допроса в свои руки.
Женщина не ответила. И раздосадованный Вудворд понял, на что она указывала своим молчанием: по каким-то причинам она была согласна вести разговор только с Мэтью. Он посмотрел на своего секретаря, в не меньшей степени озадаченного поведением женщины, и пожал плечами.
— Куклы, — напомнил Мэтью. — Это вы их сделали?
Бидвелл раздраженно фыркнул, но Мэтью не обратил на него никакого внимания.
— Нет, не я, — ответила женщина.
— Но тогда почему они оказались под половицей в вашем доме? — спросил Пейн. — Я лично их там нашел!
— Мадам Ховарт, вам известно, каким образом куклы оказались в вашем доме?
— Неизвестно, — сказала она.
— Это какое-то шутовское судилище! — Бидвелл был уже готов взорваться от нетерпения. — Само собой, она будет все отрицать! Или вы ждете, что она вдруг сознается в своих грехах?
Мэтью повернулся к капитану ополчения.
— Откуда вы знали, что кукол надо искать под полом в ее доме?
— На это место указал один из снов Кары Грюнвальд. Сами куклы в ее сне не появлялись, но там был намек на то, что ведьма прячет что-то для нее ценное под полом у себя на кухне. Я с несколькими людьми провел обыск, и под одной незакрепленной половицей мы обнаружили этих кукол.
— На тот момент миссис Ховарт все еще проживала в доме?
— Нет, к тому времени она уже была в тюрьме.
— Значит, это Кара Грюнвальд сказала вам, где нужно искать? — уточнил Вудворд. — При этом сославшись на свои сновидения?
— Именно так.
— Думаю, нам стоит побеседовать и с этой миссис Грюнвальд, — решил судья.
— Это невозможно, — сказал Бидвелл. — Она с мужем и четырьмя детьми покинула Фаунт-Ройал два месяца назад.
Мэтью нахмурился, потирая подбородок.
— Как долго дом миссис Ховарт оставался пустым, прежде чем были найдены эти куклы?
— Э-э… где-то пару недель. — Теперь настал черед Пейна морщить лоб. — Не пойму, куда вы держите курс, молодой человек?
— Пока что никуда, — с легкой улыбкой ответил Мэтью. — Я еще только проверяю компас.
— Судья, я протестую против нелепого поведения вашего писаря! — Последнее слово Бидвелл почти прорычал. — Ему не по должности задавать такие вопросы!
— По должности он является моим помощником, и он делает свое дело, — отчеканил Вудворд, тоже начиная горячиться из-за этих выпадов. — А поскольку мы все заинтересованы в установлении истины, любой вклад моего вполне компетентного секретаря в этот процесс следует — на мой взгляд — лишь приветствовать.
— Истина и без того прозрачна, как стекло, сэр! — парировал Бидвелл. — Мы должны казнить ведьму — сжечь, повесить, утопить, не суть важно как — и покончить со всем этим раз и навсегда!
— Однако здесь еще много вопросов, остающихся без ответа, — упрямо заявил Вудворд.
— Вам нужны доказательства ее ведьмовской сущности? Что ж, мы их предъявим, и она не сможет это отрицать! Грин, сними с нее одежду!
Дюжий тюремщик шагнул в камеру. Фигура в сером балахоне подалась назад и так плотно прижалась спиной к стене, словно рассчитывала целиком в нее вдавиться. Невозмутимый Грин сделал еще пару шагов, приблизился к женщине и потянулся к ее одежде.
Неожиданно женщина подняла правую руку и уперлась ладонью в грудь тюремщика.
— Нет! — произнесла она голосом, от которого Грин замер на месте.
— Ну же, Грин! — поторопил его Бидвелл. — Раздень ее!
— Я сказала «нет»! — повторила женщина.
Ее вторая рука появилась из складок балахона, и пальцы начали возиться с деревянными пуговицами. Грин сообразил, что она намерена раздеться самостоятельно, и отошел назад, давая ей больше пространства.
У нее были ловкие пальцы, и очень скоро все пуговицы были расстегнуты. Затем она откинула с головы капюшон, повела плечами, и убогий покров соскользнул с нее на солому.
Рейчел Ховарт стояла обнаженной пред всем миром.
— Как вы хотели, — произнесла она, глядя на них с вызовом. — Вот вам ведьма.
Мэтью едва устоял на ногах. Никогда еще в своей жизни он не видел нагой женщины; более того, эта женщина была… ему не пришло в голову другого определения, кроме belle exotique[12].
Ничего похожего на дряхлую старуху — на вид ей было около двадцати пяти лет. То ли от природы, то ли от тюремной пищи она была настолько худой, что под кожей проступали все ребра. Сама кожа была смуглой, указывая на примесь португальской крови. Длинные густые волосы были черны как смоль и отчаянно нуждались в теплой воде и мыле. Мэтью так и впился взглядом в округлые холмики с темными сосками; при этом его лицо залилось краской, а глаза замаслились, как у пьяного матроса. А когда ему все же удалось оторваться от созерцания ее груди, взгляд сразу соскользнул ниже, к потаенному треугольнику черных кудряшек меж стройных бедер. Голова его кружилась так, будто ее закрепили на каком-то разболтанном шарнире. Он взглянул на лицо женщины, и тут его чувства пришли в еще большее смятение.
Она смотрела в пол, но ее глаза — янтарно-светло-карие, с непередаваемым золотистым оттенком — горели так яростно, что могли бы, чего доброго, поджечь разбросанную вокруг солому. Лицо ее было на редкость привлекательным — сердцевидной формы, с ямочкой на подбородке, — и Мэтью невольно задался вопросом: как бы оно выглядело в иной, не столь гнетущей обстановке? Если прежде его сердце скакало галопом, то теперь оно и вовсе понесло, как взбесившийся жеребец. Видеть эту прелестную женщину нагой и униженной было почти невыносимо; внешне она была хрупкой и, возможно, надломленной, однако на ее лице отражалась такая внутренняя сила, какую он нигде не встречал прежде. Ему было больно смотреть на столь дивное создание в столь постыдных условиях, и посему он попытался отвести глаза, однако Рейчел Ховарт теперь казалась центром вселенной — она была повсюду, куда бы он ни направил свой взор.